Пеший Камикадзе - Денис Ли

— До связи… — все также безрадостно ответил Егор и, выскочив из командирской машины, поплелся обратно в палатку роты.

С утра, все намороженное, к полудню стремительно растаяло и сочилось. На крайней заставе Султаева, на мосточке, рядом с поселком Алхан-Чуртский, Егора ждал лейтенант Бунин, бывший командир взвода саперной роты. Он перевелся в 46 бригаду, командиром инженерно-саперного взвода. Будучи выпускником кинологического училища, ему не нашлось в бригаде места, из-за чего он попал в саперы. Худощавый, светло-русый, с прямой нависающей на глаза челкой, он был ретив и резок, как все молодые, жаждущие открывшихся, но неизвестных перспектив, выпускники военных училищ.

Егор смотрел на Валентина тусклыми глазами радости, думая:

«Вероятно, я когда-то, тоже был таким…»

Сейчас, Егор смотрел на жизнь несколько иначе, и потому бунинская ретивость, с которой тот позиционировал себя, казалась Егору напыщенной и ненужной:

«Для меня… — думал Егор, — ангела с уже надломленными крыльями, Бунин — как белый, выдранный, глупый пух!»

Но всё равно, Егор был рад его видеть, потому что Бунин был в доску свой… Родной… Ротный.

Погрузившись на бронетранспортёр, Валентин достал видеокамеру.

— А мы щас куда? — спросил он. — Хочу поснимать твой маршрут на киноплёнку, получится?

— А чего ж… конечно, получиться! Я могу и без маршрута тебя прокатить, знаю здесь много злачных мест! — Сквозь ветер прокричал Егор.

Пожалуй, такого маршрута как у Егора, ни у кого не было — весь Грозный, вдоль и поперек, — самые опасные улицы. К тому же хорошо ориентируясь в городе, Егор действительно мог показать и то, что было за пределами маршрутов разведки.

Валентин залез на хвост бронетранспортера, выбирая режиссёрский ракурс съемки. Разведчики тронулись:

— «Камера, мотор!»…

Доехав до «девятки», так называли заставу? 9 капитана Пашина, саперы спешились. Ромка стоял внутри, на башне бронетранспортера, возвышаясь над забором опорного пункта. Стоял в тельняшке и камуфлированных брюках, с руками в карманах. Он не проявлял ни радости, ни веселья, от того, что видел «своих», но в его положении тела чувствовались уныние и тоска, и бессмысленное бесстрашие, с которым он вот так стоял, — не защищенный и нагой. Казалось, даже с расстояния, Егор видел его нахмуренные сбритые брови. Видел, как склонив голову, прикуривает размятую пальцами сигарету, трижды чиркая зажигалкой. Он курил, выдыхая дым, пытаясь носом втянуть запах выдыхаемого дыма обратно.

Иногда, бригадные войсковые разведчики уходили в засады с его заставы. Дожидались темноты, когда даже в свете горящих газовых факелов у домов люди не отбрасывали теней, и уходили в ночь. Пашин всегда дожидался этого времени вместе с разведчиками. Вот так вот, тихо сидел и ждал времени выхода. Так же по команде поднимался, как будто бы собираясь, снаряжаясь, доходил до ворот, и даже выходил за них, как будто ему был ненавистен этот форпост. И, не прощаясь, заходил обратно, клацая огромным неуклюжим засовом заставных ворот.

Много раз, Егору казалось, что в глубине души Пашин жалеет, что он не разведчик, и что так безвылазно прозябает на опорном пункте. Но Пашин никогда об этом никому не говорил.

Егор, завидев Пашина, вдруг вспомнив, как их накануне обстреляли с гранатомётов, с улицы Первомайской. Как Рома выскочил в той же самой одежде, что была на нем сейчас — босой, с автоматом, и бутылкой пива на всех. Егор поднял руку, как знак приветствия. Пашин безрадостно сделал тоже.

Егор дал команду на движение. Шли гурьбой.

«Идем, как тогда, — мимолетно подумал Егор, вспомнив свой первый разведвыход в этой командировке, — по проспекту Жуковского… печенья не хватает и лимонада… И двух гранатометных выстрелов… Как недавно, здесь — на пересечении Хмельницкого-Первомайская!»

Валентин, воодушевленный разрушенными улицами, домами, новыми фактурами снимаемого им кино, требовал кровавых подробностей проходимых им мест. Не отставая ни на шаг, бежал следом за Егором, в то время, когда Егор думал и хотел отстраниться от всех, отделиться, набрать требуемую дистанцию друг от друга. Места эти были взрывоопасные. Как сказал Лизарев: смена, ходила рядом, жить хотелось бесконечно, а впереди — в довесок, «Красный Молот»…

— Японский Бог! Глиняная империя… не обидеть бы ни чью мать! — ругался Егор на камеру, — всё вокруг тает, передвигаться не возможно! Сказочная, пластилиновая страна… грязь налипает так, что скоро ноги протянем!

— Хм… Угу… — вместе с хлебным кляпом жевал, непонятно чему радующийся Крутий.

