Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945. - Артем Драбкин

—  В воспоминаниях это почти штамп, что не­мецкие бомбардировщики, когда их атакуют, из­бавляются от бомб на своей же территории. А наши так делали?

— Я такого не видел. Пока фотоконтроля у них не было, говорили, что были такие случаи, но сколько я сопровождал бомбардировщиков, они бомбили только по цели.

—  На каком вылете вы почувствовали, что вы зрелый летчик?

—  Когда потерял Заводчикова. Здесь я окончатель­но прозрел. Впервые близко увидел вражеский само­лет и его пилота, испытал боль потери командира. Ну, а когда я этого аса — а по походке видно было, что это ас — загнал, я понял, что не так страшен черт, как его малюют. Стал относиться к боевой обстановке поспо­койнее. Перестал бояться. Нельзя сказать, что страх прошел совсем, но уменьшился. Стала лучше осмотри­тельность, больше видеть стал. Когда заметишь, где находится противник, видишь, какой он делает ма­невр — ты оцениваешь свое положение и сам маневри­руешь соответственно.

—  Как вам немецкие летчики?

—  Разные. У них военная подготовка лучше была. Опять же, опыт больше. Они работали в основном на «свободной охоте» и очень успешно — сбивали много. Причем они атаковали, только если видели, что ты про­зевал их атаку. Сбил и ушел. Если начинаешь маневри­ровать, даешь понять, что ты видишь, то они особо не лезут. После 1943 года, когда завоевали господство в воздухе, немцы стали не те, даже их асы стали не те.

В тактическом плане им было легче. Мы, например, непосредственно прикрывали бомбардировщиков и штурмовиков. Немцы так не делали. Если бомбарди­ровщики идут, то истребители выходят на линию фронта, завязывают бой, но непосредственно ударные самолеты не сопровождали. Для истребителя такая тактика лучше, свободнее себя чувствуешь, а для бом­бардировщиков хуже. Можно атаковать бомбардировщи­ков без прикрытия.

—   Были среди немцев летчики, с которыми вам приходилось сталкиваться, умевшие вести манев­ренный бой, свалку?

—    Не приходилось участвовать. Помню, Иванова атаковал на скорости какой-то ас. А я далеко от него был. Так... под три четверти. Смотрю, сейчас догонит и собьет Иванова. По рации передаю, что «худой» в хво­сте, он не реагирует. Если бы он просто начал разворот, то «мессер» уже не пошел бы за ним, а ушел. Я взял уп­реждение аж впереди Иванова, дальность-то большая. Трассу положил точно впереди «мессера», который уже готов был открыть огонь. Он вышел из атаки свечой вверх градусов под 70. Вверху его встретила пара По-хлебаева. Как он врезал этому «мессеру»... Я не знаю, снаряда три, наверное, в него попало. Зрелище страш­ное: летчика убило, конечно, самолет развалился на че­тыре части, плоскости отвалились, фюзеляж отвалился. Он только вспыхнул немного, а гореть уже нечему было. И эти куски стали падать...

За короткое время — за месяц — мы сбили четырех лучших асов их группы «Удет». Это по разведданным, которые нам передавали.

Готовилось наступление, мне командир полка дал задание провести разведку Акиманайских позиций. Ни­какими штурмовками, ничем не заниматься, быстрее данные предоставить. Пошел парой со Степановым. Вышли в Азовское море. Там снизились до бреющего и идем над сушей. Смотрим, наши пленные окопы копа­ют. Машут нам руками. Прошли дальше. Перед Феодо­сией есть населенный пункт Владиславовка. От Влади-славовки идет железная дорога на Джанкой. Смотрю, что там такое: железная дорога, на ней стоит дрезина и какой-то агрегат. Мне показалось, что позади этого аг­регата железная дорога как-то не так выглядит. Я гово­рю: «Боря, что-то тут неладное. Прикрой, как следует». Не вытерпел. Три снаряда выпустил и ушел. Вернулся и не доложил, что штурмовал. Командир же полка запре­тил штурмовать! Думаю, ругаться будет. Да и не знаю — попал я или нет. Потом, через несколько дней, Павликов подходит ко мне, спрашивает: «Когда ты хо­дил, не стрелял там ни в кого?» Я отвечаю: «Нет, това­рищ командир». — «Это точно?» — «Точно». — «Мне сказали, что пришла «кобра», дала очередь, а в это время только ты летал. Эта «кобра» повредила агре­гат, который разрушает пути. Каганович — министр путей сообщения, спрашивает, кто уничтожил этот аг­регат и спас мне столько железной дороги такого-то числа в такое-то время? За это дает орден Ленина. Ищет летчика, чтобы его вручить». Я говорю: «Нет, не стрелял». Мне уже тем более неудобно сознаться: по­лучается, раз орден Ленина дают, то я стрелял. Но вот чему я обрадовался, так это тому, что стрелял не на­прасно.

