Золотой человек - Мор Йокаи

Тимар решил, что это должно произойти не дома.

Он написал завещание, согласно которому все свое имущество оставил Тимее и бедному люду. У него хватило нежности и предусмотрительности учредить особый фонд на случай, если Тимея после его кончины выйдет замуж, а ее будущие дети вдруг окажутся в нищете: им будет обеспечено пособие из этого фонда размером в тысячу форинтов в год.

А план его заключался в следующем: как только наступит подходящее время года, он уедет - якобы в Египет, а в действительности - на ничейный остров.

Он хочет умереть там.

Если удастся уговорить Ноэми последовать за ним - они умрут вместе.

О, Ноэми наверняка согласится. Что ей делать на этом свете без Михая?

Чего стоит весь этот мир - таков, каков он есть?

Оба они уйдут к Доди.

Зиму Тимар провел попеременно то в Комароме, то в Дёре или в Вене; жизнь повсюду была ему в тягость.

К своему превеликому несчастью, человек, страдающий меланхолией, мнит прочесть на лице каждого встречного приговор себе: "Ба, да он же меланхолик!" В словах каждого знакомого ему чудится намек на какие-то происшедшие в нем перемены, и все-то ему кажется, будто люди перешептываются у него за спиной, обмениваются условными знаками при его появлении, будто женщины боятся его, а мужчины стараются напустить на себя спокойствие. Меланхолику случается по рассеянности говорить такие нелепые слова или совершать такие комические поступки, которые свидетельствуют о душевном разладе. И его бесконечно раздражает, что люди не смеются. А люди попросту боятся смеяться.

Но боятся они понапрасну. Ведь Михай еще не дошел до такой степени помешательства, чтобы ни с того ни с сего вдруг вскочить с места и засыпать перцем глаза сидящим напротив. Хотя иной раз он и испытывает подобно желание; к примеру, когда Янош Фабула, явившись к нему с визитом, вытягивается, будто аршин проглотил, и в качестве церковного вицекуратора начинает разглагольствовать на всякие серьезные темы; в таких случаях Тимара так и подмывает, опершись о плечи почтенного вице-куратора, перепрыгнуть через него, как при игре в чехарду.

Было в его взгляде нечто такое, от чего мороз подирал по коже.

С этим взглядом встречалась и Атали.

Нередко, когда они за семейным столом сидели напротив, глаза Тимара были с вожделением прикованы к лицу и фигуре Атали. Взгляд душевнобольных очень выразительно передает их тягу к женским прелестям. Атали же отличалась редкостной красотою, такой шее и груди поистине могла бы позавидовать Ариадна. И Михай глаз не мог оторвать от этой дивной белой шеи, так что Атали испытывала некоторое беспокойство при виде столь настойчивого немого поклонения.

Да, Михай думал о ней: один бы единственный раз обладать этой прекрасной белоснежной шеей, этой дивной бархатистой грудью - сдавил бы я тебя железной рукою, так, чтобы и душа из тебя вон!

Вот какие мысли владели Тимаром, когда он лицезрел прекрасную, как у вакханки, фигуру Атали.

Лишь Тимея не боялась его.

Тимея вообще не ведала страха, ибо ей нечем было дорожить в этой жизни.

Тимару вконец прискучило ждать запаздывавшей весны. Да и какой смысл ждать цветения трав тому, кто будет покоиться, укрытый дерном?

В день отъезда Тимар устроил пир. Созвал каждого встречного-поперечного, дом был полон гостей.

Перед началом пиршества он строго-настрого наказал Яношу Фабуле:

- Вот что, приятель мой, окажите-ка вы мне христианскую услугу. Не отходите ни на шаг от меня и наутро, когда я буду пьян до бесчувствия, велите снести меня в повозку и уложить на сиденье, а там пусть запрягают и - вон со двора.

Так он задумал покинуть свой дом и родной город - находясь в беспамятстве.

К утру все гости пьяные валялись кто где, Янош Фабула, запрокинув голову, сладко похрапывал в кресле, лишь Тимар был совершенно трезв. Вино для душевнобольного - все равно что яд для царя Миридата: не оказывает нужного воздействия.

Пришлось Тимару самому разыскивать повозку, чтобы отправиться в путь.

В голове его все смешалось: явь и сон, фантазия и пьяный дурман, воспоминания и галлюцинации.

Ему казалось, будто бы он остановился у ложа спящей святой с белым, как мрамор, лицом и поцеловал эту беломраморную статую в губы, но поцелуй не пробудил ее.

Возможно, это был всего лишь плод воображения или же сцена померещилась ему спьяну.