Валентин торопливо и резко переводил камеру с одного на второго, а с Крутия на живописнейшие места. Ясно было, что он хочет захватить все разом, и разговоры, и людей, и городские улицы. Все его немое лицо, глаза, одним из которых он косился в экран видеокамеры, а другим — на снимаемых им «актеров» умоляло: «Говорите, говорите, говорите! Импровизируйте! Важна, каждая мелочь, каждая деталь, ничего не будет лишним… Говорите!»

— Грязи, я скажу… Если бросить меня в воду, то, наверное, не выплыву! — сказал Егор, стараясь не смотреть в объектив камеры. — Как будто я в плену Сицилийской мафии, и они приделали мне к ногам бетонные «башмаки», прежде, чем утопить.

— Угу… — поддержал Егора Крутий.

— Ну а что-нибудь было на этом месте? Какой-нибудь подрыв? или обстрел, а? Как назваетря эта улица? — неуклюже глядя видеокамерой по сторонам, Бунин наткнулся на уличный указатель и прочитал, — Ма-я-ков-ского… улица Маяковского! Рассказывайте, что-нибудь про улицу Маяковского!

— Да что рассказывать? — задумался Егор.

— А что? Нечего, вспомни! — признался Юрка, наконец, прожевав горбушку хлеба.

— Да что-то сразу и не припомню… — задумчиво произнес Егор.

— Ну как же! А про то, как между БТРами фугас взорвался?! Тебя еще с БТРа сдуло!..

— Ну-ка, ну-ка… поподробнее! — вспыхнул Бунин, завертев камерой с еще большей силой.

— Да, чё там… — отмахнулся Егор.

— Юр, ну хоть ты рассажи! — Бунин перевел на Крутия камеру.

— Короче, фугас грохнул, как раз в тот момент, когда мы повернули за рынок, — Крутий, обернувшись, показал место подрыва, — где-то здесь… Егор поднялся с «брони», а тут наш БТР… как даст в жопу! Егора — фить… — присвистнул Юра, — как ветром… Ну, мы в атаку… туда-сюда… возвращаемся, а Егор на втором БТРе, на люке, без сознания…

— Чё ты там делал? — повернулся Бунин камерой на Егора.

— Не помню…

— Да ладно ты! — возмутился Крутий. — Скажи!

— Вот, ты начал рассказывать… вот и говори!

— Короче, после удара он на земле оказался… Дополз до БТРа, залез на него, чтобы в «табло» солдату дать, за то, что тот столкнулся с его БТРом!

— Что, правда? — снова повернулся видеокамерой Бунин.

— Да не помню я…

— Правда, правда!

— Ну а потери были? Кто-нибудь погиб? — неунимался Бунин.

— Нет, — сказал Крутий, — все остались целы!

— Ладно, ну, а с жертвами был какой-нибудь случай?

— Кстати, был! — вспомнил Юра. — Егор, помнишь, омоновцы, здесь, у завода… Когда они нас обогнали — мотоцикл взорвался? А еще Егора здесь, недалеко, снайпер ранил! — припомнил Крутий.

— Да ты что! — ахнул Бунин. — Ну-ка, поподробнее! Егор расскажи! — попросил он.

— Про мотоцикл… расскажу, — согласился Егор. — А про снайпера не буду… Крутян — расскажет…

Благополучно миновав дырявую, длинную стену завода, Егор и Юрка вышли на асфальт. Валентин остался в стороне, выбирая ракурс съемки.

Камера зафиксировала, как Егор подал сигнал сбора, после чего, взревев двигателем головной бронетранспортер, рванул с места, и со скрежетом остановился возле Егора, как дрессированный. Словно Егор — великий дрессировщик, укротитель БТРов, поманил его рукой, и вот он, бронированный зверь, у его ног, покладистый и послушный.

Водитель «коробочки», которого дружелюбно звали — Шумахер, прежде всего за безупречное управление крупногабаритной махиной, радостно подсвечивал белоснежной улыбкой из-под натянутой на глаза зимней шапочки.

— Грузимся! — тихо объявил Егор, сопроводив команду жестом. Машины трогаются, и Егор участливо заглядываясь на действия второго бронемашины, чувствует на себе взгляд видеокамеры.

— Вперед! — махнул он рукой в объектив видеокамеры, испытывая конфуз, от непривычной актерской роли, и отвернулся.

…На «Вишне», Егор, Матвейчук, кинолог Рябиник, Крутий и Бунин зашли на самую дальнюю бригадную заставу, которой командовал легендарный прапорщик Щукин. Спецназовец, разведчик, заслуженный обладатель крапового берета, Леха встретил всех в своей неизменной краповой тельняшке, с руками в карманах, и протягивая свою изуродованную правую ладонь, на каждом пальце которой, кроме большого, отсутствовали первые фаланги, крепко жал руки гостей. Гурьбой забились в едва освещенную комнатушку, блаженно пили горячий, нестерпимо обжигающий кофе, курили, смеялись, мечтали…