Ответственность - Лев Правдин

Глава первая

ПОД КРЫЛОМ

ПОЛЧАСА В РАЮ

Ночь тиха, если не обращать внимания на дальнюю канонаду. Сплошной гул, приглушенный расстоянием, и удары взрывов. Это там, за линией горизонта, резко обозначенного неровной полосой вспышек и пожаров. Небо черное, с каким-то совершенно неестественным розовым оттенком. Как борьба тьмы и света. Добра и зла. Как что-то такое величественно-библейское, о чем полагалось говорить торжественным слогом.

Военврач Таисия Никитична Емельянова только и знала о библии, что там все торжественно и величественно, и сама не понимала, как привязалась к ней одна фраза, напоминающая библейское изречение: «Вначале было слово, и слово было — любовь!» Наверно, оттого, что в эту ночь она вспомнила о своей любви.

Невысоко пронеслись наши самолеты, все кругом оглохло от их беспощадного рева. И снова ночь тиха…

Когда это было? Таисия Никитична, стоя на высоком деревенском крыльце, начала подсчитывать: Сене сейчас пятнадцать лет. Значит, около шестнадцати лет прошло с той ночи, когда им показалось, что весь мир — это они двое. Она и он. Как в раю.

Тогда ей едва минуло восемнадцать, и сейчас — нетрудно определить — ей уже скоро тридцать четыре. И мир перенаселен, и в мире идет война, и он уже не кажется раем.

Но рай был. Место действия — Ленинград, Малая Охта, набережная Невы. Здесь, на Заневском, в большом деревянном доме, жил один мальчик. Ваня Емельянов. Отец его погиб на гражданской войне. Мама, пианистка, работала тапершей в кино, очень гордилась тем, что сын — «ему только девятнадцать — а он, представьте себе, уже студент консерватории. Вот как!».

Они встретились в счастливое для Таси время: она успешно сдала экзамены в медицинский институт и блестяще совершила десятый прыжок с парашютом. Вот именно в тот день и встретились, когда после юбилейного прыжка она возвращалась домой. Оживленная, тонконогая, смуглая, она вскочила в трамвай. Пестрое модное платьице, растрепанные волосы. Она прошла через вагон, размахивая кожаным шлемом, который взяла, чтобы дома починить. Поздний вечер, вагон полупустой, мест сколько угодно, но ей было угодно сесть против парня со скрипкой. Еще когда вагон только подходил к остановке, его лицо в раме трамвайного окна проплыло мимо нее, как портрет композитора Рубинштейна. Высокий лоб и вдохновенно взметнувшиеся волосы.

Скрипичный футляр лежал у него на коленях, и она, проходя, задела по его ногам развевающимся подолом.

Он сказал: «Простите», — поспешно убрал под скамейку ноги и, как солдат ружье, поставил футляр стоймя к своему плечу.

Она улыбнулась и простила. Такой большой и, должно быть, добрый парень. И музыкант. Села — шлем на коленях, руки на шлеме. Ну что? А он смотрит на нее, улыбается и молчит. И не очень-то смущается, а молчит.

Вагон загремел по Петровскому мосту, а они все улыбаются и — ни слова. Но зато потом разговорились и проехали до конечной остановки. Кондуктор, тоже молодая девчонка, проходя через вагон, сочувственно сказала:

— Скоро обратно поедем. Сидите.

На обратном пути они вышли там, где надо. Где надо ей. Это он уже успел выяснить. Вообще он оказался не таким уж рассеянным и оторванным от повседневности, как ей показалось вначале. Она даже ждала, что он ее поцелует, — так им было хорошо. Но он этого не сделал. Он только держал ее руку в своей большой гибкой ладони очень долго, до тех пор, пока она не сказала:

— Ну, ладно…

Он выпустил руку и, задыхаясь, будто бежал за трамваем, который увозил ее, выкрикнул:

— Я вас люблю!

Она задрожала, хотя была очень теплая и очень белая ночь. Чтобы придать себе бодрости, попыталась улыбнуться.

— Так скоро? Не может быть.

— Может. Это вам так кажется, потому что вы парашютистка и потенциальный медик. А я музыкант, у меня душа… Я лучше знаю.

Эти слова окончательно покорили ее. Любовь, которую она так ждала и которой так боялась, оказалась большой, лохматой, бережной и, главное, веселой, легкой.

Дома бабушка спросила:

— Это ты с кем там стояла?

— Не знаю. Зовут Иван. Познакомилась в трамвае.

— Трамваи-то давно не ходят. Ты на часы погляди.

Тася поглядела: три часа. Да, трамваи не ходят. Бабушка спросила:

— Как это ты объяснишь?

Тася весело объяснила:

— Кажется, я его люблю.

