33 стратегии войны - Роберт Грин

Как – то в августе 1834–го день выдался особенно жарким, и Дуглас, не выдержав работы на солнцепеке, потерял сознание. Придя в себя, он увидел, что над ним склонился Кави со стеком в руке. Увидев, что раб очнулся, плантатор приказал ему немедленно вернуться к работе. Но Дуглас был слишком слаб. Кави нанес ему удар по голове и глубоко рассек кожу. Он пинал его ногами, заставляя подняться, но Дуглас не мог шевельнуться. Наконец Кави удалился, пригрозив, что разберется с ним позже.

Кое – как Дуглас поднялся на ноги, шатаясь, добрел до кустов, а к вечеру того же дня ему удалось как – то добраться до плантации Оулда. Он умолял мастера оставить его здесь и не отсылать больше к Кави, о жестокости которого рассказал. Но Оулда мольбы не тронули, он был непреклонен. Дугласу он позволил переночевать, но наутро велел отправляться назад.

Обратный путь был ужасен. Дугласа терзали страхи, он повторял себе, что будет в дальнейшем беспрекословно повиноваться Кави, чтобы только продержаться и выжить. Вернувшись в конюшню, где ему полагалось работать в тот день, он приступил было к своим обязанностям, когда откуда ни возьмись вырос Кави. Он подкрался бесшумно, как змея, сжимая в руке веревку. Он набросился на Дугласа, стараясь набросить ему на ногу скользящий узел и затянуть петлю. Он явно собирался дать ему такую взбучку, чтобы навсегда покончить с сопротивлением.

Рискуя подвергнуться еще более суровому наказанию, Дуглас отталкивал Кави и, не ударив его ни разу, лишь увертывался, не давая петле затянуться. В этот момент в мозгу у него словно полыхнул яркий свет. Все бунтарские мысли, которые он пытался заглушить за последние месяцы, разом вернулись. Смерти Дуглас не боялся – конечно, Кави мог убить его, но пусть уж лучше он погибнет, сражаясь за свою жизнь.

В этот момент на подмогу мучителю пришел его двоюродный брат. Дуглас, почувствовав, что его загнали в угол, сделал нечто невообразимое: он ударил вновь подошедшего с такой силой, что тот отлетел в сторону. Ударить белого человека было страшным преступлением – за это раба ожидала виселица. В Дугласа точно бес вселился: не помня себя он бросился на Кави с кулаками. Ни один не уступал – прошло почти два часа, прежде чем Кави сдался. Окровавленный, едва дыша, он медленно поковылял к дому. Дуглас был уверен, что Кави сейчас вернется с ружьем или найдет какой – то еще способ расправиться с ним. Однако этого не случилось. Постепенно до Дугласа дошло: убить его или подвергнуть какому – то серьезному наказанию для плантатора слишком рискованно. Могли пойти слухи, что на сей раз Кави оплошал, ему не удалось справиться с ниггером, что ему пришлось прибегнуть к помощи ружья, а его обычные методы оказались бессильны. Малейший намек на это грозил разрушить его репутацию, а от этой репутации зависело его благополучие – ведь на его плантациях работали чужие негры, и он не платил за них ни гроша. Лучше уж ему оставить в покое этого шестнадцатилетнего психа, чем так рисковать, тем более что от непредсказуемого парня можно было ждать чего угодно. Он не станет больше трогать этого безумного, лучше пусть успокоится и дотянет без проблем до конца срока.

Итак, любезный мой читатель, схватка с мистером Кави – недостойная, каковой она и была и каким, боюсь, стало мое о ней повествование, – оказалась поворотным пунктом в моей «невольничьей жизни». Она вновь разожгла в моей груди тлеющие угли свободы; она всколыхнула мои балтиморские мечты, воскресила во мне ощущение человеческого достоинства. После этой битвы в моем существе начали происходить перемены. Прежде я был ничем – ТЕПЕРЬ Я СТАЛ ЧЕЛОВЕКОМ. Это возродило к жизни растоптанное во мне самоуважение и уверенность в себе, позволило ощутить себя ВОЛЬНЫМ человеком. Человек, лишенный силы, лишен и неотъемлемого для человека чувства собственного достоинства. Такова уж природа человека, что мы не способны уважать беспомощного, хотя можем его пожалеть; но даже и сочувствие не будет долгим, если к несчастному так и не вернутся силы. Лишь тот может понять, как схватка повлияла на мои мысли, кто сам подвергался чему – то в этом роде, кому тоже довелось восстать против несправедливости и жестокости тирана. Кави был тираном, да к тому же еще и трусливым. Оказав ему сопротивление, я почувствовал себя так, как никогда доселе. Я словно восстал из темной и зловонной могилы рабства и вознесся на небеса относительной свободы. Теперь я не был презренным трусом, дрожащим и раболепствующим в пыли под хмурым взглядом собрата – червя. Меня так долго запугивали, но теперь мой дух воспрянул, я почувствовал, что человек должен быть независимым. В состоянии, которого я достиг, страх смерти покинул меня. Это сделало меня фактически свободным человеком, хотя формально я оставался рабом. Если раба нельзя наказать, он более чем наполовину свободен. У него есть владения, которые стоит защищать, – владения, обширные, как его сердце, и он поистине являет собой силу. Пока невольники мирятся со своей рабской жизнью и с телесными наказаниями, порой приводящими к смерти, всегда найдутся такие христиане, вроде мистера Кави, которые с удовольствием воспользуются их смирением. С того момента и до самого моего побега меня больше ни разу не подвергли порке. Много раз они пытались выпороть меня, но ни разу не сумели этого сделать. Синяки мне случалось получать, о чем еще поведаю читателю ниже, однако описанный мною случай положил конец жестокостям и унижениям, на которые обрекало меня рабство.

