Перекати-поле - Лейла Мичем

Он не отрываясь смотрел на нее через свои очки, рискуя, что она почувствует пристальный взгляд его влажных от слез глаз и обернется. Кэти не обманула бы его измененная внешность. Когда-то она могла чувствовать его взгляд. Может быть, она и сейчас думает о том, что он находится где-то среди собравшихся и смотрит на нее?

Во время тех многочисленных пунктов программы, когда всем присутствующим предписывалось встать, он был удивлен и разочарован, что она ни разу не обернулась, чтобы поискать глазами его знакомую темноволосую голову. Все ее внимание было сосредоточено на главном действующем лице церемонии — впрочем, как и внимание Трея, когда он не думал о Кэти. Было не так уж трудно узнать в этом мужчине в белой сутане того мальчишку из их детства. Он остался почти таким же — повзрослел, конечно, возмужал, но все же это был тот самый Джон, олицетворение спокойной силы, целеустремленный, сосредоточенный, уверенный в себе, в постоянном согласии с самим собой и со всем этим миром. И такой не похожий на человека, который сейчас за ним наблюдал.

Наконец наступил тот эмоциональный момент, о котором он читал и к которому готовил себя. Когда хор затянул Литанию всем святым — красивую молитву, распеваемую в церквях уже не одну сотню лет, — в центральный проход вышел Джон. Взгляд Трея вновь затуманился от подступивших к глазам слез, когда знакомая фигура в белой сутане легла перед алтарем лицом вниз и вытянула руки в стороны в форме креста, символизируя покорность и посвящение жизни Богу.

Только одному Трею было известно, что привело этого человека сюда. И он надеялся, что это принесет в душу его друга тот мир, которого тот так хотел.

Во время оставшейся части церемонии Трей держал себя в руках, но все же ему пришлось опять вытирать глаза, когда епископ и другие священнослужители положили свои руки на голову Джона в ритуале рукоположения, который провозглашал его одним из них, преемником Святого Духа со священным правом выполнять обязанности священника, ритуале, который навсегда ставил его выше его прежней жизни. Трею казалось, что служба эта не закончится никогда, но оставался еще волнующий обряд облачения, когда бывший служка отца Ричарда встал перед ним на колени, чтобы принять столу и ризу, которая надевалась через голову, так что он был похож на рыцаря, облачающегося в боевые доспехи. Ни единый звук не нарушал торжественного молчания взволнованной паствы. Но Трей не был растроган. Трей в душе укорял отца Ричарда за то, что тот отлучил Джона от футбола, сыграв на его уязвимости, которая после того рокового ноябрьского дня была очевидна, как зияющая рана. «Интересно, исповедовался ли Джон своему духовному отцу, рассказав о своей роли в когда-то случившемся?» — подумал Трей.

Едва успев вытереть глаза, он увидел профиль Кэти, повернувшейся в сторону происходящего таинства, и грудь его пронзила острая боль утраты. Этот лоб, нос, маленький волевой подбородок, знакомый взмах ресниц — все было таким же, как запечатлелось в его памяти. Ее сын, симпатичный подросток, уже перерос ее на целый фут. Плечи его были развернуты, голова высоко поднята, взгляд прикован к Джону. Сердце Трея сжалось. Что бы произошло и как бы сложилась его сегодняшняя жизнь, если бы тогда он сыграл в заключительные минуты последней четверти своего детства по-другому? Смог бы он полюбить этого мальчика как собственного сына или же отказался бы от него, как в свое время Берт Колдуэлл отказался от Джона? Он этого уже никогда не узнает. С его стороны было ошибкой приезжать сюда, но оставаться в стороне он тоже не мог. Он должен был убедиться, что их с Джоном тайна по-прежнему не раскрыта. Теперь Джону даны полномочия действовать in persona Christi — от имени Христа. И как бы больно Трею ни было присутствовать здесь сегодня, он все равно был убежден, что даже в момент жестоких угрызений совести Джон Колдуэлл, посвященный в сан священника член ордена Общества Иисуса и защитник веры, никогда не раскроет всей правды о своем единственном в жизни грехе.

Бросив последний взгляд на людей, которых он, скорее всего, никогда в жизни больше не увидит, Трей незаметно выскользнул, когда все встали для всеобщего шумного приветствия собрания перед тем, как Джон, словно жених на церемонии венчания, повернулся, чтобы быть представленным конгрегации.

Вернувшись обратно в Карлсбад, Трей решил, что купит себе собаку.

Глава 39

Для Джона пришла пора приступать к своим обязанностям.

— Где бы ты хотел служить, сын мой? — спросил у него глава религиозной общины провинции.

«В церкви Святого Матфея, поближе к Кэти и моему крестнику», — хотел ответить он. Уилл стоял на пороге подросткового возраста, следующей зимой ему исполнялось четырнадцать, и отцовская поддержка будет ему необходима, к тому же Эмма и Мейбл к концу жизни стали немощными и болезненными, скоро они уйдут, оставив Кэти одну с ее сыном, прежде чем тот окончит школу и поступит в колледж.

Но он принял на себя обязательства перед всей семьей людей Божьих следовать мандату Игнатия Лойола, направлявшего иезуитов «идти по всему миру», чтобы помогать тем, кто нуждается в помощи. Поэтому Джон ответил:

— Пошлите меня туда, где я буду нужнее.

И нужнее всего он сначала оказался в тюрьме Пеликан-Бэй, пенитенциарном учреждении строгого режима, расположенном возле городка Кресент-Сити в округе Дель-Норте, штат Калифорния. Здесь содержались все наиболее опасные преступники Калифорнии, а сама тюрьма находилась в удаленной лесистой местности у границы со штатом Орегон, в стороне от основных густонаселенных районов Калифорнии. Температура летом держалась здесь в среднем на уровне двадцати градусов — приятное разнообразие по сравнению с удушающей жарой и влажностью Нового Орлеана. Жилье, которое он снял в Кресент-Сити, расположенном на великолепном побережье Северной Калифорнии, и вся эта местность в непосредственной близости от Тихого океана и многочисленных национальных парков предоставляли ему массу возможностей, чтобы проводить больше времени на открытом воздухе, что Джон так любил. Но через неделю после того, как Джон приступил к своим обязанностям, он уже думал, что получил назначение в преисподнюю.

Охранник в униформе, которому поручили показать Джону тюрьму, спросил его:

— Вы когда-нибудь бывали в СИТК, отец?

При этом он использовал сокращение, обозначающее специально изолированные тюремные камеры для особо опасных преступников, — современное название одиночных камер заключения. Они с ним стояли в бетонном помещении размером два с половиной на три метра, где не было окон. Единственный свет, такой же серый, как стены камеры, пробивался из висевшего на высоком потолке светильника, закрытого проволочной сеткой. Привинченная к полу грубая койка, такой же табурет, платформа для того, чтобы можно было писать, и раковина рукомойника и унитаза без крышки — все это было из нержавеющей стали. Ничто не нарушало глубокую, принудительно созданную тишину изолятора, кроме едва различимых приглушенных голосов да звука время от времени смываемой в туалетах воды. Заключенный в такой камере мог видеть коридор снаружи только через маленькие, редко расположенные, размером с десятицентовую монету, вентиляционные отверстия в сплошной стальной двери, в которой на высоте колен имелось небольшое окошко, куда на пластиковых подносах подавалась еда, — два раза в день, как объяснили Джону.