Из Африки - Карен Бликсен

В то время я отнеслась к своей изоляции очень легко, так как на самом деле не была настроена прогермански и полагала, что при необходимости без труда рассею это недоразумение. Однако мои переживания оказались, по всей видимости, более глубокими, чем я сама догадывалась, и по прошествии многих лет всякий раз, когда у меня поднималась температура или меня валила усталость, в душе поселялось прежнее тревожное чувство вины. В последние месяцы жизни в Африке, когда у меня совершенно ничего не получалось, меня часто обволакивала эта тьма, которой я очень боялась, считая помутнением рассудка.

В тот четверг, приехав в Найроби, я настолько неожиданно опять оказалась во власти своего застарелого кошмара, что решила, что теперь уже точно сошла с ума. И сам город, и все встречные казались мне погруженными в глубокую печаль: все торопились от меня отвернуться. Никому не хотелось со мной разговаривать: друзья, завидев меня, прыгали в машины и уносились прочь. Даже старик Дункан, бакалейщик-шотландец, у которого я отоваривалась на протяжении многих лет и с которым танцевала на балу в резиденции губернатора, встретил меня испуганным взглядом и сбежал из-за прилавка. В центре Найроби мне было одиноко, как на необитаемом острове.

Фараха я оставила на ферме, чтобы он встречал Дениса, поэтому мне было совершенно не с кем поговорить. Кикуйю в таких ситуациях не годятся в собеседники, ибо их представление о реальности отличается от нашего, как и сама их реальность. Впрочем, мне предстоял ленч с леди Макмиллан на вилле «Чиромо», где я рассчитывала найти пригодных белых собеседников и восстановить душевное равновесие.

Я поехала на чудесную старую виллу, расположенную в конце длинной бамбуковой аллеи, и нашла всех приглашенных на ленч в сборе. Увы, здесь меня ждало то же самое, что на городских улицах: всеми владела смертная тоска. При моем появлении беседа угасла. Я уселась рядом со своим старым приятелем Балпеттом, но тот уставился в тарелку и не выдавил и двух слов. В попытке избавиться от окутавшего меня мрака я завела было с ним беседу о его альпинистских восхождениях в Мексике, однако он, казалось, напрочь все забыл.

Я решила, что эти люди меня не излечат, следовательно, надо возвращаться на ферму. Денис к этому времени наверняка вернулся. Мы с ним поговорим, мы будем вести себя разумно, и ко мне вернется рассудок, я все узнаю и пойму.

После ленча леди Макмиллан пригласила меня к себе в гостиную и сказала, что в Вои произошел несчастный случай. Аэроплан Дениса упал. Денис разбился.

Случилось так, как я и предполагала: оказалось достаточно только имени Дениса, чтобы выплыла правда и я все узнала и поняла.

Позднее окружной комиссар Вои прислал мне письмо с подробностями аварии. Денис переночевал у него и утром вылетел вместе со своим боем ко мне на ферму. Поднявшись с летного поля, он сделал круг и стал снижаться. На высоте каких-то двухсот футов аэроплан задрожал и камнем упал на землю. Ударившись о поле, он загорелся, и люди, кинувшиеся на помощь пилоту и пассажиру, были остановлены пламенем. Закидав огонь землей и ветками, они приблизились к разбившемуся аппарату вплотную и поняли, что спасать некого: пилот и пассажир погибли при падении.

На протяжении многих лет вся колония относилась к гибели Дениса как к невосполнимой потере. Оказалось, что средний поселенец всегда питал к нему нежные чувства, уважая за приверженность ценностям, понятным далеко не каждому. Говоря о нем, люди чаще всего изображали его спортсменом и превозносили его достижения в крикете и в гольфе, о которых я не имела ни малейшего понятия; так я с опозданием узнала о его виртуозном мастерстве во всех мыслимых играх. Устав воздавать ему почести за спортивные достижения, собеседники обязательно переходили к его выдающимся умственным способностям. На самом деле им запомнилось его полнейшее неумение смущаться, отсутствие всякого интереса к самому себе, безусловная правдивость, какую я встречала, помимо него, только у клинических идиотов. В колонии таким качествам обычно не стремятся подражать, зато стоит человеку уйти из жизни, как их начинают восхвалять здесь больше, чем в любом другом месте.

Африканцы знали Дениса лучше, чем белые, и для них его гибель стала настоящей потерей.

Узнав в тот день в Найроби о смерти Дениса, я попыталась попасть в Вои. Авиакомпания отрядила туда Тома Блэка с поручением выяснить обстоятельства происшествия, и я помчалась на аэродром, чтобы умолять его взять меня с собой. Увы, пока я ехала, его аэроплан уже успел взмыть в воздух.

До Вои можно было попытаться добраться на автомобиле, однако дело было в сезон дождей, и требовалось сперва выяснить, в каком состоянии находятся тамошние дороги. Дожидаясь этих сведений, я вспомнила, как Денис признавался мне в своем желании быть похороненным на нагорье Нгонг. Странно, что эти мысли не посетили меня раньше, но сперва мне просто не думалось ни о каких похоронах. Теперь же у меня перед глазами всплыла соответствующая картина.

На нагорье, на первой по счету гряде в заповеднике, было одно местечко, на которое я сама, собираясь прожить в Африке до самой смерти, указала Денису как точку своего грядущего упокоения. Вечером того дня, сидя на террасе дома и глядя вместе со мной на холмы, он обмолвился, что тоже хотел бы быть там зарытым. С тех пор во время любой прогулки в тех местах Денис повторял одно и то же: «Давай съездим на наши могилки».

Однажды, занимаясь поисками буйволов, мы устроили там привал и отправились на склон, чтобы изучить место. Оттуда открывался незабываемый вид: на закате нашему взору предстали обе вершины — Кения и Килиманджаро. Лежа в траве и пожирая апельсин, Денис заявил, что желал бы здесь остаться. Место для моего будущего захоронения было выбрано чуть выше. Из обоих точек, если смотреть на восток, был виден мой дом, куда мы и отправились на следующий день, полные жизни, несмотря на распространенную теорию о тленности бытия.

Весть о смерти Дениса привела ко мне на ферму Густава Мора. Не найдя меня дома, он отправился в Найроби. Немного погодя к нам присоединился Хью Мартин. Я поведала им о желании Дениса быть похороненным на нагорье, и они дали телеграмму в Вои. Прежде чем я собралась обратно на ферму, они уведомили меня, что тело Дениса будет доставлено поездом уже следующим утром, так что похороны можно назначить на полдень. К тому времени я должна была успеть подготовить могилу.

Густав Мор проводил меня на ферму и остался ночевать, чтобы помочь мне утром. Нам предстояло еще до рассвета подняться в горы, чтобы выбрать место и успеть все закончить.