Рыцари былого и грядущего. Том I - Сергей Катканов

Ах, юноши, уверяю вас, никогда ничего подобного не было во время европейских войн. Там воюют за интересы сеньора и единственное о чём заботятся — исполнение феодальной присяги. Те, кто не обязан идти в бой, никогда не возьмутся за оружие. Зачем рисковать жизнью ради чужих приобретений, когда никто к этому не принуждает, да и добычей потом никто не поделится? Здесь рвались в бой ради славы Небесного Сеньора, зная, что Господь не оставит без награды рвение даже самых немощных. Сердца всех пылали любовью ко Христу, а такая любовь не позволяет сидеть, сложа руки.

Город был с одинаковым рвением атакован с трёх сторон. Завязался отчаянный бой, длившийся с раннего утра до позднего вечера. Мы были в осадной башне герцога Готфрида. Никто не боялся погибнуть, но все смертельно боялись, что башня может рухнуть, не достигнув стены, либо будет разбита камнями из катапульт, либо подожжена. Все, кто был в башне, непрерывно молились. И вот наконец осадный мост наверху башни грохнулся на иерусалимскую стену. Впереди всех на стену ринулся наш славный Готфрид. С нами были и его брат Балдуин — ныне король Иерусалима, и Балдуин дю Бург — ныне граф Эдессы. Священное опьянение боя надолго заставило меня обо всём забыть, я бесконечно наносил и отражал удары, как будто силы мои утроились. И вот, наконец мы были на улицах Иерусалима. Немногочисленные группы самых отчаянных сарацин не долго оказывали сопротивление. Иерусалим был освобождён. Бой закончился.

Раймонд де Пюи вдруг неожиданно прервал своё вдохновенное повествование и как-то растерянно замолчал. Гуго, которому не терпелось услышать о том, как торжество христианства достигло своей кульминации, мечтательно заметил:

— Представляю, как вы были счастливы тогда!.. Должно быть, крестоносцы, вложив мечи в ножны, сразу же устремились ко Гробу Господню?

— Нет, юноша, никто к святыням не устремился. Я сказал, что бой закончился?

— Да, именно так вы и сказали.

— Да-да. Враги были повержены. Бой закончился. Началась омерзительная резня — истребление мирных, безоружных жителей Иерусалима. Не думаю, что Небеса когда-либо видели такую страшную кровавую бойню. Благочестивые рыцари настолько стремительно превратились в стаю бешеных волков, что я и доныне не могу найти этой метаморфозе сколько-нибудь разумное объяснение.

Свой меч я вложил в ножны в тот самый момент, когда перестал видеть перед собой вооружённых врагов. Снял шлем, вытер пот со лба, восстановил дыхание, осмотрелся вокруг и понял, что я один. Оруженосца, видимо, убили. Герцог и рыцари его свиты, наверное, начали движение вглубь Иерусалима по другим улицам. Мимо проносились неизвестные мне рыцари и сержанты с обнажёнными мечами. Они выламывали двери домов, вытаскивали оттуда на улицу визжащих, хрипящих или едва стонущих мирных сарацин и тут же зарубали их мечами. Порою, отрубали руки, протянутые к ним в мольбе о пощаде. Иногда на улицу вытаскивали целые семейства — с жёнами и многочисленными детьми, всех убивая на месте. Иные крестоносцы забирались на кровли домов и сбрасывали свои жертвы оттуда, с явным удовольствием наблюдая, как они корчатся на мостовой.

Как заворожённый, я медленно шёл по улицам освобождённого Иерусалима и у меня было такое чувство, что город полностью оказался во власти дьявола. Повсюду вырастали горы трупов, невозможно было сделать шаг без того, чтобы не наступить на чью-нибудь отрубленную руку или ногу. Несколько раз я ненарочно пинал отрубленные головы. Все улицы сделались красными от крови. Было очень скользко. До этого я участвовал во множестве битв и меня трудно было удивить какими угодно горами трупов, но никогда в жизни я не видел столько мёртвых без доспехов. Это совсем другое. Это ужасно. Рыцари никогда не должны убивать гражданских безоружных людей, да я и не видел никогда в жизни, чтобы хоть один рыцарь это делал. Но сейчас наши крестоносцы, которые ещё сутки назад вдохновлено молились, сгорая от любви ко Христу, превратились в бездушных палачей. Они были воистину безумны — окровавленные с головы до ног, с глазами, горящими диким инфернальным светом, с лицами, на которых не отражалась уже даже ненависть — только дьявольское удовольствие от бесконечных, безнаказанных и совершенно безопасных убийств. Если бы я попытался представить себе лица бесов, они были бы именно такими.

