Пеший Камикадзе - Денис Ли

Ли Денис Сехваевич

ПЕШИЙ КАМИКАДЗЕ

Подобно цветам сакуры

По весне,

Пусть мы опадем,

Чистые и сияющие…

ПРОЛОГ

— Я вот… сегодня… подорвался на фугасной мине… руки, ноги, голова… и самое главное — яйца, — целы! Спасибо, Господу Богу! Бог велик!

Лежу и думаю:

Ну, разве я не камикадзе?.. — Камикадзе! Кто же еще!

Почему мне повезло сегодня? — Не знаю!

Разве я не понимаю, что в моем деле — смерть неизбежна? — Понимаю!

Я жду ее каждый миг!

…Семь жизней за Императора! — Знаете? — Это девиз самураев…

«Хотелось бы родиться семь раз, чтобы отдать все жизни за Японию. Решившись умереть, я тверд духом. Ожидаю успеха и улыбаюсь, поднимаясь на борт…», — это последние слова Хуросэ Такео, старшего лейтенанта японской военно-морской авиации. Он был камикадзе «божественного микадо» — японской императорской армии.

Смертники — это чисто японское изобретение. Это свидетельство авантюрности и дефективности военной мысли… Дефективности военной мысли!

Я — сапер… Этот термин, в действительности, для меня стал синонимом слову — камикадзе. И это происходит со мной… здесь… и сейчас.

Кто они были — камикадзе? Сумасшедшие из аристократических семей с самурайскими корнями? Фанатики добровольцы? Что такое самурайский кодекс чести — «бусидо»?

«Человеческая жизнь, легка как перо, долг перед императором — тяжелее горы»?!

В Средние века и Новое время самураи неоднократно совершали подвиги ценой собственной жизни, однако камикадзе, их не называли. Подобные примеры есть в истории разных стран, в том числе и России. Но Япония — случай совершенно уникальный. В мире нет другой страны, где так щепетильно и трепетно относятся к чести и так легко не дорожат собственной жизнью.

И все же, большинство камикадзе боялись смерти и потому так торопили ее. Страх смерти. Здесь даже не нужно иметь большой фантазии, чтобы бояться смерти. Смерть проникает через глаза, сопровождающие чужие оборванные жизни, и поражает разум.

Есть одно: смерть человека, рядом, оставляет иррациональный протестный способ быть живым — творить страх смерти. И вот когда ты победил его, закалил себя и приготовился… ожидание смерти — начинает расшатывать нервы.

Как жить дальше? Да и стоит ли жить дальше? Сколько ждать ее? Сколько жить?

Вот уже третий месяц я пью и колю на своем теле татуировку, чем-то напоминающую «ямадзакуру» — горную вишню. Делаю это самодельной тату-машинкой, изготовленной из обычной электрической бритвы.

Горная вишня — «три лепестка» — эмблема камикадзе. С каждым днем моя татуировка становиться все больше и больше…

…Незадолго до рассвета мы выходим. Морозный воздух — кристален. Я делаю глубокий вдох, выдыхая облачко пара. Стою, молча, устремив свой взор на алеющий восток; еще немного и взойдет холодное красное солнце, выкрашивая безмолвные розовеющие облака. Они трепещут, словно знамена страны восходящего солнца над священным, торжественным местом — храмом Ясукуни, в окрестностях которого, в темной земле, лежать символические останки тех, чьи кости упокоились на дне Тихого океана: Словно руки с жатыми в них чашечками саке, взметнулись над головами в летных шлемах, поверх которых налобные повязки с надписью — «Божественный Ветер». Они низко кланяются, и я слышу:

«До встречи в Ясукуни!»

…Засыпая, я тяжело и нервно вздрагиваю, ускользая из мира, разрываемого демонами выживших камикадзе. Там, в мире снов, как в царстве мертвых, мне покойно… Я знаю… Но, мне часто кажется, — это предрешено… Я не стремлюсь туда, не «хороню» себя преждевременно. Но хожу среди живых, как живой покойник — легкий и невесомый, — как дух божественного ветра тихого раннего утра, наступившего после страшного и разрушительного тайфуна.

Я поднимаю железную кружку с разбавленным спиртом каждый день. Я оборачиваюсь и вижу развивающийся закопчённый стяг российского триколора… И возвращаюсь радостный, и плачу, что жизнь за «императора» не отдал!

