Долгое дело - Станислав Родионов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как вытащил?
— Вставной. Нинка под него бриллиант и запихнула.
Холстянниковой, казалось, не хватало воздуха. Прищуренными глазами изучала она лицо инспектора, как считала веснушки, пшеном рассыпанные по его щекам.
— Валентина Альбертовна, поскольку вы тут, хочу подсказать кое-какие правила по технике безопасности. У вас на пальце золотое кольцо. Снимается легко?
— Легко.
— Это хорошо. Тогда уголовник палец рубить не станет. А вот серёжки может выдернуть вместе с мочками. Ну, золотых коронок у вас нет. Подходит зимний сезон. У вас наверняка есть меховая шуба или дублёнка. Учтите, мех выстригают на ходу для кисточек, а на светлых дублёнках в автобусах пишут объявления об обмене. И запомните, если на вас нападут в парадной, не кричите «Караул!». Никто не выйдет. Кричите «Пожар!» — все выскочат…
— Ну, хватит! — взорвалась Холстянникова.
— У вас пока всё хорошо, но я говорю о плохом во имя лучшего.
Она вскочила, сгребая сумку, блокнот и ручку:
— Я пожалуюсь начальнику райотдела…
Из дневника следователя (на отдельном листке).
Но если смысл жизни заключается в жизни друг для друга, то что значит «прожить со смыслом»? Что значит это пресловутое «умение жить»? Выходит, жизнь со смыслом никак не связана с материальным достатком, о котором многие так истово пекутся. Выходит, мы печёмся не о главном, о второстепенном? Если смысл моего существования заключён в жизни для окружающих людей, то главным я должен полагать их отношение ко мне. Тогда умение жить — это умение любить людей и быть ими любимым.
Добровольная исповедь.
А достоин ли человек любви и жалости? К примеру такой, которого я вижу ежедневно…
Солнца не любит, морщится, стоит открыть форточку. Не курит, боится рака. Выпивает тайно и осторожно, чтобы без сивушных масел. При этом губы делает трубочкой, как горилла. Ест торопливо, молча, не отрывая глаз от миски, то бишь от тарелки. Но он никуда не спешит — после еды полчаса ковыряет спичкой в зубах. Всегда напряжён. Телефонную трубку хватает мгновенно, как горилла банан. Ему кажется, что кругом враги. Особенно я. Боится собраний, но один на один свиреп, как та горилла без банана.
Красивые женщины его не волнуют: он смотрит не на миловидные лица, а на минивидные ножки…
Да, я не сказала, о ком говорю. Вы, наверное, подумали, что о горилле? Нет, о моём начальнике, который давал в прокуратуру на меня характеристику.
Васин сел за маленький столик, примыкающий к большому, к главному. Антимонин и Беспалов расположились в отдалении, на приземистом диванчике в половине кабинета, предназначенной для гостей. Рябинин, вошедший последним, выбрал себе место в уголке, у приёмника, и глянул на заместителя прокурора города…
Каштановые волосы подстрижены модно и лежат волосок к волоску. Коричневый костюм из тонкошёрстной ткани сидит на плечах как-то расправленно, как кавказская бурка. Абрикосовая сорочка хрустит воротником, стоит ему повернуть голову. Блестящий галстук расцвечен светлыми изломами, как отшлифованный гранит. Руки сложены на пачке свежих газет. Сухощавое светлое лицо стянуто недоступной суровостью.
— Так. Кто докладывает? — спросил он голосом, которого побаивались следователи: казалось, что его слова не имеют гласных и поэтому отскакивают от стола прямо в посетителей.
— Я, Валентин Андреевич, — отозвался Васин.
— Самую суть.
Зональный прокурор пошевелил бумагами, тихо кашлянул и заговорил чётко, но с долгими паузами, в которые, видимо, пропускал лишние фразы.
— По почте поступило анонимное заявление. В нём сообщалось, что следователь Рябинин получил взятку от обвиняемого Копытко в сумме пятисот рублей за освобождение последнего от уголовной ответственности…
— Анонимные заявления вообще не стоило бы рассматривать, — нетерпеливо вставил Беспалов, ёрзая на диванчике.
— Не перебивайте, — вскинулся Антимонин, не глядя на Юрия Артемьевича.
— Отчего же не рассматривать, — спокойно ответил заместитель прокурора города. — Они могут нести информацию не хуже, чем подписанные.
— Их стряпают трусливые люди, — возразил из своего отдаления Беспалов.
— А это наша с вами задача сделать так, чтобы даже трус не боялся говорить правду. Продолжайте, — кивнул он Васину.
