Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика - Петр Андреев

Километров за шестьдесят от границы с Германией у нас кончился бензин. Полк остановился, и меня и ст. сержанта Митягова отправили вперед, для связи с пехотным полком. Не знаю, какая могла быть у нас связь, если у нас не было ни радиостанции, ни транспорта. Но нам было все равно. Мы уже полагали, что немцы так и будут отступать до Атлантики без остановки.

Днем пришли в последний перед границей населенный пункт Польши – Уж-Польский. Маленький городок на пригорке. Слева к городу вплотную подступает сосновый лес. Пехота, сделав небольшой привал, двинулась дальше. А мы решили переночевать в городке – в тепле. Двигать с пехотой – значит рисковать. Если пехота встретится с обороной немцев, придется коротать ночь в поле. А это зимой. Лежит снег, и мороз градусов пять.

Сразу попали к приветливой хозяйке квартиры – женщине лет тридцати-тридцати пяти. Продуктов у нас не было, а обременять хозяйку не хотелось. Пошли поискать что-нибудь съестное. В подсобке магазина с разбитой дверью стояла бочка соленых огурцов. Хозяйка осталась очень довольна, когда мы ей вручили полное ведро прекрасных огурчиков. На радостях даже дала понять, что разделит с нами ночь.

Оставив ей огурцы, пошли проверить, кто из военных остался в городе, и заодно город посмотреть. День клонился к вечеру. В городе оставалась в ремонте одна 57-мм противотанковая пушка на конной тяге, но и та, по-видимому, закончив ремонт, уехала. Остались мы вдвоем, что было небезопасно. Нам уже рассказывали, что ночью в город приходит покормиться группа немецких солдат, то ли дезертиров, то ли окруженцев. Но догонять полк уже было поздно, да и очень хотелось есть. Спросили, где живут немецкие семьи. Думали, что немцы богаче и у них найдется, чем нас покормить.

Первая немецкая семья состояла из двух пожилых женщин. Попросить покормить нас постеснялись. На большее, чем дать нам 250 граммов фруктового сока, чтобы разбавить 250 граммов спирта, хранившегося у меня в полевой сумке, нахальства у нас не хватило. Разбавив спирт, отправились дальше, не пить же нам спирт со старухами немками. Да и спать вдвоем с одной полькой по возрасту в полтора раза старше любого из нас не хотелось. Решили найти семью богатую, чтобы накормили и чтобы было по девушке на каждого.

Вышли к добротному деревянному дому с примыкающим к нему большим двором, обнесенным высоким забором, и сараями. К усадьбе вплотную подступал тот самый лес, откуда в город, по слухам, приходили немцы. В ту минуту мы об этом не подумали. Уж очень хотелось есть. Зашли. Хозяин как раз зажигал керосиновую лампу. В комнате, кроме мужчины, поляка лет пятидесяти-пятидесяти пяти, находилось еще две женщины того же возраста и две девушки. Здесь и решили остановиться ночевать. Выставили на стол бутылку с вишневой «настойкой» (сок был вишневый), и хозяйке ничего не оставалось, как подавать закуску. Выпили. На голодный желудок порядочно захмелели. Девушки поставили пластинку. Потанцевали. Видя, что Сережа стал настойчиво ухаживать за ее дочерью, а дело дошло до того, что они на какое-то время уединились в сенях, мать, это была работница хозяина – увела дочь. Время близилось к полуночи. Дочь хозяина, молодая красивая девушка в очках, разобрала для нас двуспальную кровать и, воспользовавшись случаем, шепнула: «Когда родители уснут, я к вам приду».

Разделись и залезли под мягкое стеганое одеяло. Затаив дыхание, ждем, когда потушат лампу в соседней комнате. Там укладывались спать хозяева дома. Лампу еще не задули, как открывается дверь, входит хозяин дома в кальсонах и ложится на односпальную кровать в нашей комнате. Наши надежды рухнули. Но не совсем, где-то еще что-то теплилось. Не спим.

Внезапно две короткие очереди немецкого автомата «шмайссер». Вскакиваем, одеваемся. Хватаю свой наган с четырьмя патронами. Выбегаю в сени и затаиваюсь у входной двери. Тихо. От холода и нервного напряжения по телу пробегает дрожь. Возвращаюсь в комнату. Сергей сидит на кровати. Хозяин спит или делает вид, что спит. Решили спать по очереди по два часа. Хозяйка поднялась задолго до рассвета и ушла из дома. С рассветом стали собираться в дорогу и мы. Оказывается, хозяйка доила коров. Она выставила нам ведро пенящегося парного молока. Обманщица же так и не вышла.

Выпив по кружке молока, прощаемся с хозяйкой, хозяин куда-то исчез, и бежим на дорогу. Надо ловить попутный транспорт, догонять полк. Видим стоящую на дороге машину, груженную бочками. Подбегаем, просим хозяина машины подвезти. Тот дает «добро». И в это время слышим: «Петр, торбинка, Петр, торбинка». Оборачиваемся. Метрах в двухстах бежит наша «очкарик», размахивая моей полевой сумкой. Бросаюсь к ней навстречу. В это время машина трогается, и я только вижу, как Сергей переносит через борт вторую ногу.

Машину пришлось ждать долго. На дороге обогнал старшину своего управления дивизиона Защепина с тремя конными повозками и кузней. Первая деревня на территории Германии горела[7]. Пламя охватило половину деревни. Густые клубы дыма закрывали горизонт. Сергея нашел в штабе 29-го гв. стрелкового полка, разместившегося в просторном доме в уцелевшей части деревни. Может быть, и уцелевшей благодаря этому, поскольку мы слышали, что деревня была оставлена немецкой армией в целости. В штабе сидело и суетилось множество офицеров и их денщиков. И все почему-то курили. Подышали мы табачным дымом, но делать здесь больше было нечего, и мы отправились искать своего старшину с кухней. Уже сгущались вечерние сумерки, а мы за весь день только и выпили по кружке молока. Встретили старшину. Нашли пустой дом с сараями и обнесенным забором двором. Пока хозяйственники распрягали лошадей и занимались другими хозяйственными делами, мы с Сергеем вошли в дом.

Весь дом состоял из двух больших комнат с двумя входными дверями. Одна с улицы, другая со двора. В комнате все было перевернуто. Кресла, стулья и шкафы лежали на полу. Постельные принадлежности и одежда грудами лежали тут же. Расчистив проход, поставили на ноги диван и сели на него ожидать ужина. Солнце уже село за горизонт, и в доме был полумрак. Осветить комнату нам было нечем, а искать лампы у хозяев нам не хотелось. Не хотелось и говорить. Кажется, уже все за три года переговорили. Я пишу «три года», потому, что Сережа попал к нам из госпиталя после ранения в грудь уже в январе 1942 года.

Внезапно рывком открывается входная дверь из тамбура со стороны улицы, и два солдата вталкивают в комнату девушку, с закутанной в большой шерстяной шарф головой. Увидев нас, солдаты шарахнулись назад, захлопнув за собой дверь. Я поднялся и подошел к пленнице. Она вся дрожала. Слезы лились ручьями. Под глазами большие синяки. Я подумал: бедная женщина. На вид она выглядела лет на сорок. С великим трудом успокоили ее, усадили на диван. На своем языке и на пальцах она нам рассказала, что ей 18 лет. Что ее отняли у мамы. Что русские солдаты всех насилуют и убивают.