Степан Разин. Книга вторая - Степан Злобин

— Не только на Волге зовут, Иван! — сказал Разин. — В иных местах тоже зовут. Вам на Волгу ударить, а мне иной будет путь, не время еще говорить, как пойду Только бы нам в одно время двинуть…

— Гонцов пришлешь, скажешь тогда?

— Пришлю. А вы мне обратно гонцов: в какой день идете, чтобы уж верно было…

— Ну, смотри, атаман! Голова у тебя ясна. Ты летишь высоко, тебе сверху всю Русскую землю видно, а все же скажу: гляди-ка ты лучше. Подсыльщиков спосылай в города да в уезды, проведай, как примут, — наставительно предостерег Красуля.

— Посылали, Иван, — тихо сказал Разин.

— Стало, примут?.. Ну, в добрый час! А мы станем сами к походу сбираться. Народу до времени я ничего говорить не стану и Федору не велю…

— Ни словечка, Иван! Надо, чтоб не было даже малого слуху. Пусть воеводы нас ждут только с Волги…

— Мыслю я, кроме меня да Феди, и в Астрахани никто бы не ведал… и есаулам заранее ни к чему, — подтвердил Красуля.

— Есаулам поклон от меня. Пусть готовят к весне поход. Мол, поправлюсь и тоже своих казаков подыму…

На прощанье Разин вышел к астраханским стрельцам и казакам, сопровождавшим Красулю, ласково разговаривал с ними, велел отвезти поклон всем астраханцам, одарил их деньгами и, посулив им скорую встречу, простился…

Шли святки. Уж три недели прошло, а Прокоп не возвращался. В эти дни из Черкасска прибыл Никита Петух, которого там не раз видели казаки. Он попросился видеть Степана по тайному делу.

— Батька, — сказал он, — наш рыбак-то в Черкасске хлеб-соль с домовитыми водит. У самого атамана сидел на пиру. Все значные принимают его как свойка. Да, слышно, гонца наряжают куда-то… Повелеть бы дозорам по Дону глядеть!

— А тебе какая корысть, рыжий? Что ты ко мне пришел? — спросил его Разин. — Войско ты кинул, сам к домовитым в низовье подался да смуту тут сеешь?!

Никита смутился.

Он не сумел одолеть своих мук. Приехав с лекарем и встретив Степана в пути к Кагальницкому городку, Никита не смог остаться в Кагальнике. Он уехал в Черкасск, где было уже немало разинских казаков; иные из них ускакали сюда из страха, что воеводы тотчас же следом за Разиным погонят рать на Дон и будут хватать всех тех, кто был со Степаном в походах. Иные просто решили, что атаман погиб, что Корнила сядет опять в войсковой избе, и просто переметнулись на сторону домовитых. Они, чтобы задобрить Корнилу, даже навезли с собою ему подарков.

Никита страшился не казни, не разорения, он всей душою готов был по-прежнему драться против бояр, но мысль об убитой Марье и о ее измене мучила его каждый раз, когда называли имя Степана. И он убежал в Черкасск от себя самого, от своих мучений.

Теперь его обдало жгучим стыдом за то, что он кинул своего атамана в беде. Ему захотелось даже сказать все по правде Степану, открыв все про Марью… Но он удержался от этого соблазна.

— Верно, Степан Тимофеич, что я отступил от тебя, — сказал он. — Ты, батька, прости, не верил, что ты оживешь, а без тебя всему делу конец. Ныне же слышу — ты здрав. А когда жив да здрав, то сидеть уж не станешь. Все знают, что ты не таков. Вот я и назад к тебе. Да, может, еще погодил бы, а как на тебя измену почуял, то не стерпел, поспешил…

— Ну, добро, коль! Живи в городу. А что Прокоп деет — сам ведает: чье хочет вино, то и пьет. Мне Корнилиной бражки не жалко! — сказал с усмешкой Степан.

И Никита остался в Кагальнике.

Сам Прокоп явился к Разину много спустя после святок.

— Голова кругом, как угощали, батька! — с насмешкой рассказывал он. — Всем черкасским я кум да сват от стола ко столу под ручки таскали…

— Слыхал, — сказал Разин.

— И к тебе слух дошел?! — опасливо покосившись, спросил Прокоп. — Громкие пиры водил твой «бесноватый» с черкасским старшинством!.. Не пиры — короводы! — подмигнув, воскликнул он, уже убежденный, что Разин ему верит.

— Дознался чего? — спросил Разин.

— Мне чего дознаваться! Все явно. Хмель — доводчик на всякого, все своим языком рассказали, — презрительно продолжал рыбак. — Между старшинством в Черкасске раздоры: одни на тебя поднимают народ — Логин Семенов да Мишка Самаренин. «Стар, говорят, Корней, не справится он с ворами, а покуда идет воровство, у нас царского хлеба не будет!» Другие, батька, страшатся: Самаренин, мол, как усобье начнет, то бояре прилезут, потом воеводу в Черкасске посадят, тогда их не сгонишь назад и всей воле казацкой конец! А еще слышал, что воеводы с Москвы обещали быть на Дон. А которые казаки судят так, что на тебя вся надежда: окроме тебя, мол, Дона никто от бояр отстоять не сумеет, а если тебя побить, то и силы иной на бояр не сыскать…

— А Корнила? — спросил Степан.

