Звезды без пощады (СИ) - Моури Эрли

Некоторые, молодые, нетерпеливые дунули наперегонки к трещине. Как же, каждому охота вкусить своими глазами, что там!

— Ну-ка без дури! Соблюдать порядок! — одернул поселковых Воронин, встав во весь рост, обратился к Белых: — Паш, наши все целы? Не разберу в потемках. Вот Лесин с Рязанцевым — вижу. Сережка… Три, четыре. Ты, Демидов и Ванька — семь.

— Трифонова не вижу. И Рохлина нет, — откликнулся Белых, оглядев столпившихся у трещины и повернувшись к Николаю Антоновичу. — Трифонов! — громко позвал он, вполне допуская, что в недавней чертопляске с парнем могла случиться беда. — Трифонов! Рохлин!

Здесь Лугин и вспомнил об Ирине. Словно ведро ледяной воды на голову, хотя и без того мокрый, продрогший. Мысли о Фаргерте, который за стеной и виден со слов мальчишки через трещину, сразу смахнуло. Убеждая себя, что все в порядке с ней, только притихла где-то как мышка, мичман осмотрел место возле моховых кочек. Керан Жоут Эмати сидел там, вроде невредимый, тяжело дыша и зыркая по сторонам круглыми глазищами из-под нависших со лба прядей. Красиной возле него не было. И ближе к выросту, куда Ирину могло отнести во время последнего удара, не нашлось.

— Ира! — негромко позвал мичман.

— Вот и я ее не вижу, — неприятным для сердца тоном сообщил Тарас. — На свой козлобой. Не швыряй так, — он сунул Лугину утерянное оружие.

Тот взял его как бесполезную палку, отведя за спину, и хрипло попросил:

— Фонарь дай! Скорее!

— Я и сам присвечу, — Тарас выудил из внутреннего кармана никелированный цилиндрик, клацнул кнопкой. Голубой луч прошелся от игольчатых кустов к голой площадке, еще дальше, где лежал плотный мрак.

Мичман подумал, что если Красину унесло в заросли, то найти ее быстро не удастся. Неспокойно стало от таких мыслей еще больше: раз не отвечает, то что-то стряслось с ней. Ведь жадные до крови грихры, еще какая пакость может затаиться в тех же зарослях, ждать своей минуты, выглядывая из пещер. А если пенолитовые глыбы? Ведь они рушились сверху часто-густо. Вон сколько их вокруг: все пространство от прохода к поселку смоленских до трещины в стене усеяно ими. Если небольшим обломком, то сознание прочь или кости сломает. А если таким, как темнели вблизи на спуске, то раздавит насмерть.

— Ира! — во все горло позвал он. Ответа не было. Сердце от этого молчания то цепенело, не шевелилось, то пускалось вскачь. Недалеко люди Воронина искали своих пропавших, тоже подумав об опасности, которую несли огромные куски сорвавшегося пенолита, обходя их, подсвечивая фонариками под каждый. Звали поочередно: «Трифонов! Рохлин!», забыв о Фргерте, свет которого ломился в длинную трещину в стене.

Мичман прошелся вдоль длинной лужи: там дальше лежало что-то. Но нет, не она: небольшой предмет. Он наклонился, ощупывая полиэтиленовый пакет. Тот самый, что выменял у нововладимирцев. Бутылка водки вдребезги, стекляшка с кашей тоже, тушенка и еще какие-то приплюснутые банки вывалились. Ведь пакет был у Красиной, и цеплялась она за него так старательно, аж ручки оторвались.

— Сюда свети, — попросил Сергей Черновола, направляясь по краю пенолитовой площадки к месту, где раньше было озерко.

Воды в кратере почти не осталось. Расплескалась, разлилась по биотронам от сокрушительного удара? Вряд ли могла сгинуть бесследно огромная масса. Лужицы, встречавшиеся между кочек и выемок пенолита не в счет. Шагов через пятьдесят мичман понял причину исчезновения озерка: луч фонаря выхватил глубокую трещину в полу. Вода ушла в нее, стекла на нижний ярус звездолета.

— Там ее не будет, Серж, — остановил Лугина Тарас. — Не дуркуй — слишком далеко. По кустам надо искать или под деревцами. Или… — он повертел головой, но не нашелся что предположить. — Вот же горе! Может пенолитом… — последнее слово он выдавил с крайней неохотой, замолк на несколько секунд. Сглотнул. — Может, придавило ее куском. Смоленские под обломками своих пропавших ищут.

