Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы - Федор Раззаков

В апреле 1980 года Владимир Высоцкий дает 13 концертов в Москве, Ленинграде и Троицке. Дни концертов распределяются весьма неровно: 7, 13, 16, 17, 18, 28 (два концерта), 29 апреля. Этот месяц станет самым насыщенным с точки зрения концертной деятельности Высоцкого в 1980 году. 12 апреля 1980 года скоропостижно умирает один из легендарных представителей подпольного песенного творчества Аркадий Северный (Звездин). Ему было всего 41 год.

Отношение Высоцкого к Северному было сложным. В свое время Северный, помимо песен блатного одесского цикла, включал в свой репертуар и песни Высоцкого, что крайне раздражало последнего. Он не хотел, чтобы его творчество у людей ассоциировалось с пьяным бытовым фольклором, от которого он сам отошел еще в конце 60-х годов. Внуков об этом писал: «Высоцкий был не прав, упрекая Северного. Очевидцы утверждают, что он очень любил Высоцкого, потому и пел его песни и никогда не приписывал их себе, так же как никогда не приписывал свои песни — Высоцкому. Вообще в их судьбе много общего: оба пришлись не ко времени, оба много вынесли от властей предержащих. Они и умерли в один год, с разницей в три месяца: один — в Ленинграде, другой — в Москве».

В те весенние дни 80-го Высоцкий намеревался отправиться в Америку с концертами и для деловых встреч с русской эмиграцией. Ему так хотелось связать этих людей с оторванной от них родиной. В те дни даже была оформлена американская виза для его отъезда.

Здоровье Высоцкого не дает ему повода для оптимизма. Понимая это, он решается на откровенный разговор с Мариной Влади. Происходит он в Венеции, и, вспоминая о нем, Влади пишет: «Этой ночью было сказано все, и наконец между нами нет больше тайны…

Очевидно, после очередного срыва ты по преступному совету одного приятеля впервые вкалываешь себе морфий… Теперь я знаю все. Ты осмелился произнести запретные слова.

Я наслаждаюсь этими минутами с болезненным ликованием, как мог бы наслаждаться последними минутами жизни смертельно раненный человек. Мы снова вернулись к началу нашей любви. Мы больше не прячемся друг от друга, нам нечего друг от друга скрывать. Для нас с тобой это — последний глоток воздуха…

Ты принимаешься вдруг говорить о нашем будущем: путешествия, работа, творчество, свобода. Ты мечтаешь приехать пожить во Франции полгода, заняться прозой. Ты говоришь мне, что обязательно поправишься, и чувствуешь сам, что это — конец.

— Я возьму себя в руки. Как только я приеду в Париж, мы начнем соблюдать режим, мы будем делать гимнастику, вся жизнь еще впереди.

В конце концов нам всего по сорок два года! Ты обещаешь, что к моему дню рождения в мае «все будет в порядке».

Ты дрожишь сильнее, и я накидываю на тебя свою куртку. Но эта дрожь не от холода…

Ты глотаешь украдкой какую-то таблетку, и тебе ненадолго становится легче».

В начале мая Высоцкий и Влади приезжают в Париж. Здесь Высоцкий ложится в клинику для серьезного лечения. Свидетель тех событий, друг В. Высоцкого М. Шемякин вспоминает: «Володька попал в сумасшедший дом. Был жуткий запой, его напоили свои же доброхоты: Высоцкий едет с нами! Ну как не выпить с Высоцким — на всю жизнь сувенир! Две бутылки коньяка ему дали в самолете… А я узнаю об этом во время жуткого своего запоя — звоню домой, супруге, она говорит: «А ты знаешь, Вовчик уже давно на буйном…»