Бабушка приподнялась на постели:

— Приведи его завтра ко мне.

Настало завтра. Они встретились неподалеку от ее дома. Тася очень боялась, что она ошиблась, что он совсем не такой, каким показался ей вчера, а обыкновенный, как и все. Тогда что?

Она надела свое самое лучшее платье, белое, шифоновое, в красный горошек и с красной каймой. Долго причесывалась, так, чтобы волосы казались небрежно заброшенными назад. Увидав его, она поняла, что и он тоже надел лучший костюм и тоже, наверное, старался придать своим красивым волосам поэтический беспорядок. Все для нее.

Он спросил:

— Куда пойдем?

— Не знаю.

— К Марии Магдалине?

— Все равно.

Мария Магдалина — это была такая церковь на берегу Невы. Теперь в этом здании кино «Рассвет». Давно уже. Но все по старой памяти так его называют. В кино они не попали, но рядом оказался очень уютный садик. Несколько парочек там уже гуляли. Ночь была белая, но все-таки от кустов падала какая-то тень. А может быть, им так показалось, только в тени они поцеловались. Все равно никто на них не обращал никакого внимания.

Потом они пошли по Малоохтинскому, вдоль Невы. Вода опаловая, как белая ночь, без блеска и без движения. На другом берегу силуэт Александро-Невской лавры, в переливчатом светлом сумраке ее купола, лишенные блеска. Иван что-то рассказывал про лавру. Тася спросила про Марию Магдалину, кто она:

— Наверное, какая-нибудь выдающаяся святая?

— Святая? Нет. Она была выдающаяся грешница. Кто-то мне говорил. Или я сам прочел. Не помню…

— Тогда за что же ей такой почет?

Этого он не знал, и они решили, что попы нарочно так все перепутали, чтобы никто ничего не понял.

Спустились вниз к перевозу. Приткнувшись к маленькой пристани, дремал пароходик. Посидели на скамеечке. В большой реке отражалось необъятное небо, а они вдвоем сидят такие маленькие… Тася сказала:

— Перевозик.

Иван почувствовал, что за одно это слово он полюбил и его, этот перевозик, именно перевозик, а не перевоз, как его называют все. И что он любит все, к чему она прикоснулась рукой или словом, — все равно. Все в его глазах преобразилось и приобрело особое значение, словно он попал в сказочное царство. И вот она — принцесса в белом горошковом платье, которая одним только прикосновением простые вещи делает необыкновенными.

На обратном пути они встретили его маму. Недавно кончился последний сеанс у «Марии Магдалины», все зрители уже прошли, и на набережной снова стало тихо и просторно. Навстречу шла женщина, сразу видно, что не зритель, а, скорей всего, идет с работы и очень торопится. И при этом старается, а это очень заметно, не смотреть в их сторону, хотя на всей по-ночному пустой набережной смотреть больше не на кого.

Тася сразу поняла, кто это идет. Весь ее жизненный опыт пока в основном ограничивался школой. Согласно школьной мудрости, если тебе грозит опасность, надо изловчиться и под партой ухватить себя за пятку, куда в эту минуту уходит испуганная душа. Верное средство, предохраняющее от всех неприятностей, связанных с невыученным уроком. Пятка — это было первое, что ей пришло в голову.

Глупо, но что делать, если сама судьба вызывала ее к доске, чтобы задать вопрос, на который она не знала, как отвечать. За что бы такое ухватиться? У нее под рукой был только локоть Ивана. Она уже давно за него ухватилась, еще у перевозика, и сейчас почувствовала, как он, этот локоть, напружинился под рукавом рубашки. Наверное, Ивану тоже хочется за что-нибудь покрепче ухватиться. Только друг за друга. Тасе сразу, как только она это поняла, стало легче, Ивану, наверное, тоже. Веселое озорство прозвучало в его голосе:

— В рамку!..

Так кричат мальчишки в кино, когда кадр сдвинется на экране, а механик зазевается.

— Ох, Ваня! Это ты? А я задумалась и ничего не замечаю.

— Мама, не выходи из экрана. Ты нас заметила еще на том углу. Вот — Тася.

Мама улыбнулась и протянула руку. И Тася протянула свою руку, но мама мягко ее оттолкнула и просто погладила от плеча к локтю.

— Погуляем, мама.

— Нет, не могу. Два сеанса отбарабанила. «Веер леди Вандермир». Сплошные танго и чарльстоны. Чепуха страшная…

— Почему танго?

— Не знаю. Так решил наш директор. Наверное, оттого, что картина американская. Я все-таки иногда вальсы ввертывала для отдыха.

Иван взял мамину руку, ту, которой она погладила Тасю, и стал целовать пальцы и ладонь.