Ответственность - Лев Правдин

— Теперь не пропаду, — повторил Сеня и так зевнул, что даже покачнулся сидя за столом. Засмеялся: — Ох, как я! Вы простите, оказывается, я устал.

— Ну и молодец, что устал. Давай-ка ложись. А я поработаю…

Бакшин раскрыл папку с бумагами. Лянкин принес ставни, ловко и бесшумно приладил их на окна. И так же бесшумно исчез, прикрыв дверь. Тишина, и в тишине из того угла, где на сдвинутых скамьях Сенина постель, послышался тихий смех. Или плач? Бакшин прислушался.

— Ты что?

Сеня в одних трусиках сидел на постели и смеялся.

— Ты что это? — повторил Бакшин.

— Совсем уж засыпать стал, а вдруг садовника вспомнил…

— Да. — Бакшин тоже нерешительно улыбнулся. Именно этот чудаковатый старик вынудил его отступить от своего правила — никогда не отступать. Что решено, то должно быть неукоснительно выполнено. Конечно, если бы не вмешался Сеня, то вряд ли бы он отступил.

— Да, — проговорил он, все еще улыбаясь. — Чудной старик.

— Он замечательный старик! — горячо и убежденно сказал Сеня. — Я вам еще самого главного не сказал. Да вы и сами знаете: он будущий город спас.

— Это как спас город, которого еще нет?

Накинув одеяло, Сеня подошел к столу.

— Очень просто все. Эта роща город от суховея огораживает. Садовник говорит, тут такие песчаные бури бывают, что даже солнца не видать. А роща — как стена. Вот ведь что оказалось. Это у них не только для прогулок и не для красоты. Это для жизни. Вот вы все сразу поняли.

«Ничего я не понял», — подумал Бакшин, глядя на Сеню, на его лицо, не то радостное, не то встревоженное, словно он прислушивался к чему-то, к каким-то своим веселым мыслям. Он даже на месте не стоит, переминается с ноги на ногу, словно готов плясать от радости, охватившей его. Бакшин даже не сразу подумал, что это оттого, что под ногами холодный цементный пол.

— Вот, наверное, тогда я и решил стать строителем. Понял-то я потом, когда с мальчишками работал. А сейчас лег в постель и все вспомнил, и окончательно решил: буду строителем, таким, как вы… — Тут Сеня слегка застеснялся и, как бы оправдываясь, добавил: — Ну, конечно, если сил хватит и таланта, чтобы таким, как вы…

Это бесхитростное признание и решительное стремление продолжать его дело обрадовало Бакшина. И насторожило: стоило ему только один раз отступить от того, что он считал законом для себя — никогда не менять своих решений, не отступать, — как тут же будущее признало его и его дело. Значит ли это, что не всегда надо придерживаться этого своего правила, которое ты сам для себя выработал и которое стало законом? Значит ли это, что правило не пригодно на все случаи жизни? Или оно вообще ошибочно и требует пересмотра?

Глава девятая

ЧЕРНЫЙ ВОРОН

В НАЧАЛЕ МАРТА

Закончив среднюю вечернюю школу, Сеня поступил в строительный институт, как он считал, без какого-нибудь давления со стороны. Он сам так решил, тем более, что вместе с ним поступил в институт и Володя Юртаев, сосед и старший товарищ.

В то время еще не все, разрушенное войной, было восстановлено, но в стране уже стремительно развертывалось строительство новых заводов и городов. Был разработан и утвержден проект Сосногорского лесного комплекса. В тайге, на берегу могучей реки, расчищалась площадь для строительства лесоперерабатывающих заводов и фабрик. Предусматривалась полная переработка леса, от корня до последней хвоинки — все шло в дело. Одновременно надо было построить большой город со всем городским хозяйством, лесную биржу, порт, железную и шоссейную дороги.

Сеня был твердо убежден, что избранная им профессия не имеет себе равных по размаху и значимости, и уже на первом курсе мечтал о работе в Сосногорске. Он только одного опасался — как бы все не построили без него, успеть бы.

Юртаев посмеивался над его нетерпением, а иногда и одергивал, не очень стесняясь, и по-дружески, и как секретарь институтского комитета комсомола. Они по-прежнему вместе жили, учились и вместе ездили на практику в Сосногорск. Работали каменщиками, десятниками, бригадирами, не отказываясь ни от какой работы. Инженер-строитель все должен знать и все должен уметь.

