Там, где начинается вселенная - Джей Эм

Один из этих троих, Шэн, сидел сейчас на земле, другая, Лара Аркадия, лежала рядом. И – ничего не происходило.

Неужели Симона оказалась права?..

Не осталось ни жара, ни даже тепла. Шэн чувствовал себя усталым и опустошённым.

Лара и Эрик Торфинсен – он не сможет помочь им.

Небо с восточной стороны побледнело, но цвет его был какой-то неестественный, мутно-желтоватый.

Нет, нельзя сдаваться. Нельзя оставлять попыток.

Мастер закрыл глаза и постарался сосредоточиться. Но и перед внутренним взором плавала та же желтоватая мгла. Возникло ощущение, что он сидит не под открытым небом, а в каком-то тесном подвале с низким потолком.

Волны океана виднелись где-то очень далеко, у самого горизонта. И они не сияли больше.

…убили ни за что. А ведь эти люди старались делать другим добро…

У матери Эрика слабое сердце. Ей ещё ничего не говорили…

Шэн вздрогнул и открыл глаза. Он знал такие моменты. Знал эти мысли, вызывающие чувство безысходности. Узнал два десятка лет назад, и с тех пор учился не поддаваться им. Но получалось не всегда.

Сейчас безысходность была глубже, чем когда-либо. «В помощи нуждаются не только эти двое – сотни, тысячи… Разве твоей силы хватит, чтобы…» Не хватит. Не хватит даже на двоих.

Знал он и опасность этих мыслей: они заставляют думать больше о себе самом, чем о нуждающихся в помощи. Но ничего не мог с собой поделать.

Взгляд упал на куртку Лары. С левой стороны на ней запеклось тёмно-красное пятно.

Мастер с трудом подавил желание вскочить на ноги и уйти, убежать прочь отсюда.

Почему именно теперь? Почему именно теперь всё, что у него было – оставило его?

Он поднял лицо к небу – почти против воли, потому что боялся снова увидеть мутную желтоватую мглу.

Но не увидел. Внезапно вспомнилось красное… другое красное. Цветок… Цветок, а не рана от лучемётного выстрела. Вспомнилась рука, держащая стебель розы чуть пониже его руки. И ощущение, которое осталось с ним и после того, как он поставил цветок в воду – такая ясность, уверенное спокойствие… Ведь оно не исчезло и позже… Осталось.

Этот цветок – он жив до сих пор. Он стал другим, из розы для букета превратился в маленький розовый куст. Рыжая Ханна вычитала где-то, что из цветка можно сделать черенок и укоренить в земле. Забрала розу из Кристального зала и посадила в глиняный горшок. А потом цветок у неё выпросил Патроклос и поставил на подоконник в своей комнате.

«И ты ещё сомневался, что помог мне. Помощь оказалась даже больше, чем я мог рассчитывать… Ты пришёл ко мне в непростой момент своей жизни, ты был растерян. Но оставался тем, кто ты есть, тем, кто знает о неразделённости двух начал, человеческого и вселенского, больше чувством, чем рассудком. И – ты поделился со мной своей необыкновенной энергией».

Губы мастера дрогнули. Он улыбнулся, глядя, как светлеет и проясняется небо.

Рабочее время ещё не началось, но Отто Фрауберг был в лаборатории. Он не покидал её со вчерашнего дня. Кроме него, в здании сейчас находились только двое охранников.

Фрауберг следил за данными, появляющимися на дисплее. Он не отходил от компьютера, контролируя характеристики процесса, который протекал внутри прозрачной капсулы размером в человеческий рост. Пока всё шло хорошо. Никакого вмешательства со стороны Фрауберга ни разу не потребовалось. «Нова» работала в точности так, как было нужно.

Вдруг Фраубергу ужасно захотелось спать. Потянувшись за полупустой кофейной чашкой, он успел удивиться: обычно, если работа того требовала, он отлично обходился минимумом отдыха. Но этой сонливости он просто не мог сопротивляться. Взять чашку так и не удалось. Свесив голову на грудь, Фрауберг крепко уснул. Несколькими мгновениями раньше то же самое произошло с обоими охранниками.

Шэн вошёл в лабораторию.

– Мастер, разве вы не с нами? – около часа назад с удивлением спросила его Лара Аркадия, когда он отказался вместе со всеми вернуться в городок психологов.

– Нет, – покачал он головой. – Есть одно дело, с которым лучше не затягивать.

Стоя перед капсулой «Новы», Шэн наблюдал, как мельтешат внутри неё тонкие серебристые иглы, трудясь над окончательным воссозданием человеческого тела.

Но вот мельтешение прекратилось. Если бы Отто Фрауберг сейчас бодрствовал, он бы отметил, что реконструкция успешно завершена. Впереди последний этап – максимум через полчаса восстановленное тело должно вернуться к жизни.

