Золотой человек - Мор Йокаи

Михай привлек ее к себе.

Шелест листвы и трав, жужжанье пчел, сливавшиеся в единое звучание, обрели свой смысл. Мысли Михая стали отчетливее.

После долгого, горестного молчания он вновь заговорил:

- Где он лежит? Отведи меня к нему.

- Только не сегодня, - сказала Ноэми, - для тебя это пока еще немалый путь. А завтра проведаем.

Но ни на другой, ни на тритий день Ноэми не повела Михая к могиле Доди.

- Ты бы не отходил от его могилы и снова расхворался бы. Я не стала насыпать холмик и не поставила надгробие, чтобы ты не наведывался туда и чтобы тоска не точила тебя.

Но тоска не отпускала Тимара.

Когда он, окрепнув, смог без посторонней помощи бродить по островку, то занялся поисками места, тщательно от него скрываемого.

Однажды он возвратился домой с просветленным лицом. В руках у него был полураспустившийся бутом белоснежной розы - той, что не пахнет.

- Это она самая? - спросил он Ноэми.

Изумленная Ноэми молча кивнула. Вот ведь, не удалось скрыть от него могилу! Его навела на след белая роза, он сразу догадался, что ее недавно там посадили.

После этого Михай успокоился, словно человек, выполнивший свое жизненное предназначение.

Дни напролет просиживал он на скамеечке перед домом, вороша палкой округлые камешки и шепча про себя.

"Ты не променял бы его на весь земной шар, усыпанный алмазами; на весь небесный свод вместе с сонмом ангелов... а из-за паршивой глиняной трубки ударил его по руке".

Роскошный дом из орехового дерева стоял недостроенный, бурьян густо разросся вдоль его стен; Михай к дому даже близко не подходил.

Единственным человеком, которому удавалось поддерживать в выздоравливающем Михае волю к жизни и спасть его от отчаяния, была Ноэми.

Меланхолия.

Бутон за бутоном раскрывались на кусте белые розы. Тимар весь день был поглощен тем, что следил, как зреют и распускаются нежные цветы. Стоило только бутону раскрыться, как Михай срывал его и прятал в бумажник; засушенные цветы он хранил у себя на груди.

Печальное времяпрепровождение.

Вся нежность, какою Ноэми окружала Михая, бессильна была излечить его от тоски. Чрезмерная женская ласка была ему в тягость.

Между тем Ноэми могла бы его утешить, стоило ей сказать лишь слово. Но целомудренная застенчивость мешала ей произнести его, а Михаю и в голову не приходило спросить.

Душевной болезни свойственна обращенность в прошлое, когда человек ничего вокруг не замечает.

Как-то раз Ноэми сказала Тимару:

- Михай, тебе лучше бы уехать отсюда.

- Куда?

- Куда глаза глядят. Здесь ты совсем изведешься. Уезжай отсюда, укрепи здоровье. Я сегодня же соберу твою дорожную сумку, а торговцы фруктами завтра перевезут тебя.

Михай не ответил ни слова, лишь кивнул головой в знак согласия.

Перенесенная им тяжелая болезнь чрезвычайно возбудила нервы, а положение, в которое он сам себя поставил, пережитый удар действовали на возбужденные нервы столь мучительно, что Михай и сам понимал: если он останется здесь, то либо сойдет с ума, либо покончит с собой.

Самоубийство! Нет более легкого выхода из затруднительной ситуации. Злая судьба, отчаяние, страх, душевная борьба, гонения, людская несправедливость, разочарования, разбитые надежды, сердечные муки, физические страдания, нравственные пытки, память об утрате, незабываемый облик дорогих усопших - все это лишь дурной сон. Достаточно нажать на спусковой крючок пистолет, и наступит пробуждение. А те, кто останется тут, пусть терзаются снами.

В последний вечер Михай, Ноэми и Тереза после ужина все втроем вышли посидеть на скамеечке перед домом, и Михай неотступно думал о том, как, бывало, сидели здесь они вчетвером.

Полный круг луны мелькал за серебристыми облаками.

Ноэми, положив руку Тимара себе на колени, взяла ее в свои ладони.

- Что она такое, эта луна? - задумчиво спросила Ноэми.

Покоящаяся на ее коленях рука Михая судорожно сжалась в кулак. "Моя злая звезда! Сроду бы мне не видеть того красного полумесяца!" - сказал он про себя.

Тереза ответила на вопрос дочери:

- Это пустынная и остывшая планета, где нет ни деревьев, ни травы, ни животных, ни воздуха, ни звука, ни цвета.

- Нет ничего? - переспросила Ноэми. - И эта огромная звезда совершенно пустая? Там никто не живет?

