Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь - Эмиль Золя

Та же сонная одурь, казалось, овладела и семьями других станционных служащих, живших по соседству с супругами Рубо. Коридор, где обычно вихрем крутились самые ужасные сплетни, будто уснул. Когда Филомена заходила в гости к г-же Лебле, они шептались так тихо, что их голосов нельзя было различить. Пораженные тем, как повернулось дело, кумушки отзывались о помощнике начальника станции не иначе как с пренебрежительным состраданием: разумеется, это она, Северина, добилась, чтобы его не увольняли, неспроста она ездила в Париж, уж верно, там ни перед чем не останавливалась; но репутация его все равно подмочена, на него отныне будут смотреть с подозрением. Супруга кассира теперь уже не опасалась, что соседи отберут у нее квартиру, и всячески выражала им свое презрение, проходя мимо, она не глядела в их сторону и не здоровалась; этим она даже восстановила против себя Филомену, которая заходила теперь все реже и реже, считая, что г-жа Лебле зазналась и с ней не стоит иметь дело. Чтобы как-то убить время, старуха продолжала выслеживать мадемуазель Гишон и начальника станции г-на Дабади, все еще надеясь захватить их врасплох; однако ей это по-прежнему не удавалось. Теперь в коридоре слышалось лишь осторожное шарканье ее войлочных туфель. И мало-помалу всех охватила некая дремота — прошел целый месяц безмятежной жизни, походившей на глубокий сон, в который люди погружаются после сильных потрясений.

Но одно обстоятельство продолжало терзать и тревожить покой супругов Рубо: всякий раз, когда они, пусть даже ненароком, бросали взгляд на кусок паркета в столовой, им становилось не по себе. Слева от окна они приподняли дубовый фриз, который потом вновь прибили на место, предварительно спрятав там вынутые из карманов Гранморена часы, десять тысяч франков и кошелек, где было около трехсот франков золотом. Все это Рубо взял лишь для того, чтобы создать видимость ограбления. Он никогда не крал и как-то сказал Северине, что лучше умрет с голоду, чем возьмет хотя бы сантим или продаст часы. Деньги старого развратника, опозорившего его жену и получившего за это по заслугам, замараны грязью и кровью! Нет, нет, к этим нечистым деньгам порядочный человек прикасаться не должен! Унаследованный Севериной дом в Круа-де-Мофра Рубо принял не раздумывая, как подарок; другое дело — деньги: ведь ему пришлось собственными руками обшарить карманы убитого, и это лишало его равновесия, будило угрызения совести, наполняло каким-то тошнотворным страхом. При всем том у него ни разу не возникло желание сжечь банковые билеты, а часы и бумажник темной ночью выкинуть в море. Простая осторожность подсказывала это, но какое-то смутное безотчетное чувство мешало ему с ними расстаться. В нем жило неосознанное преклонение перед деньгами, он никогда в жизни не осмелился бы уничтожить такую сумму. В первую ночь Рубо запрятал деньги под подушку, не найдя для них более надежного укрытия. В последующие дни он беспрестанно находил все новые тайники и каждое утро перекладывал часы и деньги в другое место: он боялся обыска и испуганно вздрагивал при каждом звуке. Никогда еще его воображение не работало столь неутомимо. Но вот однажды ему осточертели эти жалкие уловки, опротивела собственная трусость, и Рубо не стал доставать часы и деньги, которые упрятал под паркет; теперь он ни за что на свете не полез бы туда: ему мерещилось, что под полом — склеп, обиталище смерти и ужаса, где притаились призраки. Шагая по столовой, он даже избегал ступать ногой на этот кусок паркета, ему было так неприятно, что он убедил себя, будто ощущает легкий толчок. Когда Северина после полудня усаживалась у окна, она отодвигала стул подальше, говоря себе, что не хочет сидеть над трупом, который покоится у них под полом. Рубо и Северина не говорили между собой о припрятанных ценностях, надеялись, что привыкнут, но потом их все сильнее стало выводить из себя, что эта мертвечина все еще здесь, что они каждый час ощущают ее, что она буквально жжет их подошвы. И такое беспокойное чувство было тем более странным, что их нимало не тревожил нож, великолепный новый нож, купленный Севериной, тот самый нож, который Рубо вонзил в горло Гранморену. Его просто вымыли и бросили на дно ящика, тетушка Симон иногда доставала его, чтобы нарезать хлеб.

Впрочем, Рубо сам нарушил сонную жизнь, которую они вели с Севериной, он внес в нее оживление, все настойчивее приглашая в гости Жака. Расписание курьерских поездов было составлено так, что машинист три раза в неделю проводил по нескольку часов в Гавре: в понедельник он приезжал в десять тридцать пять утра и уезжал в шесть двадцать вечера, в четверг и субботу он попадал в Гавр в одиннадцать пять вечера и покидал его в шесть сорок утра. В первый же понедельник после поездки Северины в Париж помощник начальника станции стал настойчиво звать молодого человека к себе.