Рябинин не понимал, зачем пригласили его, виновного, подозреваемого. Такие вопросы решаются заочно, в тиши солидного кабинета. Ответственными лицами. Прокурором района Беспаловым, который расставил ноги, согнулся и рассматривает начищенные паркетинки. Старшим следователем Антимониным, сидящим на диване в свободной позе непричастного человека, приглашённого на роль советника. Зональным прокурором Васиным, потерявшим всю свою умность. И заместителем прокурора города, который ни разу не взглянул на него, на подсудимого.
И промелькнуло, исчезая…
…Не беда, что плохие люди совершают плохие поступки. Беда, что хорошие люди совершают нехорошие поступки…
— В заявлении сообщалось, — продолжал Васин, — что Копытко вручил деньги на квартире Рябинина, который спрятал их в четвёртый том сочинений Тургенева. При этом перечислены номера купюр. Проверкой установлено следующее… Уголовное дело по обвинению Копытко действительно Рябининым прекращено.
— Обоснованно? — спросил Валентин Андреевич.
— Дело можно и в суд передать, и прекратить.
— Рябинин, правильно?
— Правильно.
— Продолжайте. — Заместитель прокурора города вернулся отвлечённым на Рябинина взглядом к Васину.
— При выезде на квартиру Рябинина совместно с понятыми в четвёртом томе собрания сочинений Тургенева было обнаружено пятьсот рублей, причём номера купюр стопроцентно совпали с указанными в анонимном заявлении. Рябинин происхождение денег объяснить не мог.
— Рябинин, так?
— Так.
— А что сказал этот Копытко? — спросил Валентин Андреевич уже у Васина.
— Копытко, естественно, взятку отрицает…
Рябинин потёр небритый подбородок. Естественно… Одно вроде бы нейтральное слово превращает простую информацию в зловещий факт: мол, Копытко ничего не оставалось, как отрицать эту взятку.
А какое странное у Васина лицо… Властное, привыкшее повелевать. Льстивое, хотевшее угодить. Рябинину кажется от бессонной ночи: одна половина лица, которая обращена к нему, отчеканена злостью, а вторая половина, которая больше видна заместителю прокурора города, подтаивает от чувств. Древние не придумали двуликого Януса — они подсмотрели его в жизни.
И промелькнуло, исчезая…
…Неудивительно, что есть подлость и глупость. Удивительно, почему они не встречают мгновенного отпора…
— Но Копытко спрашивал в канцелярии прокуратуры адрес Рябинина, и при обыске у него этот адрес нашли, полученный им в Горсправке.
— Как он объяснил?
— Якобы хотел снести Рябинину сало.
— Какое сало?
— Поросячье, ему прислали из деревни.
— И за что Рябинину это сало?
— Якобы как хорошему человеку. Валентин Андреевич, конечно, за прекращённое дело, к пятистам рублям.
— Как насчёт сала? — Слова заместителя прокурора города отскочили от стола в Рябинина.
— Не ел…
— Он не ел, — без улыбки передал заместитель Васину.
— Валентин Андреевич, он и не мог есть. Копытко отнести сало не успел, мы к нему нагрянули.
— Так, ваше заключение.
— Доказательства неопровержимые, Валентин Андреевич. Полагал бы следствие продолжить и Рябинина от работы отстранить.
— Так, Рябинин, у вас есть какое-нибудь объяснение?
— Деньги мне подложила Калязина.
— Доказательства.
— Нет.
На Рябинина вдруг пала дремота. Нервная и бессонная ночь брала своё, тут, в ответственном кабинете, где решалась его судьба. Он глянул на второй диванчик, мягко желтевший свободным ложем. Лечь бы туда сейчас, и пусть судьба решается без него. И заснуть бы, и увидеть во сне свой дом, где он так давно не был и, возможно, не будет, ибо решается его судьба. Это же суд. Валентин Андреевич — судья, Васин — обвинитель, Антимонин — эксперт, Беспалов — защитник… Неужели им не хочется спать? Неужели они не понимают, что нельзя судить сонного человека?
И промелькнуло, исчезая…
…Подлость глупца — в непонимании…
— Так, Антимонин, вы.
Старший следователь блеснул очками, дождавшись своей минуты.
— Я согласен с оценкой доказательств Андреем Дмитриевичем. Но у меня есть дополнительный факт. Жена Рябинина официально показала, что накануне к ней приходил агент Госстраха, который мог подложить деньги. Необходимо проверить.
— Придумала, ведь жена, — обернулся к нему Васин.