Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

А это что за красавчик?

Нет, это не Кен. Это ее античный дружок.

Две следующие страницы вырваны.

На них были все те же мостки и «тирольская канатка», но начисто, с детальным описанием.

Для Ясина. Который послал их в редакцию молодежного журнала «Науки и жизнь», в рубрику «Конкурс изобретений».

— Смотри… — однажды вечером сказал Ясин, забираясь Шарлю на колени.

— О нет, — застонал Самюэль, — опять он за свое… Уже два года нас этим достает…

Поскольку Шарль, как обычно, ничего не понимал, вмешалась Кейт:

— Каждый месяц первым делом он кидается на эту страницу, чтобы узнать, что за новый маленький гений, естественно, не такой гениальный, как он, выиграя в этот раз тысячу евро…

— Тысяча евро… — изнывало эхо, — и все их изобретения — полная мура… Смотри, Шарль, надо послать, — Ясин забрал у него из рук журнал, — «образец оригинального, полезного, хитроумного и забавного изобретения. К заявке должны быть приложены схемы и подробное описание…» Это же как раз то, что ты сделал, разве нет? Ну так что? Давай пошлем, ну давай, а?

Страницы были отправлены: со следующего же дня и до самого конца каникул Ясин с Идиосом бросались навстречу почтальону.

Все остальное время пытались придумать как бы потратить все эти деньги…

— Оплатишь лифтинг своему псу! — насмехались завистники.

Несколько строк…

«Моя дорогая, радость моя, солнышко, моя большая кроха и любимая аудио-пиратка…

Где ты? Чем занимаешься? Серфингом или серфингистами?

Часто думаю о…»

Здесь черновик обрывается. Зазвонил колокол, и Шарль, еще полный мыслей о ней, пошел к остальным через холм. Только здесь телефон еле-еле ловил сигнал, но для этого надо было удерживаться на одной ноге, задрав руку вверх и вытягиваясь на запад.

Услышал ее голос, смех, эхо волн и Pina Colada.

Спросила, когда он к ним приедет, но не стала слушать бормотание отчима. Ее ждут.

«Целую-обнимаю» и добавила:

— Маме дать трубку?

Шарль опустил руки.

«Только экстренные вызовы», замигало на экране. Чего она не хотела слышать, эта дочь разведенных родителей?

Что он себе гарсоньерку на лето снял?

В этот вечер Шарль пил мало и ушел к себе в мансарду задолго до объявления комендантского часа. Написал ей длинное письмо.

«Матильда,

эти песни, которые ты слушаешь дни напролет…»

Нашел еще один конверт. Шансов мало. Ничего оригинального не придумал и впервые в жизни не смог предложить точного плана.

Бабка, постав головы, ганаш, крестец, маклок, путовой сустав, надглазная впадина, всех этих терминов Шарль не знал, и все же именно эти рисунки, наверное, лучшие в его блокноте.

Кейт увела туристов на экскурсию, и он все утро работал.

Пообедал, как его тут научили, теплыми помидорами с огорода и куском сыра, и пошел гулять вдоль опушек с книжкой, которую она ему выдала со словами «Замечательный трактат об архитектуре…».

«Жизнь пчел» Мориса Метерлинка.

Искал красивый пейзаж, чтобы разогнать хандру.

На самом деле все чаще размышлял по ночам, принимался за прежние расчеты и ломал голову над своими четырехпроцентными уклонами.

Жил в семье, но семьей не обзавелся. Ему сорок семь, но у него никак не получалось найти свое место, вписаться в поворот…

Так половина пути уже пройдена?

Нет.

Разве?

Боже мой…

Может быть, он напрасно теряет здесь свое время, которого и так ведь немного осталось?

Уезжать, что ли?

Куда?

В пустую квартиру к заколоченному камину?

И как такое возможно? В его возрасте, после стольких трудов, оказаться ни с чем?

Получается, эта кретинка была права…

А он притащился за ней к реке, как крыса за флейтистом. И что теперь?

Хоть в петлю лезь!

А ночью небось тешится с мистером Барби, пока он обсчитывает свои дурацкие участки. Да еще между ног зудит… (Неужели клеща похватил?)

