Черника в масле - Никита Максимов

Ночь прошла без происшествий. Медики возились с ранеными бойцами «Транснефти» и иностранцами. Кузнецов демонстративно избегал Михайлова, перенеся свой штаб в местное отделение полиции. По периметру Екатериновки над лесом один за другим ходили два вертолёта, готовые в любой момент залить напалмом любое место, где им почудится движение. Честно говоря, Кузнецов готов был это сделать сразу, если бы не одно «но». К обеду обещали прислать пару «охотников», которые должны были проверить следы, оставленные нападавшими в лесу. Только это и уберегло ни в чём не повинную тайгу от бессмысленной расправы.

Задействовав весь свой скудный словарный запас в иностранных языках, подполковник выяснил из разговора с немногочисленными здоровыми пленниками, что они пассажиры самолёта, потерпевшего крушение над тайгой. Из чего следовало, что нечаянно найденные чужаки оказались его клиентами. Сомневаться не приходилось – упоминание о взрыве перед началом падения очень удачно стыковалось с рапортом истребителя ПВО об успешном перехвате нарушителя. Теперь главными становились другие вопросы. Насколько соответствует действительности то, что они рассказывают? То есть, не является ли история о невинных пассажирах частью легенды на случай провала? Наличие малолетних детей вроде бы сводило такую вероятность к минимуму, но кто знает, на какие хитрости готовы пойти люди, планирующие спецоперацию? Всё это могли выяснить только специалисты контрразведки, в достаточной степени владеющие иностранными языками, искусством допроса и располагающие ресурсами для перепроверки полученных сведений. Михайлову на эти детали было наплевать, а после инцидента с дверью – наплевать с высокой колокольни. Его задача – найти самолёт и людей. «Этого летуна», как выразился начальник Генштаба. Что ж, кое-что он уже нашёл. Осталось отыскать сам самолёт и остальных его пассажиров, затерявшихся где-то в лесу.

Поздним утром пришла транспортная колонна с вооружённым конвоем. Руководивший ей здоровенный охранник «Транснефти» смешно оправдывался перед Кузнецовым за то, что так долго ехали. Смешно потому, что по своим габаритам раза в два превосходил своего совсем не мелкого начальника. Казалось, что при желании он мог бы отправить того в нокаут, просто отвесив по лбу щелбан покрепче. Однако, поди ж ты – стоял, смотрел сверху вниз, разводил могучими ручищами и только повторял в ответ на матюги: «Ну как же, вы же сами запретили рисковать. Приказали, чтобы ночью никто на дороги даже не совался».

– Какая нахрен ночь! – яростно сипел в ответ уже окончательно сорвавший голос Кузнецов. – У нас во сколько светать начинает? В четыре утра почти день уже! Вас где, баранов, носило всё это время?

Здоровяк мучительно пожимал плечами и мямлил: «Готовились…». И получал в ответ новый поток бесконечной хрипатой ругани.

Под дулами автоматов загрузили в машины всех раненых – иностранцев и своих. На робкие протесты врачей Кузнецов отреагировал просто: распорядился взять им с собой всё необходимое, «чтобы эти не передохли по дороге» – и загнал их в грузовики тоже. Обошлось без лишнего рукоприкладства, потому как везде маячили ребята из команды Михайлова и его собственная угрюмая, поцарапанная и побитая физиономия.

Он доложил обо всём в Москву ещё среди ночи, с рации одного из вертолётов, и поэтому не сильно удивился, когда на базе службы охраны «Транснефти» их встретила целая делегация. Переводчики и дознаватели в форме и в штатском, военные медики – общим числом примерно как вся поисковая группа Михайлова. На бетонке аэродрома стояли две «вертушки». Один, военно-транспортный Ми-171, оказался той самой машиной, что доставила их сюда несколько дней назад. Вторым был огромный летающий мобильный госпиталь Ми-26MS совместного подчинения Министерства обороны и МЧС. На пару они заняли почти всё свободное пространство площадки, которая казалось просторнее обычного. Похоже, что основная часть вертолётов «Транснефти» ушла прочёсывать местность. Вряд ли эта затея принесёт много пользы, ведь при желании в тайге можно спрятать весь народ Израилев, бегущий из Египта, даже если всё небо над ними будет кишеть ищейками фараона, как мухами. Однако традиция требует в ответ на щелчок по носу отвечать бурной деятельностью, пусть даже и бессмысленной.