И я — еще погудевши там ночь, полдня — думаю: нужно увидеть Володю. И вот я стою перед громадным таким, мрачным зданием. А там, где-то в середине, сидит Вовчик, к которому мне нужно пробиться, но как? Во-первых, у меня — такой первобытный страх, по собственному опыту знаю, что такое психиатрическая больница, во-вторых, — все закрыто. Я перелезаю через какие-то стенки, ворота, бочком прячусь между кустов сирени… Вижу — какая-то странная лестница, я по ней поднимаюсь, почему — до сих пор не могу понять, это чисто звериная интуиция! — поднимаюсь по этой лестнице до самого верха почему-то, там — железная дверь и маленькие окошечки, в решетках. Я в них заглядываю — и вдруг передо мной выплывает морда такого советского психбольного. Он мне подмигивает так хитро из окошечка: «Э-э-э!» — и так двумя пальцами шевелит. А я ему тоже: «Э-э-э!» Мол, давай, открывай, чего ты мне рожки строишь?

У них — проще, чем в советских психбольницах, он берет и открывает дверь — за что-то дернул, а может, плечом нажал посильнее. Я вхожу. Вонища такая же, как в советских психбольницах, — инсулиновый пот. И я по коридору почему-то сразу пошел налево, и вдруг — у окна, — помните, в «Мастере и Маргарите», когда Иван Бездомный почему-то ткнул пальцем в пунцовую байковую пижаму? — так вот в пунцовой байковой пижаме — Вовчик, у окошка стоит. Он обернулся — а он тогда в каком-то фильме снимался — волосы такие рыжеватые, и все так сплетается, в таком вангоговском колорите, сумасшедшем. И — мне навстречу: «Миша!» А я — после запоя, в еще более сентиментальном настрое: «Вовчик!..»

Он повел меня к себе в палату, в такой… закуток. Я говорю:

— Что? Вот так-то…

А он:

— Да… Да… Вот, напоили!

И вот так он сидит, а я говорю:

— Ну что? Что? Все нормально, все будет хорошо…

А он мне:

— Мишка, я людей подвел!..

И заплакал вдруг. Я спрашиваю:

— Каких людей?

— Да понимаешь, я там обещал кому-то шарикоподшипники достать для машины… (Не то колесо там или покрышку.)

Я говорю:

— Вовчик, ну каких людей? Чего они из тебя тянут?!

— Ну, я могу достать, там, понимаешь, при помощи своего имени… Они ж не могут! Я вот пообещал, я так людей подвел…

Он прислонился к окошку, а там идет другая жизнь, никакого отношения к нам не имеющая, — там солнышко, которое на нас абсолютно не светит и не греет… И вот так мы стоим, прислонившись лбами к стеклу, и воем потихонечку… Жуть! Вот этого — не передать! Этой тоски его, перед самой его смертью, которая его ела! Казалось бы — ну что еще нужно парню? Живет в том же месте, где живет Ив Монтан, у жены его там колоссальное поместье, сад, деревья подстрижены, и цветочки…

Самая страшная из наших последних встреч была — в дурдоме этом жутком!»

В дни, когда В. Высоцкий лечился в клинике, Театр на Таганке готовился к майским выступлениям в Варшаве на смотре театров мира. На нем должен был быть представлен спектакль «Гамлет». И в это самое время из Парижа звонит Марина Влади и сообщает, что Высоцкий лег в клинику и приехать в Варшаву не сможет. По словам Валерия Янкловича, после этого звонка в театре поднялся невообразимый шум. Из-за какого-то Высоцкого нас не пустят в Польшу! — возмущенно говорили многие. Дали об этом знать Высоцкому в Париж. Он, естественно, не смог вынести такого поворота и 11 мая вылетел в Варшаву. Леонид Филатов оставил о том приезде Высоцкого свои воспоминания: «Прилетел из-за границы в Варшаву и играл «Гамлета», вот тогда стало понятно, как будто из него выпущен воздух. Осталась только его энергетика, но она выражалась не в Володином рычащем голосе, не в какой-то внешней энергии, а в глазах и в быстром проговаривании, почти шепотом…»