Содержантка - Кейт Фернивалл

Куань сложила перед собой маленькие ладони и вежливо поклонилась. Лида пренебрегла любезностью.

— Куань, — тоном, граничащим с грубостью, произнесла она. — Вы не могли бы передать Чан Аньло, что моя тетя заболела и поэтому мне нужно уехать? — Эти условные слова должны были предупредить его, чтобы он не приходил на встречу.

Девушка окинула ее изучающим взглядом, ее черные глаза при этом остались совершенно равнодушными. Лида подумала, понимает ли она вообще по-русски.

— Так вы передадите?

— Да.

— Спасибо.

В вечернем полумраке они стояли рядом, и их тени слились в одну, пока Лида, пошевелившись, не разъединила их. Голые деревья, раскачивая на ветру ветками, тыкали в них костлявыми пальцами.

— Куань, почему ты выдала Чана советским службам? Это ведь ты рассказала им про комнату на улице Райкова, верно?

В черных глазах не проявилось никаких чувств.

— Я не знаю значения слова «выдала», — произнесла Куань по-русски.

— Так поступают с врагами, а не с друзьями.

— Товарищ Чан — мой друг.

— Тогда относись к нему, как к другу.

Пустые глаза внезапно ожили, казавшееся застывшим тело неожиданно легко пришло в движение, когда Куань резко развернулась к Лиде.

— Оставь его в покое, фаньцуй!

Лиде было знакомо это слово, она слышала его тысячи раз в Цзюньчоу. Оно означало «иностранный дьявол».

Но Куань еще не закончила.

— Тебе он не нужен, — сказала она. — Есть много русских мужчин, которых ты можешь взять вместо него. Бери себе своего советского чиновника с волосами лисьего цвета. Такого же, как у тебя. А Чан Аньло оставь в покое. — Она стояла так близко, что Лида могла различить, как легонько дрожит уголок ее глаза. — Верни его Китаю, — прошипела Куань.

Йене проснулся от острого чувства голода. Не в животе. Исходило оно откуда-то из мозга, ползло по извилинам, поглощая его. Он попытался вспомнить, что ему снилось, но ночные образы уже уплыли из памяти, оставив 'После себя лишь голод и аромат духов, который он ощущал явственнее, чем сырой запах подземной камеры.

Сегодня должно прийти очередное письмо.

Йене перекатился на живот, чтобы не видеть свет от мутной голой лампочки, которая висела под самым потолком и никогда не выключалась, и уткнулся лицом в грязную подушку, настолько тонкую, что через нее чувствовались перекладины кровати. Сегодня очередное письмо. От дочки.

Одно это слово — «дочка» — переменило его полностью. Изменило его мировосприятие и превратило его в нового человека. Ему теперь было несравненно тяжелее мириться с мыслью о том, что он уже сделал для проекта и чем продолжал заниматься. Он простонал в полушку. Ему захотелось посадить Лиду перед собой и все объяснить. Не суди строго, малышка. Человек одинокий, у которого нет никого и ничего в безграничном бесчеловечном мире, — это одно. Такой человек обрастает скорлупой, как орех, и через какое-то время его мягкое ядро начинает медленно сохнуть и в конце концов умирает. Но человек, у которого есть дочь, — это совсем другое.

У такого человека есть будущее.

— Заключенный Фриис, вы согласны с заключенным Елкиным? Все действительно готово?

— Да, гражданин полковник.

— Вы меня удивляете.

— Мы старались, гражданин полковник.

Они находились в кабинете полковника Тарсенова. Главные инженеры и ученые проекта были выстроены в шеренгу перед обитым кожей столом. Они были взволнованы больше обычного, но, как всегда, взгляды их были опущены на выцветший турецкий ковер под ногами. Когда к кому-то из них начальник обращался напрямую, взгляд поднимался на его воротник с красными нашивками, не выше.

— Надеюсь, сегодня вы нас чем-нибудь поразите, — сказал полковник. — У нас ожидаются гости, высокие военные чины. Так что никаких ошибок. Вы поняли?

— Да, гражданин полковник.

С довольным видом Тарсенов прошелся вдоль строя, поблескивая очками.

— Я выбрал место для генерального испытания.

— Генерального испытания? — воскликнул Елкин. — Я думал… — Внезапно он побледнел.

— То, что выдумали, заключенный, не имеет никакого значения. — Тарсенов повернул голову и пристально посмотрел на Йенса. — Это последнее испытание, — отчеканил он. — Ошибок быть не должно.

Йене посмотрел ему прямо в серые жесткие глаза, и то, что он увидел в них, не было удовлетворением. Это был страх. Неудача не устраивала такого человека, как Тарсенов, потому что неудача для него означала приговор: двадцать лет в трудовом лагере. И не пройдет и года, как его разорвут на части при первом же удобном случае, как только охранники отвернутся. Йене своими глазами видел, как такое происходило. Он слышал крики.