Шарль сел в тени дерева, прислонившись к стволу.

Первая фраза:

«Я не намерен писать трактат по пчеловодству или руководство по уходу за пчелами».

Вопреки ожиданиям, проглотил книгу в один присест. Настоящий детектив про это лето. Полный набор составляющих: жизнь, смерть, необходимость жить, необходимость умирать, преданность, убийства, безумие, жертвоприношения, закладка фундамента, юные царицы, брачный полет, уничтожение самцов, гениальные строители. И эта удивительная, «совершенная со всех точек зрения» шестиугольная coma, «которую все гении мира вместе взятые улучшить бы не смогли».

Покачал головой. Отыскал глазами три улья Рене и перечитал один из последних абзацев:

«И подобно тому, как у пчел начертано на языке, во рту и в желудке, что они должны собирать мед, так и в наших глазах, ушах, мозгу, во всех впадинах нашего черепа, во всей нервной системе нашего тела было начертано, что мы созданы для того, чтобы трансформировать все потребляемое нами в особую энергию, свойства которой — единственные в своем роде на земном шаре. Насколько мне известно, ни одному существу, кроме нас, не было назначено производить ту странную субстанцию, которую мы называем мыслью, интеллектом, разумом, рассудком, душой, духом, мозговой силой, добродетелью, добротой, справедливостью, знанием; хотя она имеет тысячу названий, но сущность у нее одна и та же. Все внутри нас пожертвовано ей. Наши мускулы, наше здоровье, подвижность наших членов, уравновешенность наших функций, спокойствие нашей жизни — носят видимый след преобладания над ними высшей силы. Она представляет то драгоценнейшее и высочайшее состояние, которого только может достичь материя. Пламя, тепло, свет, сама жизнь, инстинкт равно как и большинство неуловимых сил, увенчавших мир еще до нашего в нем появления, бледнели при соприкосновении с этой новой субстанцией. Мы не знаем, куда она нас ведет, что с нами сделает или что сделаем мы с нею»[326].

Хм-хм… — подумал Шарль, — значит, все не так уж хреново…

Разулыбался и прикорнул. Почувствовал готовность произвести эту странную субстанцию, пожертвовав мышцами, подвижностью членов и уравновешенностью своих жизненных функций.

Вот кретин.

Проснулся в совершенно другом расположении духа. В метре от него огромная, страшная, жирная лошадь щипала траву. Чуть не потерял сознание и впал в такую панику, какой давно не испытывал.

Замер на месте, боясь шевельнуться, и только моргал, когда капелька пота скатывалась на ресницы.

Приступ тахикардии длился неколько минут, потом он потихоньку взял блокнот, вытер ладонь о сухую траву и нарисовал точку.

«Если вы чего-то не понимаете, — повторял он без конца своим молодым сотрудникам, — если что-то от вас ускользает или просто выше вашего разумения, нарисуйте это. Пусть плохо, вчерне. Когда ты начинаешь рисовать, ты вынужден замереть и пристально всмотреться, а это уже, вот увидите, значит понять…»

Бабка, постав головы, ганаш, крестец, маклок — слов этих он не знал, и подписи под этими акварельными набросками сделаны мелким круглым почерком Харриет.

— Классно! Ты здорово рисуешь! Подаришь мне вот этот?

Еще одна вырванная страница.

Свернул к речке, окунулся, вытерся потной рубашкой и решил, что уедет вместе с остальными гостями.

И работать тут по-человечески не получалось, и лучше бы она его действительно утопила, как крысу.

От всей этой неопределенности совсем отупел.

Решил приготовить для всех ужин и отправился в поселок за покупками.

Вернувшись в цивилизованный мир, воспользовался этим, чтобы прослушать сообщения на автоответчике.

Марк кратко сообщал о куче проблем и просил перезвонить как можно быстрее, мать жаловалась на его неблагодарность и подробно описывала все свои летние неурядицы, Филипп интересовался, как у него дела, и рассказывал о своих переговорах с проектным бюро Сёренсена, и наконец, перед памятником неизвестному солдату, на него обрушились ругательства Клер.