Глава первая

Декабрь

Они ехали уже седьмой час. Ягодицы от долгого сидения на деревянной скамье камазовского кузова стали как кирпич, налились кровью. В онемевших мышцах появился неприятный зуд. За все время пути, войсковая колонна, следовавшая по маршруту Моздок — Грозный не останавливалась и не снижала скорости. Машину трясло на неровностях. Внутри кузова ощущалась нескончаемая суматошная возня. Даже усидеть на одном месте казалось не возможным и трудным. Отовсюду задувал неприятный ветер. Люди брезгливо кутались в воротники, изредка посматривая друг на друга, будто бы виделись сейчас впервые. Мрачно поглядывали из-под бровей, как смотрят на подозрительных пассажиров метро-вагона. Никто не разговаривал и уж тем более не шутил весело и задорно, как это было в поезде до Моздока:

— В этот раз пить не будем!

— Не будем?!

— Так пить… не будем! Как в прошлый раз…

— Это ты сейчас говоришь так, потому, что возвращаясь, в прошлый раз, со штурма Грозного, продал какому-то армянину с семьей два купейных места. И спал на «прикроватном» коврике в плацкарте, между нами!

— Вот ты… ты сейчас разве по-офицерски поступаешь, а?! Выставляешь этот случай на смех. А, зачем?..

Сейчас было все иначе. У каждого был свой порядок мыслей и чувств. Каждый был напряжен и измучен ездой. Многие, сидели обреченно, сникнув в колени, скрючившись, будто приготовились умирать сидя.

Внутри камазовского кузова жизнь остановилась. И только глядя назад, на убегающую из-под колес дорогу, сквозь моросящую кофейную пыль была видна полоска колючего местами заснеженного ландшафта и непривычно грязного неба. Оно перебиралось по макушкам мелькающих столбов и линий электрических передач, как на старинной черно-белой кинопленке — черно-белыми, возникающими крестообразными срывающимися видениями.

— Смотри, смотри! — крикнул Ванька, явно обращаясь ко всем.

Он довольно резво вскочил с тяжелых баулов, на которых сидел уже седьмой час, искрясь необъяснимой радостью и наигранным сумасшествием. — Похоже на наши степи! Может, нас везут обратно?

Его шутка утонула в свистящем сквозняке, не найдя у присутствующих никакой одобрения. Со степенным видом Ванька сел обратно, откинулся на тюки, заложив руку под затылок, вроде, как обидевшись на окружающих за невнимание, и прикрыл воспаленные глаза.

Измученные люди уже не могли проявлять даже самых маломальских эмоций или чувств, не говоря уж о какой-то реакции на шутку или о каком-то восторге, или согласии.

Машину сильно тряхнуло. Кто-то злобно выругался, но никто из сидящих никак не отреагировал. Лица остались прежними, а глаза безучастными.

— Во мне моча плещется так, что уже из глаз брызги брызжут! — громко, будто в очередной раз для всех, произнес Иван.

Егор внимательно посмотрел на Ваньку, услышав его инвариантную тавтологию. Интересно, что он собирается делать? Похоже, остановок не ожидалось до самого Грозного?

Иван подхватил барахтающуюся, в ногах пластиковую бутылку и, щелкнув складным ножом.

— Что собираешься делать? — спросил Егор.

— Ща, увидишь! — В несколько приемов Ванька отсек ее горлышко, сделав отверстие более просторным.

Егор сидел напротив Ивана и с интересом наблюдал за происходящим.

Бис Егор, старший лейтенант, двадцати двух лет, командир саперного взвода, служил в бригаде второй год. Был худощав, жилист, кареглаз, с азиатскими чертами лица и старинным русским именем. К этому моменту, за его сутуловатыми, по-боксерски, плечами и всегда сжатыми кулаками, оставались — военное училище, жена с маленьким сыном и второй штурм Грозного — первый в его жизни; и эта очередная командировка на войну.

Последние несколько часов он только и думал, как помочиться; от чего восторженно вздохнул, осознав высокую значимость Ванькиного изобретения. Неуклюже изогнувшись, Иван помочился в сосуд. Кивком головы предложил Егору и аккуратно протянул ему бутылку. Егор взял ее, абсолютно не выказывая пренебрежения и брезгливости.

Сходить по малой нужде Егору было сложнее, чем Ивану: навьюченный армейский бушлат и другая одежда, только усложняли процедуру. На Ваньке была удобная камуфлированная куртка на синтепоне. Соскользнул со скамьи на колени, Егор закопошился у себя в паху. Машину неумолимо трясло, и Егору казалось: он сделает это быстрее в штаны, нежели в неудобную посудину. Закончив процедуру, Егор просунул ее под тент. Бутылка, пропущенная вдоль борта и брезентового тента, была отправлена на волю. Она с шумом и звонким треском ударилась об асфальт, отскочила, и будто отрыгнула из себя содержимое, мокрым пятном скользнувшее под колеса позади бегущего «камаза».