Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Юдхиштхира молча слушал гордую речь прославленного воина ядавов. Его губы улыбались, но глаза смотрели грустно и устало.

— В тебе говорят благородные порывы, но это порывы воина, а не правителя. Разве ты можешь ручаться за все племя ядавов? Ваш родственник Критаварман отвергает старшинство Кришны. Он сам метит в цари и понимает, что без Дурьодханы ему не тягаться с Кришной. Кто может сказать, как далеко в стране ядавов простирается тайное вли яние Хастинапура? Доблесть и воинственность панчалийцев сохранились только в песнях чара– нов. Матсьев просто мало, хоть они — молодой народ, готовый постоять за себя. Наш план объе динить ядавов, панчалов и матсьев для борьбы с кауравами был безупречен. И будь я рьяным пол ководцем, а не смиренным знатоком дхармы, я бы и сейчас стремился к воплощению его в жизнь. Но течение мира изменилось, и новые силы влия ют на нашу борьбу.

Наша жизнь — бесконечный поток перемен. Мудрость дается не для того, чтобы в тщетных усилиях израсходовать жизнь, пытаясь противостоять ее течению, а чтобы соизмерять свои силы с потоком, использовать его мощь и движение для приближения к цели. Ни в песнях чаранов, ни в Сокровенных сказаниях не упоминается ни одно государство, которое просуществовало бы вечно. Как и люди, народы и царства обречены стареть, становясь добычей тех, кто наследует их землю. Нет ничего неподвижного и постоянного, кроме этого великого потока перемен.

Но ведь это ужасно! — вырвалось у меня. Юдхиштхира взглянул мне в глаза, и его лицо смягчила всепонимающая усталая улыбка.

Человек, не осознавший себя бессмертным, обречен видеть лишь краткий миг вечного потока. Поэтому он воспринимает его, как неподвижную скалу. В своем невежестве такой человек почитает за благо постоянство, избегает изменений и неожиданностей. Для человека бояться перемен так же нелепо, как для рыбы — влажности и текучести воды. И не надо явления мира делить на плохие и хорошие. Разве небо лучше моря? Вода хуже камня? Это люди навязывают потоку перемен свои понятия добра и зла. Посмотри на могучее течение Ганги. Она — ни добрая, ни злая. Она тащит ил и песок, омывает острова и обрушивает берега, не ведая о людях, которые молятся ей, пьют ее воду и бросают туда пепел мертвецов, сжигаемых на берегах. Если река разлилась и затопила деревню, это не значит, что она злая, просто люди поплатились за свою беспечность. Разве можно поделить течение реки на добро и зло? Так же и течение, изменяющее этот мир. Благо Пандавов обернется гибелью для рода Кауравов.

На чьей стороне истина? Кто восторжествует, кто оплачет погибших? Сказавший «знаю» соврет. Начало всех событий находится где-то за пределами нашего мира. Мы видим лишь поток следствий. На полях нашего мира созревают плоды кармы. Но зерна, породившие их, сокрыты. Поэтому дважды-рожденные говорят о мудрых: «Знающий поток, познавший поле». Не зная источника, мы пытаемся угадать направление потока сил и соизмерять свои действия с его возможностями. Поэтому так непереносимо бремя ответственности за выбор пути, лежащее на моих плечах. Как я могу бросить на Хас-тинапур свои акшаукини, не исчерпав всех возможностей добиться мира? Когда мы с Кришной, мудрейшим из всех, сочтем, что время пришло, ты, Са-тьяки, пойдешь навстречу своему подвигу. Но не раньше, чем отчаюсь я найти истинный путь, минующий страдания и смерть невинных.

— А может в Калиюгу нет такого пути? — спросил Сатьяки.

Юдхиштхира пожал плечами и грустно улыбнулся в ответ:

— Как оказалось, путей немало. Наверно, вы еще не знаете, что наш Кумар, говорят, теперь про поведует среди разбойников на севере Панчалы. Он учит их дхарме. Их предводители воспроти вились. Тогда он убил наиболее несговорчивых, а остальных привел к покорности. Одни боги зна ют, как ему это удалось.

Теперь он объединил недовольных поборами крестьян в одну рать, разделил пехоту и конницу и обещает в скором времени установить царство Новой Высокой сабхи. Он уже пытался вступить в переговоры с самим Друпадой. Разумеется, это ему не удастся. Кшатрии просто не допускают мысли о том, что с земледельцами можно о чем-то договариваться. Придворные не позволят царю проявить милость и великодушие. Перепуганные горожане вооружаются. Шикхандини поклялась на огне, воде и мече, что покарает отступника. Кшат-рийская армия в эти минуты выходит из северных ворот города, — Юдхиштхира грустно усмехнулся, — Кумар все-таки достиг своей цели — пробудил панчалийцев. Но он не знает, какую цену за это придется заплатить…

— А какой ценой достигнем цели мы? — тихо спросил Сатьяки.