— Крестный твой пуще всех угощал и дары обещал — хитрый бес! Он им бунчук и брусь отдавать не хочет — любит власть! И тебя побивать не пойдет. Бояр не страшится, однако с боярами в драку ему не рука: он ладит твоими руками бояр не пустить, а силу по-старому взять да сидеть в атаманах.

— Лиса, — усмехнулся Разин. — А за что он тебе насулил даров?

— Чтобы я за него тебе слово молвил: мол, любит тебя батька крестный, мириться хочет, от Мишки и Логинки обороняет тебя.

— А к чему ему надо?

— Того не сказал, а думаю я — он Логинки с Мишкой пуще всего страшится. Когда бы ты с ним заодно пошел, те бы присели в кусты да молчали.

— А меня Корней не страшится? — спросил Степан.

— Да черт его ведает, батька! Может, он мыслит, что ты в Кагальницком, а он в Черкасске будет сидеть. Хоть под твоею рукой, а все атаманом!.. Али хочет твоими руками тех задавить да после тебя спихнуть… А чую, чего-то лукавит… Как стал он дары мне сулить, поругался я с ним напоследок… Говорю: «Июдино сердце в тебе, Корней!» Уж он завертелся туды и сюды. Говорит: «От души хотел подарить».

— А ты?

— Я, батька, дверью как треснул — да вон, не простясь!

— И дурак! — сказал Разин. — Было б тебе взять дары да поболе проведать… Эх, ты-ы!..

— Других ищи, атаман! — с обидой в голосе, прямо взглянув Степану в глаза, ответил рыбак. — Душа у меня прямая. Сидел с ним, сидел, кривил уж, кривил. Пока был тверез, все терпел, а вино разобрало — не сдюжил я; не зря говорят: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Меня напоить нелегко: пью довольно, а крепок. Ан старый черт мне подсыпал какого-то зелья — и взяло. Утре проснулся я, чую неладное над собою. На коня да и гону сюды!..

— Не крепок в лазутчиках ты! — усмехнулся Степан. — На такое дело пошел, то уж сердце замкни.

— Других сыщи, атаман! — повторил Прокоп. — В сечу меня посылай — до смерти буду стоять, а с июдами знаться нет силы!..

— Ладно; черт с тобой, — остановил Разин. — Ты вот мне скажи: а что, коли мы на Черкасск ударим? С налету возьмем?

— Не надо, — сказал он. — Черкасских злобить не дело. Как боярские рати напрут, так они к тебе сами с поклоном… А ты станешь лезти взятьем, то будет на руку Логинке с Мишкой. — Рыбак оживился. — Там, батька, сошлось верховых немало, которые с нами ходили в поход. Кабы хлебушком где раздобыться, все к нам сошли бы. Тогда и Черкасск наш будет без шуму… Корнила чего-то болтал, что хлеба умеет добыть и тебя научит…

Кипучие силы

С отъезда Минаева прошло уж больше месяца, а хлебный обоз от него все не шел, хотя Степан дал Минаеву денег на хлеб.

Разин окреп. Он больше не мог оставаться бездеятельным и вдруг загорелся желанием поехать к Минаеву, посмотреть его войско, договориться с запорожцами о союзе, купить лошадей для войска и пригнать, наконец, обоз хлеба, который разом привлек бы снова к Кагальнику весь Дон.

Оставив вместо себя Федора Каторжного, Степан приказал Наумову с тремя сотнями казаков собираться с ним вместе в дорогу. Еще не в силах подолгу держаться в седле, Разин велел снарядить две санные упряжки, в каждой по тройке. Сборы его были коротки. Весь Кагальник говорил об отъезде Степана. Это был общий праздник. Поездка его означала, что он здоров и снова себя ощущает хозяином Дона: не страшится напасти ни на себя, ни на свой городок, который он оставляет.

Даже Алена, всегда не любившая провожать в отъезд мужа, на этот раз заразилась общей радостью и спокойствием. С легкой и веселой заботливостью она хлопотала, пекла подорожнички, жарила мясо в дорогу, цедила наливки…

— Батяня, возьми меня! — попросился Гришатка, увидев отца в конюшне, где он выбирал лошадей в дорогу.

— А что не взять! Едем! — со внезапной веселостью вдруг согласился отец.

— А матка? — растерянно пробормотал не ждавший согласия мальчишка.

— Что ж, вместе так вместе. Давай уж и матку зови, собирай и Парашку!..

— Матка! Матынька! — мчась со всех ног к Алене, заголосил от восторга Гришатка. — Мы с батей поедем ко Фролу Минаеву… Батя тебе и Парашке велел собираться!..

Алена смутилась и вся залилась вдруг ярким румянцем. Так много лет никуда она не выезжала… Она не могла поверить внезапному счастью…