Затем ему представилась другая картина. В темном коридоре из-за двери подсматривала за ним женщина с прекрасным лицом менады и пышно завитыми локонами; горящая свеча, которую она держала над головой, позволяла видеть ее сверкающие газа и жемчужную полоску зубов меж алых губ, искривившихся язвительной усмешке. "Куда это вы собрались, сударь?" - спросила она нетвердо стоявшего на ногах Тимара, а тот, наклонясь к ушку обольстительной чаровницы, шепнул:

- Да вот, решил сделать Тимею счастливой...

При этих словах прельстительное лицо вмиг оборотилось головой Медузы, а вьющиеся локоны - змеями.

Возможно, и это было всего лишь галлюцинацией.

Тимар проспался лишь к полудню, когда возница менял лошадей. К тому времени они уже успели далеко уехать от Комарома.

Намерения его остались неизменными.

Поздно ночью он добрался до низовьев Дуная, где у рыбацкой хижины его дожидалась барка контрабандистов. Той же ночью он переплыл на остров.

Одна мысль наполняла его надеждой: вдруг Ноэми уже умерла? Вполне возможно. Какое бремя сейчас свалилось бы у него с души - не нужно было бы уговаривать Ноэми принять смерть.

Когда человеком овладевает какая-либо навязчивая идея, он требует от судьбы ее воплощения: как он задумал, так тому и должно быть.

Возле куста белой розы теперь, наверное, растет другой куст, который весною покроется алыми розами: это Ноэми. А скоро с ним рядом будет и третий куст - желтая роза, символ "золотого человека".

Лелея эту мечту, ступил Михай на берег острова.

Царила ночь, луна заливала остров серебристым светом. Недостроенный дом, похожий на гробницу, стоял на заросшей травою площадке, дверь и окна его были завешены рогожей, чтобы снег и дождь не проникал внутрь.

Михай поспешил к хижине. Альмира, выйдя навстречу, лизнула ему руку, но не залаяла; схватив его зубами за полу одежды, собака повела Михая к окну.

В окошко хижины светила луна, так что внутри было совсем светло. Михай заглянул в окно и явственно увидел, что в комнате стоит лишь одна кровать, а другая вынесена. В постели спала Тераза.

Значит, все его предположения оказались верными: Ноэми покоится под розовым кустом. Что ж, так оно и к лучшему.

Он постучал в окошко.

- Тереза, это я!

Хозяйка тотчас же вышла из домика.

- Вы теперь одна, Тереза? - спросил Тимар.

- Одна.

- Ноэми ушла к Доди?

- Нет. Это Доди пришел к Ноэми.

Тимар недоуменно посмотрел на Терезу.

Женщина взяла его за руку и с лукавой серьезностью повела за дом, куда выходило окно другой комнаты.

В этой комнате тоже было светло: там горел ночник.

Тимар заглянул в окошко и увидел лежащую в белой постели Ноэми; одной рукой она прижимала к груди золотоголового ангелочка.

- Кто это? - спросил Тимар, невольно понизив до шепота готовый сорваться вскрик.

Тереза мягко улыбнулась.

- Разве сами не видите? Маленький Доди. Он отпросился у Господа и вернулся к нам обратно, сказал, что здесь лучше, чем на небесах. "У тебя и так много ангелочков, - сказал он Господу, - отпусти меня к тем, у кого я был один-разъединственный". И Господь отпустил его.

- Каким образом?

- Хм... старая история. Жена бедного контрабандиста умерла, младенец остался сиротой, и мы взяли его к себе. Вы не против?

Тимар дрожал всем телом, как в лихорадке.

- Не будите их до утра! - сказала Тереза. - Ребенку не на пользу, если прерывают его сон; в детской жизни немало своих тайн. Потерпите немного, ладно?

Тимар, не говоря ни слова, скинул шапку, снял плащ и верхнее платье, оставшись в одной рубашек, засучил рукава. Тереза решила, что он повредился в уме. Но нет, еще никогда рассудок его не был так ясен! Бегом направился он к недостроенному дому, сорвал с двери и окон рогожу и вошел в свою столярную мастерскую; зажав в тиски доску недоделанной двери, он взял рубанок и принялся за работу.

Над островом занималась заря.

Ноэми снилось, будто кто-то трудится в недостроенном доме; рубанок снимает с твердого древа звонкую стружку, а когда инструмента смолкает, раздается веселый голос невидимого работника: "Моей любушки избушку на дворец не променяю!".

И когда она открыла глаза, перекличка рубанка и песни не смолкла.

Тереза.

Тимару удалось обокрасть всех и вся.

Он похитил у Тимеи отцовские миллионы, похитил ее сердечный идеал, а под конец присвоил себе ее супружескую верность.

Он похитил у Ноэми ее любовь и нежность, безраздельно овладел ее душой и телом.

Он похитил доверие Терезы, последнюю веру ее разочарованного сердца и человеческую порядочность, отнял у нее ничейный остров, чтобы затем вернуть ей, тем самым незаконно присвоив ее благодарность.