— Послушайте, приятель, позавтракайте с нами, не чинитесь… Какого черта! Вы оказали такую любезность моей жене, я вам бесконечно благодарен.

И вот в течение месяца Жаку пришлось дважды завтракать у Рубо. Должно быть, помощнику начальника станции было невыносимо то тягостное молчание, в котором проходили трапезы, когда он оставался вдвоем с женой, и он испытывал облегчение в присутствии третьего лица. Рубо принимался тогда рассказывать свои любимые истории, болтал, шутил.

— Заходите как можно чаще! Вы же сами видите, что ничуть нас не стесняете.

В один из четвергов, поздно вечером, когда Жак, уже умывшись, собирался идти спать, он встретил помощника начальника станции: тот слонялся вокруг депо; несмотря на поздний час, Рубо, которому скучно было одному возвращаться домой, сначала заставил молодого человека проводить его, а потом затащил к себе. Северина еще не спала, она читала. Выпили немного вина, затем уселись за карты и играли далеко за полночь.

С той поры это вошло в привычку — по понедельникам они завтракали, а по четвергам и субботам вместе коротали вечера. Если Жак почему-то не появлялся, то Рубо в следующий раз уже поджидал приятеля, добродушно выговаривал ему и уводил к себе. Помощник начальника станции делался все более угрюмым и приходил в веселое расположение духа лишь в обществе нового друга. В начале знакомства машинист служил источником жестокой тревоги для Рубо, и можно было ожидать, что он возненавидит Жака, как свидетеля, постоянно напоминавшего ему об ужасных событиях, о которых хотелось забыть; но молодой человек, напротив, стал Рубо просто необходим, возможно, как раз потому, что знал и промолчал. Это обстоятельство прочно связывало их как сообщников. Помощник начальника станции часто выразительно поглядывал на машиниста и пожимал ему руку с такой силой и горячностью, какие нельзя было объяснить просто выражением дружеских чувств.

Каждый приход Жака был своего рода праздником для Рубо и его жены. Едва он появлялся на пороге, Северина с радостным возгласом кидалась ему навстречу, как женщина, которую неожиданное развлечение выводит из дремотного состояния. Она отбрасывала вышиванье или книгу и, стряхнув дурман оцепенения, в котором проводила целые дни, начинала весело щебетать и смеяться:

— Ах, как чудесно, что вы явились! Я услышала, что прибыл курьерский, и тут же подумала о вас.

Завтраки втроем были радостным событием. Северина уже изучила вкусы Жака, сама покупала для него свежие яйца; она держалась очень мило, как гостеприимная хозяйка, которая старается для друга дома, и во всем этом трудно было пока усмотреть что-либо, кроме простого радушия и стремления рассеяться.

— Обязательно приходите в понедельник! Я приготовлю для вас крем.

Прошел месяц, и Жак стал своим человеком в доме Рубо; к этому времени отчужденность между супругами еще больше усилилась. Теперь Северина все чаще предпочитала спать одна и придумывала для этого всевозможные предлоги; и муж, который в первое время после свадьбы страстно и грубо добивался ее ласк, больше к этому не стремился. В чувстве Рубо к ней никогда не было нежности, и Северина уступала его домогательствам, как послушная жена, полагая, что так оно и должно быть, но не испытывая при этом никакой радости. Однако после убийства Гранморена близость с мужем стала внушать ей отвращение, хотя она и не могла толком объяснить почему. Мысль, что он лежит в постели рядом с нею, раздражала и пугала. Однажды вечером они позабыли погасить свечу, и когда над Севериной склонилось багровое, искаженное судорогой лицо Рубо, молодая женщина в ужасе вскрикнула — ей вспомнилось, что точно такое лицо было у него в минуту убийства; с тех пор она каждую ночь дрожала: всякий раз перед ней вставала ужасная сцена убийства, ей мерещилось, будто Рубо, запрокинув ее навзничь, готовится вонзить в нее нож. Она понимала, что это глупо, и все-таки сердце ее бешено колотилось от страха. Впрочем, Рубо все реже стремился обладать Севериной, ее внутреннее сопротивление охлаждало его. Усталость, безразличие, все то, что возникает между супругами с возрастом, стало их уделом — и причиной тому был пережитый ими ужасный кризис, между ними встала пролитая кровь. Когда им приходилось спать в общей постели, они старались не прикасаться один к другому. Присутствие Жака способствовало их разрыву: он помог Рубо и Северине избавиться от владевшего ими наваждения, помог им внутренне освободиться друг от друга.