Юдхиштхира нахмурился и замолчал на несколько мгновений, смиряя свое сердце. Потом великий духом Пандава произнес с силой и ожесточенной решимостью, словно продолжая долгий безмерно важный для его жизни спор:

— Я готов отринуть и царство и благополу чие, но не буду наслаждаться победой ценой на рушения дхармы.

Царь замолчал, и к нам вернулась способность замечать окружающее. Оказывается, солнце уже клонилось к закату. Вместе с сумерками на землю сошел ветер. Над нашими головами огромные ветви баньяна качались, как руки слепого, ощупывая то ли друг друга, то ли лунный свет.

— Вам пора возвращаться в лагерь, — сказал Юдхиштхира спокойным голосом. — Возьмите с собой моих коней. Я останусь здесь, в этом святом

месте. Через двенадцать дней приезжайте за мной. Может быть, боги откроют мне свои замыслы.

Мы почтили Юдхиштхиру смиренным поклоном, и его быстрая колесница понесла нас в лагерь. Сатьяки — любимый возница Кришны — поразил меня легкостью и блеском, с которыми он управлял великолепными конями. Все же мне эта поездка особого удовольствия не доставила: уж больно много грохота и пыли. Я изо всех сил хватался за борта неустойчивой повозки, удивляясь, как вообще ратхины — так зовут колесничих бойцов — удерживают равновесие, стреляя на полном скаку.

Сатьяки воспринял мои мысли и весело крикнул через плечо:

— У нас сотни таких колесниц, способных засыпать стрелами любого врага. Что бы ни говорил Юдхиштхира, мы справимся с Хастинапуром.

Я не разделял уверенности моего воинственного друга. Слова Юдхиштхиры заставили меня понять, что доблесть полководцев и храбрость воинов могут обернуться нашей погибелью. Что значит сила кшатриев против неуловимого потока изменений состарившегося мира? Перед моим внутренним взором предстали войска, идущие на смерть, обреченные города и не ведающие своей кармы гордые властители. Но потом я вспомнил спокойный взгляд Юдхиштхиры, проникающий сквозь мглу Калию-ги к Высоким полям, где зарождаются течения нашего мира. Сейчас он сидит меж огней костров на берегу реки в полной неподвижности, а его разум ,быстрый и всепроникающий, как вода, рассчитывает, соизмеряет тысячи вероятностей, постигает немыслимый узор переплетающихся влияний, чтобы найти путь нашего спасения. И постепенно в моем сердце ровным огнем разгорелась уверенность, что Юдхиштхира найдет выход.

Теперь я по-новому понял Юдхиштхиру. Какой могучей волей надо было обладать, чтобы без конца убеждать колеблющихся, снисходительно терпеть недоверие, объяснять, просить, вразумлять… Думаю, что не раз он с тоской вспоминал счастливые годы изгнания, когда ни за кого не надо было отвечать, когда не лежал на его плечах груз ответственности за будущее братства, и день не стягивался на горле бесконечной цепью споров, наставлений и проклятий. Он тратил себя без остатка, сжигая сердце в непроглядной ночи Калиюги. Сколько таких пылающих алтарей уже погасло, думал я. Неужели этого не видел предводитель Пан-давов? Почему, размышляя о тщетности своих попыток, не ушел в лес, как древние риши, воспетые в Сокровенных сказаниях? Там, в лесной обители, он нашел бы и свободу, и отдохновение. Наверное, у него не было другого выхода. Начав борьбу за трон Хастинапура, буквально втянутый в водоворот войны могучим потоком кармы, он уже не ног отступать. Уйти сейчас означало бы выбросить собакам двенадцать лет изгнания, годы неимоверного напряжения воли. Это значило лишить смысла жертвенную преданность старшему брату Арджу-ны и Бхимасены, близнецов и Драупади. Ни один дваждырожденный не мог выйти из узора, не обрекая на смерть и страдания тех, кто его любил. Как бы ни жаждал Юдхиштхира обрести покой аскета, он знал, что ему предстоит сражаться, не имея обученного войска, надеясь только на возрождение мощи Панчалы, на верность матсьев и ядавов, на преданность Кришны, Вираты и Друпады, а также своих братьев, которые все эти годы были подобны кострам, питающим брахмой его сердце.

С благоговением я думал о братьях Пандавах, признаваясь в бессилии постичь узор брахмы, связавший их сердца. Разорвать этот узор, да что там разорвать, даже поколебать его не смогли ни лишения, ни войны, ни любовь. Меняя дворцы на хижины, латы на лохмотья, они оставались самими собой, словно в центре урагана событий в божественной неподвижности пребывали огни их душ.