Опасался Сеня напрасно: к тому времени, как он получил диплом, еще не была завершена первая очередь Сосногорского комплекса. Не в полную силу работала лесобиржа, принимая лес; скрежетали цепи бревнотасок, выхватывая из реки скользкие бревна баланса. Кабель-краны взметали вверх пучки бревен и проносили их через всю биржу к штабелям. Работали варочный и целлюлозный цехи. Заканчивался монтаж бумагоделательной машины. Под вторую и третью закладывались фундаменты. Первая очередь ГЭС сияла огнями среди светлой северной ночи.

Справа от пристани-времянки среди редких сосен стояло несколько готовых и еще строящихся домов. Ряды бараков уходили в тайгу, блистая на солнце, а чаще под дождем толевыми крышами. Бараки — временное жилье. Только оттого в них и живут, что некуда деться, и даже не живут, а переживают в надежде на лучшее. Никто и не думает поддерживать их или ремонтировать, эти наспех сбитые строения. В случае необходимости их латают, как разбитые сапоги.

Напрасно Сеня опасался опоздать — подоспел в самый раз, только разворачивайся. Молодых специалистов ждали и заранее распределили по объектам. Сене досталось жилищное строительство — самый запущенный участок, которому все — и материалы и рабочая сила — отпускалось в последнюю очередь или совсем не отпускалось. Начальник жилстроя Усатов, которого все звали Мушкетером или Котом в сапогах, считал, что так и должно быть. «И не только у нас, это уж повсеместно такой распорядок». Был он маленький, необычайно бойкий и крикливый. Казалось, что такой-то уж и добудет все, что надо. Но его энергии хватало только на панику. Целыми днями он носился по своим стройкам, щелкая широкими отворотами болотных сапог, и тонким горловым голосом выкрикивал что-нибудь остросюжетное: «Кто тут раствор пролил? Всех под суд!»

Сеню он встретил тоже угрожающе:

«Если мы с вами к зиме не подведем под крышу все, что начали строить, нам будет крышка. Со света сгонят».

И смутил тем, что начал называть его Семеном Ивановичем.

Сеня скоро убедился, что Кот в сапогах — человек добрый и, главное, хороший строитель, и если бы ему отпускалось все, что положено по графику, город бы не имел такого барачного вида.

Все это Сеня знал и, как и все, считал, что так и должно быть. Всё в первую очередь производству, а градостроители как-нибудь перебьются. Проработав почти год, он начал понимать всю порочность такого порядка, а когда окончательно понял и продумал, только тогда решился на действия. Но, сколько он ни старался, ничего не добился. Все с ним соглашались: да, город строится медленно, отстает от графика года на два, не хватает жилья, магазинов, детских садов, поэтому люди неохотно идут на строительство и, как правило, надолго не задерживаются. Отдел кадров не успевает оформлять прием и увольнение. Да, все это верно, но ничего изменить нельзя.

Теперь уже Сеня с этим не соглашался и везде говорил, что ничего и не надо менять, надо только выполнять график, хотя и он составлен с большим опережением производственных объектов перед жилыми. И опять почти все с ним соглашались, но все осталось по-прежнему. Только бараки велено было именовать «общежитиями». Но это ничего не изменило.

Вся надежда на заключенных да на административно высланных. Эти не побегут, деваться им некуда — работают, и некоторые даже хорошо работают. А главное — к месту прикованы невидимой, но прочной цепью. Заключенные живут в специальной зоне, прочно отгороженные от мира трехметровым забором и колючей проволокой и к тому же охраняемые часовыми и сторожевыми собаками. Работают они тоже под такой же надежной двойной охраной.

А высланные, хотя и живут в общих бараках, но от крамольных мечтаний о вольной жизни бдительно ограждены комендатурой, куда обязаны еженедельно являться на отметку. Уклонение считается побегом, и уклонист подвергается утонченному наказанию: он должен являться в комендатуру еженощно, ровно в двенадцать часов. И так в течение одной-двух недель.

Безрадостная, в общем, картина, и только многочисленные призывы на фанере, на кумаче, а чаще прямо на дощатой обшивке бараков слегка оживляют хмуроватый пейзаж. Больше-то ни на что они не годились, эти призывы: все к ним до того привыкли, что перестали интересоваться, к чему они призывают.

А еще был гигантских размеров портрет вождя, вознесенный на двух могучих столбах у самой проходной. Загадочно улыбаясь, вождь приветствовал идущих на работу приподнятой ладонью и соответствующе воодушевлял:

«Труд — дело чести, доблести и геройства! И. Сталин.»

Призыв этот — явный плагиат: так задолго до Сталина уже сказал Максим Горький. Но редкий об этом знал, а кто знал, тот помалкивал. До поры.