— Нет, — Лугин замотал головой, вытряхивая эту мысль, страшную и назойливую. — Вдруг ее в трещину? Водой могло унести. Понимаешь?! — мичман выматерился, оглядывая черный разлом, достаточно широкий, чтобы вместе с потоками воды засосать человека. Комья, сплетения каких-то растений, устилавших дно кратера, и через всю его длину тянулась трещина. — Гребаная жизнь! — произнес он, сжимая кулаки. — Лучше бы мы… Лучше бы Фаргерта не было, но она была!

— Не дуркуй, говорю. Найдем ее, — Черновол качнул фонариком, перемещая луч к правому краю кратера, вглядываясь в каждую деталь в тусклом голубоватом свете. Ничего похожего на человеческое тело там не было.

— Сюда посвети. Сюда! — Сергей стал у края трещины у центра кратера. Глаза будто обнаружили там что-то блестящее, белое. У Красиной была белая куртка…

У каждого свой ангел смерти. Хитрова теперь знала, как выглядит ее личный: он красный и с жадной когтистой лапой, но нерасторопный. Сейчас он цепко держал ее за руку, все еще надеясь утянуть за собой. Светлана не спешила открыть глаза. Да и к чему? Разве багровый мрак, застилавший их, хуже, чем вечные фиолетовые сумерки Кахор Нэ Роош? А боль — она везде одинакова. Сильнее она или острее — это уже для тех, кто не разучился сполна внимать ей. Хотя нет, ошибочка: на том свете не должно иметься боли, кроме как душевной.

Когда это случилось, Хитрова стояла у самого начала Ленинского проспекта и слушала нервные и хриплые речи дружинников. Кто-то прибежал оттуда, посланный боевой группой, которую возглавлял Гудвес, и докладывал Перцу о стычке с кафравцами. Что именно произошло, дружинники не знали, но кое-какие сведя или домыслы у них имелись. И каждый тужился удивить других завидной осведомленностью. Из рваного разговора Светлана уяснила, что дела у местной сволоты совсем плохи: от боевой группы Кукиша мало что осталось, и неизвестно останется ли жив душа всей нововладимирской скорби — сам Василий Григорьевич. Действительно, вдруг эта сволочь загнется? Последнее стало не слишком приятной новостью. Иначе зачем ножик под пледом? Ведь Свете очень хотелось убить Гудвеса собственной рукой. Хотелось, чтобы он хрипел и брызгал кровью. Он же должен заплатить за все то, что сделал с ней?

А потом… Потом стены и пол затряслись. Страшный грохот пошел по телу Посланца Смысла Живого, такой что казалось лопнут барабанные перепонки вместе с головой. Народ, слонявшийся по проспекту и между жилых секторов, поносило точно детские кегли. Кто-то влетел головой в чужую палатку, кто-то резко ушел в выработку, утянув за собой широкие полотнища полиэтилена. Странно, только Хитрова каким-то чудом устояла на ногах, словно когтистая лапа ангела смерти вцепилась в нее, опасаясь упустить. Светка стояла и смеялась, глядя на искаженные ужасом лица мужчин, слушая прекрасную какофонию из людских воплей и грохота, которого звездолет разламывался на части.

Дальше больше: новый удар, еще жестче, страшнее! И еще! Темное кафравское небо, бывшее, по сути, пенолитовым сводом, пошло черными трещинами и полетели с него куски. Огромные глыбы: какой величиной с легковушку, какой с железнодорожный вагон. И уже саму Хитрову несло кувырком через ограждения, порванные веревки и кусками полиэтилена и смытые палатки. Все еще долго грохотало, крушилось и переворачивалось. Последний, самый страшный удар застиг Светлану за миг до того, как она влипла в огромный кусок пенолита, свалившийся пару секунд назад. Вот так: всего один вздох и она снова разминулась с когтистой лапой ангела смерти. И что этому ангелу так не везло, ведь Хитрова даже не уворачивалась!

Все же кто-то цепко держал ее за руку. Если раньше когтистая лапа судорожно дергалась и пыталась утянуть Хирову куда-то вниз за собой, то теперь она просто держала, слабея, подергиваясь и покалывая кожу ногтями.

Наступившая тишина длилась недолго. Стали проступать человеческие голоса, робкие, напуганные. Затем изумленные, крикливые и вовсе истошные. Светлана долго не поднимала веки, видя перед глазами лишь багровые круги. Когда же любопытство взяло верх над телом, превратившимся в сплошной синяк, и Хитрова решилась шевельнуться, то увидела, что за огромной глыбой пенолита проступает свет. Причем вовсе нет тот, фиолетово-мерзкий, которым мучил их Кахор Нэ Роош. Этот новый свет был похож на далекий отблеск утреннего солнца, каким-то чудом пробившегося в старый склеп.