Пока Дуглас оставался у Кави, белый ни разу больше не поднял на него руку. Дуглас приметил, что рабовладельцы часто «предпочитают сечь тех, кто без сопротивления подставляет тело под розги». Он извлек для себя важный урок из происшедшего: никогда больше он не будет покоряться. Подобная слабость лишь распаляет мучителей и тиранов, заставляет их продолжать свои черные дела. Лучше он будет рисковать жизнью, пуская в ход кулаки или свой ум.

Толкование

Много лет спустя, размышляя об этих событиях в книге «Мое рабство и моя свобода», появившейся после того, как он, бежав на Север, стал выдающимся лидером аболиционистского движения, Дуглас писал: «Эта драка с мистером Кави… стала поворотным пунктом в моей «рабской жизни»….После нее я стал другим человеком… Я достиг той точки, когда перестаешь ощущать страх за свою жизнь. Это и сделало меня истинно свободным, хотя я и оставался рабом формально». До конца жизни он помнил этот урок и оставался бойцом. Перестав бояться и думать о последствиях, Дуглас, если и не стал полностью хозяином положения, все же добился определенной степени контроля над ситуацией, как физически, так и психологически. Стоило ему однажды изгнать из сердца укоренившийся, въевшийся страх – и перед ним открылась возможность действия: иногда открытого отпора, иногда хитрости и коварства. Из бесправного раба он превратился в человека с определенными возможностями и некоторой властью над ситуацией, и все это помогло ему стать полностью свободным, когда настало время.

Для того чтобы управлять ходом событий, прежде всего надо научиться владеть собой, управлять собственными чувствами. Злясь, нервничая, выходя из себя, вы только ограничиваете свои возможности. А в ситуации конфликта страх – самая опасная эмоция из всех возможных, она ослабляет, подрывает силы. Еще ничего не произошло, а страх уже порабощает вас, и вы упускаете инициативу, добровольно отдаете ее в руки противника. Неприятель располагает бесконечными возможностями держать вас под контролем, сдерживать, манипулировать вами. Властные, деспотичные типы наделены особым чутьем, ощущая вашу неуверенность и тревогу, они становятся еще большими тиранами. Прежде всего вам надлежит освободиться от страха – будь то страх смерти, боязнь последствий решительного поступка или опасения, что окружающие плохо о вас подумают. В тот самый момент, как вы отбросите страх, перед вами откроются горизонты новых возможностей. А дело все в том, что в конечном счете большей властью располагает та из сторон, у которой имеется больше возможностей для решительных действий.

5. В самом начале своей профессиональной деятельности американский психиатр Милтон Эриксон (1901–1980) заметил, что его пациенты располагают громадным арсеналом средств, позволяющих контролировать отношения пациента с врачом. Они могли утаивать от него информацию или противиться его попыткам погрузить больного в гипнотический транс (Эриксон часто прибегал к гипнозу); могли подвергать сомнению его компетентность, настаивать, чтобы он больше с ними разговаривал, или подчеркивать безнадежность своего случая и тщетность попыток лечения. Все попытки взять ситуацию под свой контроль были, по сути дела, отражением тех проблем, с которыми сталкивались эти люди в повседневной жизни: они, пусть бессознательно и пассивно, прибегали к всевозможным приемам борьбы за власть, при этом скрывая от окружающих и даже от самих себя, что пользуются такими уловками. С годами Эриксон научился использовать пассивную агрессию своих пациентов, их хитроумные манипуляции в качестве инструментов, позволяющих изменить их и так помочь.