- Этого никто не знает! - отвечала Тереза. - Когда я была девочкой, мы в пансионе часто разглядывали ее в подзорную трубу. Она сплошь покрыта кратерами; говорят, что раньше это были вулканы, но теперь и они погасли. Правда, таких мощных подзорных труб, чтобы разглядеть там живое существо, пока еще не изобрели, но ученые люди определенно установили, что там нет ни воды, ни воздуха, а без этого ни животные, ни люди жить не могут.

- А вдруг там все же есть какая-то жизнь? - допытывалась Ноэми.

- О чем ты, право?

- Я тебе объясню. Прежде, когда я была одна, меня часто одолевали тяжелые мысли - в особенности, когда я сидела у берега и смотрела на воду. Вода словно тянула, заманивала меня к себе: как хорошо, должно быть, там, на дне, как покойно было бы там лежать. Не пугайся, Михай, все это было давно... А потом я задала себе вопрос: "Допустим, тело твое будет покоиться на дне Дуная. Ну, а душа? Для нее ведь тоже должно найтись место". И тогда я пришла к мысли, что душе, по своей воле покинувшей бренную плоть, нет иного места, кроме как на луне. А теперь я и вовсе в этой мысли утвердилась. Если там нет ни деревьев, ни травы, ни воздуха, ни воды, ни звука, ни цвета, то это место предназначено для тех, кого тяготит собственная плоть. Там нет ничего плотского, земного, там ничего не причинит им горя, но и радости ничто не доставит.

Тереза и Михай разом поднялись, возмущенные словами Ноэми, которая не могла взять в толк, что их так взволновало. Откуда ей было знать, что ее родной отец покончил с собой, а тот, кого она держит за руку, тоже близок к самоубийству.

Михай сказал, что похолодало, и предложил вернуться в дом.

Теперь он с удвоенным чувством страха будет думать о луне. Одной страшной мыслью он обязан Тимее, другой - Ноэми.

Это ли не кара, когда ночное светило становится зловещим символом, напоминающим человеку о первом его прегрешении, о первом роковом проступке, предопределившем всю его жизнь!

На следующий день Михай уехал с острова. Проходя мимо заброшенного деревянного дома, он даже взгляда не бросил в его сторону.

- По весне возвращайся снова, - ласково шепнула ему на ухо Ноэми.

Бедное создание, она находила вполне естественным, что Михай полгода не принадлежит ей. "Но тогда кому же?" - этим вопросом она никогда не задавалась.

Пока Михай добрался до Комарома, долгая дорога вконец измотала его.

Тимея при виде Михая ужаснулась: она едва узнала его.

Даже Атали и та не на шутку испугалась. Впрочем, на то у нее была своя причина.

- Вы болели? - спросила Тимея, приникая к груди мужа.

- Да, я был тяжко болен.

- Во время поездки?

- Да, - ответил Тимар, для которого эти невинные расспросы были равносильны допросу с пристрастием. Ведь ему приходилось следить за каждым своим словом.

- Вы долго хворали?

- Несколько недель.

- Господи! И нашлось кому ухаживать за вами на чужбине?

У Тимара чуть не сорвалось с языка: "О да! Подле меня был ангел!" Но он тотчас же спохватился и вместо этого сказал:

- За деньги-то как не найтись!

Тимея, даже когда огорчалась, внешне никак не выказывала своих чувств, и сейчас тоже Михай не мог подметить, чтобы хоть какое-то движение души отразилось на этом всегда бесстрастном лице. Ведь оно и прежде было таким же застывшим.

Холодный поцелуй. Каким они обменялись при встрече, не сблизил их.

А Атали шепнула Михаю:

- Ради бога, сударь, берегите свою жизнь!

Тимар понял издевательский смысл этих слов: ему надо жить, чтобы Тимея страдала. Ведь если Тимея вдруг овдовеет, на ее пути к счастью не останется преград. А для Атали это невыносимо, как муки ада.

Растущее в душе Тимара отвращение к жизни теперь усилилось мыслью, что этот демон, люто ненавидящий их обоих, молится о продлении его жизни, лишь бы продлить их с Тимеей страдания.

Все заметили разительную перемену, происшедшую с Тимаром за лето. Веселый, жизнерадостный человек превратился в исхудалую, безгласную тень.

Свой первый день дома он провел, уединившись у себя в кабинете. А секретарь, заглянувший к Тимару пополудни, увидел на его столе конторскую книгу, раскрытую на той же странице, что и утром. Хозяин к ней даже не притронулся.

Доверенные лица Тимара, узнав о его возвращении, немедля поспешили к нему с кипами документов. На каждое сообщение Тимар равнодушно говорил "хорошо" и подписывал все бумаги, какие перед ним клали. Правда, иные документы подписывал не там, где следовало, а на других расписывался дважды.

Под конец он выставил из кабинета всех посетителей. Сказав, что хочет спать, но после было явственно слышно, как он часами непрестанно расхаживает взад-вперед по комнате.