Ложная слепота - Питер Уоттс

Мне показалось, он машет мне рукой, но я ошибся. То всего лишь болтун, охвативший тело человека, будто несчастная возлюбленная, размахивал щупальцем, направляя пристегнутый к запястью Каннингема реактивный пистолет. Пока-пока, Китон, говорило мне щупальце, и пошел ты на хер.

Я наблюдал, казалось, целую вечность, но больше пришелец не шевельнулся.

Голоса, крики, приказы вернуться внутрь. Я едва слышал их. Я был слишком ошеломлен арифметикой, пытаясь разрешить простейшую задачку на вычитание.

Два болтуна — Растрепа и Колобок. С обоими покончено. Оба у меня на глазах разлетелись в куски.

— Китон, ты слышишь? Возвращайся! Отвечай!

— Я… не может быть, — услышал я собственный голос. — Их было только двое…

— Немедленно на борт! Отвечай!

— Я… Подтверждаю.

Пасти «Роршаха» разом захлопнулись, как будто задержав дыхание. Объект начал тяжеловесный разворот — континент, меняющий курс. И стал отдаляться, вначале медленно, затем набирая скорость, пустившись наутек, прочь. Как странно, подумал я. Может, он боится больше нашего…

И тут «Роршах» послал нам прощальный поцелуй. Я видел, как тот призрачным пламенем вырвался из глубин черного леса. Пронзив небеса, он расплескался о крестец «Тезея», выставив Аманду Бейтс полной, безнадежной дурой. Обшивка нашего корабля потекла, распахнулась, словно рот, и застыла в неслышимом, замороженном вопле.

Невозможно одновременно стремиться к миру и готовиться к войне.

Понятия не имею, добрался ли болтун до своей цели со столь тяжело давшейся добычей. Слишком большое расстояние ему предстояло одолеть, даже если орудия не расстреляли его по дороге. В пистолете Каннингема могло кончиться топливо. И кто знает, долго ли эти существа способны жить в вакууме? Возможно, надежды на успех и не было вовсе, может, тот болтун погиб в ту минуту, как рискнул остаться. Я так и не выяснил. Уменьшаясь, существо скрылось с глаз задолго до того, как «Роршах» нырнул под облака и, в свою очередь, исчез.

Разумеется, их с самого начала было трое. Растрепа, Колобок и полузабытые, зажаренные останки пришельца, которого убил обнаглевший пехотинец, уложенные в холодильник рядом с еще живыми собратьями, в пределах досягаемости каннингемовых манипуляторов. Потом я пытался выдавить из памяти полузамеченные подробности: оба ли беглеца имели шаровидную форму или один был приплюснут? Оба ли бились в полете, размахивая щупальцами, как паникует человек, не ощутив под ногами опоры? Или, может, один безжизненно плыл по инерции, покуда наши же орудия не уничтожили улики?

К тому моменту это уже не имело никакого значения. Действительно волновал другой факт — в конце концов, все сравнялись. Кровь пролита, война объявлена.

А «Тезей» парализован ниже пояса.

Парфянская стрела «Роршаха» пробила броню в основании хребта, едва миновав магнитную воронку и теленигилятор. Она могла бы уничтожить фабрикатор, если бы не растратила столько джоулей, прожигая панцирь, но, если не считать преходящих эффектов ЭМП, все критические системы оставались в рабочем состоянии. Все, что ей удалось сделать — настолько ослабить позвоночник корабля, что тот переломился бы пополам, вздумай мы дать достаточный импульс для схода с орбиты. Корабль сможет исправить урон, но не к сроку.

Если «Роршаху» просто повезло — то ему, надо думать, сопутствовала потрясающая удача.

И теперь, изувечив жертву, он исчез. Все, что ему было от нас нужно — на данный момент, — он получил. Он располагал информацией: всем опытом и всеми догадками, зашифрованными в спасенных ошмётках его шпионов-мучеников. Если гамбит Растрепы (или Колобка) оправдался, у «Роршаха» появился даже собственный образец для опытов, в чем мы, учитывая обстоятельства, никак не могли его винить. Так что теперь он незримым таился в глубине. Наверное, отдыхал. Заправлялся.

Но он вернется.

К последнему раунду «Тезей» сбросил вес. Мы остановили вертушку в символической попытке уменьшить набор уязвимых движущихся частей. Банда четырех — безвластная, бесполезная, насильно лишенная самой цели бытия — отступила в некий внутренний диалог, куда не было доступа иной плоти. Она парила в наблюдательном Пузыре; плотно зажмурила веки, словно свинцовые шторы вокруг. Я не смог определить, кто стоит у руля.

— Мишель? — предположил я.

— Сири… — Сьюзен. — Лучше уйди.

Бейтс парила у дна вертушки; вокруг по переборкам и на столе разбросаны окна.

— Чем могу помочь? — спросил я. Она не подняла головы.

— Ничем.

Так что я наблюдал. В одном окне майор пересчитывала шумовки — масса, момент импульса, любая из десятка переменных, которые окажутся даже слишком постоянными, если какая-нибудь из тупоносых ракет нацелится нам в сердце. Они наконец-то нас заметили. Их хаотическая электронная кадриль меняла ритм, сотни тысяч колоссальных кувалд переплетали траектории в зловещем текучем узоре, который еще не устоялся достаточно, чтобы мы могли предсказать результат.

В другом окне бесконечно повторялся фокус с исчезновением «Роршаха»: радарный отсвет, тающий в глубине мальстрема, гаснущий под тератоннами газообразных радиопомех. Объект оставался на своего рода орбите. Судя по последним наблюдаемым отрезкам траектории, «Роршах» сейчас мог завершать облет планетного ядра, пронизывая стиснутые тяготением слои метана и угарного газа, которые раздавили бы «Тезей» в прах. Возможно, он не остановился на этом; уверен, «Роршах» мог бы невредимым миновать обширные регионы страшного давления, где текут водой железо и водород.

Мы не знали, но хорошо понимали: чудовище вернется меньше чем через два часа, если, конечно, не изменит траектории и переживет глубину. А оно, конечно, переживет. Тварь под кроватью нельзя убить. Можно только занавесить простыней.

Ненадолго.

Внимание мое привлекла пестрым пятном свернутая контролька. По моему приказу она разрослась в плывущий мыльный пузырь, неуместно прекрасный, — блистающая радуга дутого лазурного стекла. Я не сразу узнал: Большой Бен, раскрашенный ложными цветами никогда прежде не встречавшегося мне отображения. Я тихонько хмыкнул.

Бейтс глянула вверх.

— О. Красиво, да?

— Это какой диапазон?

— Длинные волны. Видимый красный, инфра и чуть ниже. Удобно тепловые следы искать.

— Видимый красный?

Красного я почти не видел; в основном фракталы холодной плазмы, окрашенные сотней оттенков сапфира и нефрита.

— Квадрохроматическая палитра, — пояснила Бейтс. — Так видят кошки. Или вампиры, — она равнодушно повела рукой в сторону радужного пузыря. — Что-то похожее видит Сарасти всякий раз, как выглядывает наружу. Если выглядывает.