— Никаких ошибок, — заверил его Йене.

— Хорошо.

— Я могу спросить, где будет проходить испытание?

— Вам это понравится, заключенный Фриис. Испытание будет проводиться в лагере Суркова.

— Но, гражданин полковник, там же сотни заключенных.

— И что?

— Вы же не можете убить всех…

— Я никого не убиваю, заключенный Фриис. Это ваших рук дело.

— Но это не нужно…

— Нужно, заключенный. Нам нужно установить, насколько низко должны лететь аэропланы, и выяснить точную концентрацию газа. Испытание пройдет в лагере Суркова. Решение окончательное.

Лагерь Суркова. Воспоминания вспышкой пронзили мозг Йенса и заставили его плечи содрогнуться. Запястья, связанные колючей проволокой, железная труба, которой его били, одиночное заключение в камере меньше, чем гроб, малиновка, яркая, как рубин, сидевшая у него на пальце, пока охранник ударом приклада не размозжил ее вместе с пальцем.

— Кажется, именно в этом месте началась ваша жизнь в заключении.

.—Началась моя смерть в заключении, — поправил его Йене.

Тарсенов рассмеялся.

— Неплохо! Мне это понравилось. — Веселье его сошло на нет, когда он снова посмотрел на лицо Йенса. — Что ж. Похоже, теперь вы сами станете началом смерти других заключенных. Но не расстраивайтесь. Вы ведь живы, не так ли? Вам удалось уцелеть.

— Да, гражданин полковник. Я уцелел.

Тюремный двор был залит желтым светом. Свет скользил сквозь темноту и разливался маслом на фигуры, съежившиеся на холодном утреннем воздухе. Сегодня Йенсу показалось, что из-за этого света у всех был нездоровый вид. Впрочем, возможно, всем действительно было не по себе после вчерашней встречи с Тарсеновым.

Генеральное испытание. В лагере Суркова. Такого Йене не ожидал. Там были люди, которых он знал, с которыми он ел и работал. Заключенные, которые выхаживали его, когда он умирал от ран.

Сжав руки за спиной и с трудом передвигая ноги, он ходил по кругу вдоль железного забора, радуясь лишь тому, что сейчас он может не разговаривать и не думать. Взгляд его был прикован к тяжелым железным воротам, уши настороженно ожидали услышать скрип петель. Он даже не заметил, что Ольга прихрамывает. Он не замечал ее страданий, потому что был ослеплен своей болью.

— Стой на месте, дура!

Пекарь раскрывал навес над задком телеги, но его лошадь беспокойно мотала головой из стороны в сторону, по очереди поднимала мохнатые ноги, и все это время Йене украдкой наблюдал за ними, ожидая появления мальчика. Почему не показалась его худенькая фигура? Он ведь должен держать лошадь.

— Не останавливаться! — крикнул охранник.

Это был Бабицкий, у которого настроение было ни к черту, потому что проснулся он с ужасной простудой и теперь ему меньше всего хотелось задерживаться на своей смене. Йене снова стал переставлять ноги. Он даже не заметил, что они остановились. Остальные заключенные раздраженно ворчали. Их дыхание наполняло белым туманом тюремный двор. Бредя след в след по заледеневшей корке на снегу, Фриис быстро обернулся, и то, что он увидел, разрядом молнии пронзило его.

Либо его подвели глаза, либо дал сбой мозг. Это наверняка ошибка. Он отвернулся и сосредоточил внимание на том, чтобы ноги его не сбились с такта, и три секунды спустя, снова поворачивая голову, Йене был уверен, что на этот раз за сеткой ограды он увидит что-то другое.

Но он ошибся.

Йенсу пришлось до боли стиснуть зубы, чтобы не закричать. Разум его на какое-то время отключился. Он продолжал идти следом за остальными заключенными, не понимая, что постепенно набирает скорость, пока не натолкнулся на предыдущего человека в строю.

— Осторожнее! — недовольно бросил тот.

Но Йене его даже не услышал. Он смотрел на крытую телегу пекаря. На лошадь. На большого человека, который вышел из-за телеги и теперь смотрел в сторону Йенса, держа лошадь под уздцы и поглаживая ее широкой ладонью по покрытой потом шее. Йене узнал его сразу, даже после всех этих лет. Это был Попков. Лев Попков. Старше и грязнее, чем раньше, но Йене узнал бы этого чертова казака в любом виде. Черная повязка на глазу, шрам от сабли через все лицо, Йене помнил, как Лев его получил, будто это случилось только вчера.