Ложная слепота - Питер Уоттс

Питер Уoттс

Ложная слепота

Это сильней всего поражает меня в мире: явственная необходимость воображать то, что в действительности уже существует.

…Ты сдохнешь попусту, как собака.

Посвящается Лизе

Если нам не больно — значит, мы умерли.

Пролог

Попробуй коснуться прошлого. Попробуй бороться с прошлым. Его нет. Оно — просто фантазия.

Все началось раньше. Не с болтунов или «Роршаха», не с Большого Бена, «Тезея» или вампиров. Большинство сказало бы, что началось все со светлячков, но и это неправда. Ими все закончилось.

Для меня все началось с Роберта Паглиньо.

В школе он был моим лучшим и единственным другом. Нас, собратьев-изгоев, связывали сходные несчастья. Но если мое состояние оказалось приобретенным, то его — наследственным: естественный генотип наградил Пага близорукостью, прыщами и (как выяснилось позднее) склонностью к наркомании. Родители не стали его оптимизировать. Редкие обломки XX века, сохранившие веру в Бога, они полагали, что не стоит исправлять плоды трудов Его, и хотя ввести в норму можно было нас обоих, случилось это лишь со мной.

Я вышел на детскую площадку и увидел, что Пага окружило около полудюжины пацанов. Те, кому повезло прорваться в первый ряд, методично били его по голове, остальные в ожидании своей очереди поносили «попкой» и «убогим дебилом». Я наблюдал, как он, почти неуверенно, поднимал руки, стараясь заслониться от самых болезненных ударов. Видел, что творится у него в голове, ощущал его мысли ясней, чем собственные чувства: он боялся, что его мучители могут подумать, будто их жертва пробует отбиваться, усмотрят в этом акт сопротивления и возьмутся за него всерьез. Даже тогда — в нежном возрасте восьми лет — управляясь лишь половиной головного мозга, я проявлял задатки идеального наблюдателя.

Вот только не понимал, что надо делать.

В последнее время я редко виделся с Пагом. Я почти уверен, что он меня избегал. Но все же, если твой лучший друг в беде, ему надо помочь, так? Даже когда все шансы против тебя (кстати, много ли восьмилетних мальчишек ради приятеля по играм сцепятся с шестью здоровыми парнями?), надо хоть на помощь позвать. На стрёме постоять. Ну что-нибудь.

Я застыл на месте. Мне не очень-то и хотелось его выручать.

Нелепо. Даже если бы Паг не был моим лучшим другом, я мог бы ему посочувствовать. Мои припадки распугивали детей, держали их на расстоянии, даже в минуты моего бессилия от открытого насилия я страдал меньше Роберта, но тоже натерпелся насмешек, оскорблений и подножек, которые ни с того ни с сего прерывают твой путь из точки А в точку Б. Мне были знакомы его чувства…

Прежде.

Но эту часть меня вырезал хирург вместе с глючными цепями. Я все еще прорабатывал алгоритмы, чтобы вернуть ее, все ещё учился на новом опыте. Стадные животные всегда убивают слабаков в своих рядах. Это знает каждый ребенок, инстинктивно. Может, мне следовало позволить этому процессу пойти естественным путем и не мешать природе. Хотя, с другой стороны, родители Пага не стали перечить естеству — и вот что из этого получилось: их сын лежит, свернувшись клубком, на земле, а шестеро правленых суперпацанов бьют его по почкам.

В конце концов, там, где потерпело поражение сочувствие, сработала пропаганда. В те дни я скорее наблюдал, чем думал, не столько делал выводы, сколько вспоминал — а мой мозг сохранил множество вдохновляющих баек, восхвалявших заступников всех униженных.

Поэтому я подобрал булыжник размером со свой кулак и треснул двух Паговых обидчиков по затылкам прежде, чем кто-то из них понял, что я вступил в бой.

Третий обернулся на шум — и нарвался на удар такой силы, что его скуловая кость явственно хрустнула. Помню, меня удивило, насколько равнодушно я отнесся к этому звуку, просто отметил, что у меня стало одним противником меньше.

Остальные при виде крови перепугались. Самый храбрый, правда, пообещал, что мне хана, пятясь, крикнул: «Сраный зомбак!» — и скрылся за углом.

Прошло тридцать лет, прежде чем я разглядел в этих словах иронию судьбы.

Двое парней извивались у меня под ногами. Я пинал одного в лицо, покуда тот не перестал шевелиться, и повернулся к другому. Кто-то схватил меня за плечо, и я замахнулся — не глядя, не думая, — пока Паг с визгом не отскочил в сторону.

— Ой, — выговорил я. — Извини.

Одно тело лежало без движения. Второе стонало, держалось за голову и завязывалось узлом.

— Ой, блин, — пропыхтел Паг. Из носа у него хлестала кровь, заливала рубашку. На скуле наливался лилово-желтый синяк. — Ой, блин-блин-блин…

Я сообразил, что можно сказать.

— Ты в порядке?

— Ой, блин, ты… то есть ты же не… — он утер рот. На запястье тоже осталась кровь. — Ой, ну все, нам конец.

— Они сами начали.

— Да, но ты… блин, да ты посмотри на них!

То, что постанывало, пыталось уползти на карачках. Я попытался прикинуть, много ли времени у него уйдет, чтобы вернуться с подкреплением. И не стоит ли убить его прямо сейчас.

— Ты прежде никогда таким не был, — прошептал Паг.

Он хотел сказать — до операции. Вот тогда я что-то почувствовал внутри — слабо, едва-едва, но почувствовал. Злость.

— Они же сами начали….

Паг шарахнулся от меня, выпучив глаза.

— Ты чего? Перестань!

Я обнаружил, что поднял кулаки. Не помню, когда. Разжал. Не сразу. Пришлось очень долго, очень старательно буравить их взглядом.

Булыжник упал наземь, отблескивая лаковой кровью.

— Я хотел помочь.

И не понимал, почему Пагу это непонятно.

— Ты… ты другой стал, — прошептал он с безопасного расстояния. — Ты больше не Сири.

— Сири — это я. А ты — дурак.

— Тебе мозги вырезали!

— Только половину. Из-за припа…

— Знаю я про твою эпилепсию! Думаешь, я тупой? Только в той самой половине ты и остался — ну, типа, тот кусок тебя, что… — он не мог справиться ни со словами, ни с понятиями, что стояли за ними. — Короче, ты теперь совсем другой стал. Как будто тебя папа с мамой зарезали и….

— Папа с мамой, — неожиданным шепотом просипел я, — спасли мне жизнь. Я бы помер.

— По мне, так ты уже помер, — отрезал мой лучший и единственный друг. — По мне, так Сири уже мертв, его выковыряли ложкой и спустили в унитаз, а ты, ты просто какой-то левый пацан, который нарос на его месте. Ты уже не Сири. Ты другой. С того самого дня стал другим.