Вникать в процедуру передачи найденных людей ему вовсе не улыбалось. Башка разболелась, усталость и раздражение взяли верх настолько, что Александр уже и не понимал, чего ему хочется больше – залезть в душ, а потом выпить или просто хорошенько дать кому-нибудь в морду, чтобы выпустить накопившийся пар досады и раздражения. Поэтому он от греха подальше оставил распоряжаться всем своего заместителя, а сам ушёл в выделенный его людям домик, отмахнулся от доклада оставшихся на дежурстве бойцов, велел им почистить своё оружие и привести в порядок снаряжение, а сам ушёл в душ. Долго-долго стоял под тёплым потоком, бегущим по короткому ежику волос, ушам, шее, плечам, усталому, побитому телу. Ранки, ссадины и царапины на лице ныли, размокали под набухшими водой повязками. Под конец он сгрёб с лица все остатки перевязок, слепил в комок и зашвырнул в угол кабины. С размаху швырнул, глубоко прочувствованным движением. Вышло не очень. Лёгкий клубок марли и пластыря влажно шлёпнулся о кафель и развалился, сполз на пол бесформенной массой. Александр вздохнул, выключил воду и поплёлся наружу.

Аккуратно промокнул лицо полотенцем и долго, внимательно разглядывал его в зеркало. От рассечения на лбу точно останется шрам. На вновь сломанной переносице, похоже, тоже. Ну и хрен с ним! Не потому, что шрамы украшают мужчину, просто какой смысл расстраиваться по пустякам. Глаза на месте, уши целы, всё в порядке… почти. Только вот голова раскалывается и внутри погано как-то. Может быть, конечно, всё дело в усталости и контузии. А может, и нет. Как-то неправильно всё пошло. Не готов он оказался. К этому всему. Что они вот так раз – и наткнуться на то, что ему нужно. Сразу, без подготовки и предупреждения. Люди, раненые и чужие здесь. Лишние и беззащитные. И не только они. Вспомнил избитых врача и медсестру. Снова ощутил в ладони привычную форму пистолетной рукояти, увидел прямо перед собой прицельную планку с прорезью и двумя точками по бокам от неё, метками, что начинают светиться в темноте. В прорези аккуратно, как на картинке, видна мушка, а за ней – лицо. Круглое, неприятно, отвратительно румяное, с припухшими веками, из-под которых его глаза колют острые серые лезвия. «Спокойно, подполковник, не истери…». Хладнокровный, уверенный в своей даже не правоте, а в полной безнаказанности, привыкший плевать на всё и всех. Цепной пёс. Матёрый хищник. Обыкновенный убийца.

Александр попытался вспомнить, почему его указательный палец остановился. Ему оставалось только завершить движение, каких-то несколько миллиметров, сгиб между фалангами уже чувствовал привычное сопротивление пружины спускового механизма. И ведь не было у него в ту секунду ни капли сомнений, что закончи он его, выпусти из ствола пулю прямо в ненавистную рожу – мир вокруг стал бы лучше. Не добрее, нет. Но не таким злым, как прежде. Это уж точно.

Так что же? Почему он снова остановился на полпути, отлично зная, что правильно и как именно нужно поступить? И что самое неприятное, отчего это чувство гадливого дискомфорта так ему знакомо? Может, потому, что оно уже возникало? Причём, не раз и не два. Что самое грустное, ощущение было абсолютно одинаковым как для случаев, когда он делал то, чего делать не стоило – изменял жене, к примеру – так и тогда, когда он, наоборот, бездействовал в ситуации, требовавшей обязательной реакции. Например, когда знал о воровстве среди сослуживцев или вышестоящих командиров, преступлениях, принуждениях к совершению преступлений, замалчиваниях, передёргиваниях и подтасовках, прямом предательстве интересов страны в угоду своем шкурным интересам – короче, всех тех многочисленных мерзостях, которые прошли перед ним чередой за время службы в Российской армии. И особенно тошно было при этом сознавать, что тот незнакомый мужик в заброшенном доме, измордованный, безоружный и беззащитный оказался прав, когда выплёвывал ему в лицо обвинения окровавленными губами: «Какая честь, какая совесть. Ты в армию пошёл за кормом и безответственностью». И чем он, спрашивается, в этом случае лучше того же Кузнецова? Тот, по крайней мере, не страдает иллюзиями и не пытается выдать себя за кого-то другого. Чётко говорит сам про себя – я сторожевой пёс, меня кормят, а я за это глотки грызу. Без сомнений и угрызений совести. Без оправданий и поиска глубинного смысла. Так что же получается, что этот жирный ублюдок лучше него, кадрового офицера, столпа и опоры державы? Выходит, что да. Если не по поступкам, то по степени честности точно.