Мы стояли под Феодосией и оттуда ходили на Сева­стополь. Соседний 57-й гвардейский полк пошел шес­теркой. Шли плотным строем, и пара «мессеров» двоих у них сбила с одной атаки, летчики выпрыгнули.

На следующий день командир дивизии дал нашему полку задачу шестеркой идти в тот же район прикры­вать войска. Похлебаев говорит: «Пойдем этажеркой Покрышкина в три яруса. Связь держим по рации». Рас­пределились. Командир эскадрильи остался выше, как более опытный. Я в середине. Идем строем, все время в пределах видимости. Малыми силами большой район занимаем, просматриваем, и взаимодействие хоро­шее. А что, мы будем кучей идти? Там встретился нам новый «мессер» с форсированным мотором. Схвати­лись с ним на виражах. Пока крутились, он все выкручи­вался, никак не мог я его взять в прицел. Видно было, что сильный летчик и летал на новой машине. Кроме того, похоже, ему по рации с земли подсказывали, по­тому что это было над их аэродромом, южнее Севасто­поля. Командир эскадрильи выше меня был: «Ну лад­но, — говорит, — хватит, снимай его. Некогда с ним возиться». Значит, наблюдал. Этот «мессер» стал от меня свечой градусов под 70 вверх уходить. Смотрю, дымок пошел от мотора, потом видно было черный вы­хлоп, и он с форсажем пошел, уходит от меня на «гор­ке». Я отстаю, думаю — уйдет. Пугали нас, что «кобра» против «мессера» ничего не стоит, «мессер» сильнее. Думаю, проверю. Пощупаю своими руками, как гово­рится. Потом смотрю, он тянет, тянет, а я его начинаю догонять. Догоняю, догоняю, в итоге чуть не столкнул­ся. Пришлось даже убрать немного мотор. Я ручку от­дал, самолет уменьшил угол набора высоты, а потом ручку поддернул, и брюхо «мессера» прямо передо мной. Я выстрелил. Видно было, что снаряд дырку сде­лал и в кабине разорвался, убив летчика.

В Крыму произошел такой случай. Мы сидели в Ба-герове. Нам привезли обед на окраину аэродрома. По­ка мы собрались — летчики, техники, — уже стало тем­неть. Группа летчиков, в их числе Сергей Иванов, штур­ман полка Худяков Сашка [Худяков Александр Анисимович, капитан. Воевал в составе 101 -го гиап и других полках ВВС КА. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 277 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 3 са­молета лично и 7 в группе. Награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны 2-й ст., медалями], начальник штаба Гейко, замполит Пушкарский, Сережка Овечкин, Воробьев, пошла через аэродром к столовой, а мы со смершев-цем пошли по дороге в обход. У Иванова был немецкий клинок. Он шел и все время им махал. Зацепил мину-лягушку. Она взорвалась, и ее осколками были ранены семь человек. Мы слышали взрыв, а через некоторое время мы услышали шум автомобильного мотора и еще один взрыв. Оказывается, машина шла им на по­мощь и тоже подорвалась на мине. Когда мы пришли в помещение, где располагались на ночлег, нам ска­зали, что наши подорвались. На следующий день их на санитарном У-2 перевезли в госпиталь в Краснодар. Воробьев скончался от ран. Сережке Овечкину ногу отняли. Сергею Иванову ногу спасли, хотя у него ган­грена начиналась, и он после этого больше не летал. Серега сильно запил после госпиталя. Вернулся к себе в Торжок. Сменил несколько мест работы. А потом из ребят, что к нему льнули, сколотил банду, занимав­шуюся грабежом квартир. Вскоре их арестовали. Его, как организатора, судили и лишили звания Героя Совет­ского Союза.