Я так и брёл по городу с мечём в ножнах. Я не воспрепятствовал ни одному из этих убийств, погрузившись в состояние почти бессознательное от полного непонимания того, где нахожусь — в городе, освобождённом христианами, или в городе, захваченном безбожниками. И тут я увидел самую чудовищную из всех возможных сцен, что и вернуло меня из небытия. Перед окровавленным сержантом-крестоносцем стоял на коленях старик, по виду — араб, правой рукой показывая ему крест, висящий у него на шее. Сержант, не обращая ни малейшего внимания на то, что перед ним — христианин, уже занёс свой меч для удара. Я молниеносно выхватил клинок и раскроил сержанту череп. И ни тогда, и ни потом мне не было стыдно за то, что я прикончил своего. Нет, это был не свой. Я убил христопродавца и спас жизнь христианину. Сколько ещё таких сержантов и рыцарей было в нашем крестоносном воинстве? Сколько христиан, армян или арабов, они убили на улицах освобождённого Иерусалима? Это ведь могло случится и не сознательно — местные христиане по внешнему виду ничем не отличались от мусульман, а показать крест не каждый, должно быть, успевал. Это было самым чудовищным — освободители резали освобождённых.

Араб-христианин, которому я спас жизнь, между тем припал ко мне и обнял колени. Потом он резко вскочил и, схватив меня за руку, увлёк в своё жилище, у дверей которого разыгралась трагедия. Нас на коленях встретили члены его семьи — жена, три взрослых дочери и два маленьких сына. Я еле уговорил их подняться с колен, тогда они бросились обнимать меня, перепачкавшись в крови, которой я был залит с головы до ног. Я не возражал против их бурных восторгов и благодарностей, и сам обнимал их всех вместе и каждого в отдельности. Я подхватывал на руки счастливых маленьких мальчиков, на груди у которых блестели серебряные крестики. Мальчики радостно хохотали. По моим щекам, размывая кровь, текли слёзы. На какие-то минуты я забыл о кошмарах, которые только что видел. Ведь именно ради этого счастья освобождения христиан мы, крестоносцы, и претерпели неисчислимые бедствия.

В эту минуту появился успевший куда-то исчезнуть глава семейства. В руках он держал серебряное блюдо, на котором лежала небольшая горстка золотых монет. Счастливую улыбку как ветром сдуло с моего лица. Они не верили в бескорыстие своего спасителя. Я знал, что не в праве на них обижаться. Крестоносцы уже дали повод для обвинений в грехах, похуже корыстолюбия. Жестом я дал понять, что золото они могут оставить себе, так же жестом попросил их помочь мне избавиться от кольчуги, которую уже не держали мои плечи. Одна из дочерей хозяина поднесла мне чашу с водой, я с удовольствием вымыл лицо и руки. В этот момент с улицы донеслись дикие крики: «К храму! К Соломонову храму! Все недобитые язычники укрылись там!». Я вышел на улицу. Здесь всё опустело. Вокруг было очень много мёртвых и почти не встречались живые.

Вернувшись в дом, я увидел, что моё семейство уже накрывало на стол, но я взял свой меч и знаком объяснил хозяину, что он должен проводить меня к Соломонову храму. Тот с пониманием закивал: «Сулейман, Сулейман». Когда мы уже вышли из дома, он со страхом на лице показал на дверь своего жилища. Я понял, что он боится оставлять свою семью. Тогда я кровью нарисовал на дверях латинский крест, вернулся в дом и показал хозяйке на свою кольчугу, чтобы в случае вторжения она предъявила её как доказательство того, что в их доме квартирует крестоносец. Мы отправились с главой семейства к Соломонову храму. Я уже знал, что в крещении спасённый мною араб носит имя Иоанн.

Мы с Иоанном долго шли по опустевшим улицам. Похоже, что все — и уцелевшие ещё сарацины, и крестоносцы вслед за ними устремились на гору Мориа, где стояла мечеть, которую называли Соломоновым храмом. Вскоре мы увидели невысокие, но крепкие стены, окружавшие храмовую территорию — за ними, видимо, и пытались укрыться ещё уцелевшие мирные граждане Иерусалима. Мы пришли слишком поздно. Здесь всё уже было кончено. В храм ворвались норманы Танкреда. А норманы — это не франки. Совсем другие люди. На территории храма, не такой уж обширной, потом насчитали около десяти тысяч трупов. Здесь трудно было найти хотя бы клочок земли, не закрытый мёртвым телом. Казалось, это и есть наша новая земля — сплошной покров из мертвецов. Мы зашли в мечеть. Здесь всё было ещё страшнее — добротный пол не впитывал кровь и в мечети разлилось целое озеро крови. По нему бродили, разгоняя волны, сонные победители — страшные чудовища, словно родившиеся из этого инфернального озера. Позднее некоторые наши рассказывали, что крови было всаднику по колено и лошади под уздцы. Это, конечно, дурость. Мечеть ведь не бассейн. Но крови было не менее, чем по щиколотку.