Шэн не стал ждать, произойдёт это или нет. Фрауберг, сам того не ведая, своими мыслями подсказал психологу, как остановить процесс. И Шэн остановил его, подойдя к компьютеру и выбрав нужные пункты в меню программы.

Биоэмульсия стекла в резервуары, и капсула раскрылась.

Тело Кейла Джесера влажно поблёскивало. Мокрые пряди чёрных волос прилипли ко лбу. Глаза были закрыты.

– Здравствуй, – тихо сказал Шэн бесчувственному телу.

Оно было стройным, молодым и довольно сильным, это тело. И здоровым: нигде ни царапины, ни синяка.

Шэн знал, как должен поступить, но медлил, глядя на Кейла.

Нет, нельзя же медлить до бесконечности… Рано или поздно нужно делать выбор.

Каждый платит за свои поступки. А вот второй шанс, шанс начать всё заново, бывает далеко не у каждого.

Но нужно сделать выбор.

По пути от ворот до Дождевой беседки ему никто не встретился, и это было хорошо. Шэну хотелось побыть одному.

Лучше всего пойти к себе, лечь и как следует выспаться. Но мастер знал, что заснуть не удастся, поэтому и направился в беседку.

Он устроился на циновке и долго сидел, стараясь ни о чём не думать. Просто смотрел, как ветер раскачивает ветви деревьев, как рябь бежит по полынье в пруду…

Потом его внимание привлёк куст можжевельника у входа в беседку. Часть хвои пожелтела. Но, кажется, ещё несколько минут назад с кустом всё было в порядке.

Шэн поднялся и подошёл к кусту, дотронулся до веток. Хвоинки начали осыпаться.

Мастер попятился, но замешательство длилось недолго. Покинув беседку, он поспешил к пруду. Обычно золотые рыбки, услышав шаги на берегу, подплывали и ожидали кормёжки. Вот и теперь у поверхности воды показались их ярко-оранжевые спины.

Время потекло медленно, совсем медленно… Рыбки ждали, что им насыплют корма. Шэн тоже ждал. И вот пёстрая стайка начала редеть, одна за другой рыбы уплывали прочь, исчезали подо льдом, за границей полыньи. Но некоторые замешкались, и одна из них вдруг стала странно трепыхаться. Шэн отступил от воды.

Он вспомнил, как ехал домой. В вагоне метро человек пять стояли, но ни один из них не сел на свободное место рядом с ним.

Шэн прижал ладонь к груди, как будто пытался почувствовать какие-то изменения в себе самом. Но в том и коварство противоположной силы – сам никаких изменений поначалу не замечаешь.

Что ж, он знал… Каждый платит за свои поступки. Если бы не выбор, который он сделал в лаборатории, плата могла быть меньше.

Внезапно усилившийся ветер ударил в лицо. Шэн придержал капюшон, не позволяя ему упасть на плечи. И только спустя минуту-другую усилием воли заставил себя дойти до беседки.

Голос Фрауберга по теленоуту звучал как-то странно. Поэтому Конрад сразу задал главный вопрос. Лучше без промедления узнать правду.

Услышав ответ, он прервал дальнейшее бормотание учёного:

– Сейчас я приеду, Отто, тогда всё и объяснишь.

Фрауберг встретил его на крыльце лаборатории.

– Командор Джесер… Я не понимаю, что произошло… – от волнения он ужасно заикался, слова едва можно было разобрать.

– Я хочу его видеть, Отто. С ним действительно… всё в порядке?

– Да, но… Понимаете, процесс не был завершён… Машину выключили! Кто-то выключил…

– Что значит – кто-то?

– Я… не знаю, командор. Я не понимаю, что произошло…

Конрад заторопился к лестнице. Кабинет с установкой «Нова» находился на втором этаже.

Фрауберг говорил что-то ещё, суетился – ничего подобного Джесер от этого человека, всегда спокойного и рассудительного, не ожидал. Возле нужной двери он просто отодвинул мельтешащего учёного в сторону, вошёл один… и замер на пороге.

Сидя в нижней половине капсулы, Кейл плакал, обхватив голову руками. Двумя собственными, здоровыми руками – машинально отметил Конрад.

– Кейл, сынок…

Он не откликнулся.

Конрад не знал, чем потрясён больше – тем, что видит его снова живым, или этими слезами. Кейл, которого он знал прежде, никогда не позволил бы себе такого. Лет с пяти он начал считать слёзы – тем более слёзы в чужом присутствии – позорным проявлением слабости.

Но теперь он плакал, не пряча своих слёз и не стыдясь их. Его плечи вздрагивали от рыданий. Так часто плачут дети – безутешно, громко, надрывно. Взрослые – реже, только когда оплакивают что-то непоправимое.

– Это он сразу начал… То есть, когда я его увидел, он уже… и никак не успокоится, – сказал, выглядывая из-за плеча Конрада, Фрауберг.