Гордое сердце - Перл Бак

— Дорогой, из-за какого-то одного старика!..

— Да, такого осла еще поискать! Но что хуже всего — у него влияние. «Таймс» не должна была его печатать! — Губы Блейка были сжаты в линию, брови нервно подергивались. Не в состоянии сидеть спокойно, он расхаживал по комнате.

— Мне придется судиться с ним — он оскорбил мое достоинство, — бубнил он.

— Не сходи с ума, Блейк! Неужели тебе это так важно?

— Я ведь знаю, что я прав! — кричал он.

Она думала, что Блейк об этом никогда не забудет. Всю неделю он был хмур, потерял аппетит и интерес к работе. А затем в один прекрасный день, когда ее ожидание стало невыносимым, она получила письмо из Парижа. Салон отверг ее «Коленопреклоненную».

— Пусть катятся к черту, как это они могли позволить себе подобное? — заявил Блейк, злорадно улыбнувшись.

— Видимо, она не достаточно хороша для них, — сказала Сюзан спокойно и сложила письмо. Она отреклась от «Коленопреклоненной», которую начинала делать, когда влюбилась в Блейка.

— Неужели тебя это не огорчает? — с интересом спросил он.

— Конечно, огорчает, но меня уже ничто не может остановить. К тому же, — добавила она, — у меня складывается впечатление, что я уже рассталась с «Коленопреклоненной».

— Ну, — сказал он, — по всей вероятности, тут замешана еще и политика. Ты иностранка, а французы отнюдь не космополиты. И кроме того, ты женщина, Сюзан. Тебе не стоит ожидать…

— Чего? — невозмутимо спросила она.

— Точного такого же отношения, как к мужчине, — договорил он и впервые за последние несколько дней засмеялся. — Не обращай внимания на это, Сюзан, — сказал он необычайно нежно. С удивлением она отметила, что его что-то обрадовало. Она даже не старалась понять, что.

Наступила весна, и Сюзан поняла, что никогда прежде ей не удавалось полностью прочувствовать весну. В сельской местности она проявлялась постепенно. Снег таял, превращаясь в несущиеся мутные потоки, зеленели веточки вербы, из-под мертвой прошлогодней листвы побивались свежие побеги, и капризные мартовские ветры гоняли зиму с места на место. Но здесь, в Нью-Йорке, в один прекрасный день зима сменилась весной. Сюзан ежедневно ходила в ателье, и ей уже были известны имена многих обитателей того квартала. Управляющего домом, мужчину с грязным лицом, звали Динни Кинг; его жена миссис Кинг однажды зашла навестить Сюзан, держа в каждой руке по ребенку. Она уселась на стул и долго смотрела в пустоту, пока Сюзан работала. Уже уходя, она высказалась: «Да, говорю я Динни, хорошо, что у вас есть время на такие штучки. Я бы со своими заботами такое не одолела бы».

Сюзан уже знала Ларри, Питера и Джеймса; Смайки изредка разговаривал с ней и называл ей имена других детей, указывая на них маленьким грязным пальчиком.

— Вон те — Конниганы, у которых отец помер. Их зовут Минти и Джим. Джимми был в исправительном доме. А вон тот — это Иззи — мы с ним играем не каждый день, а только когда хотим, понимаешь?

— А его это не обижает? — спросила Сюзан.

— Ему надо радоваться и этому, — сказал презрительно Смайки. Когда Смайки был один, он всегда был невероятно заносчив.

Она узнавала о жизни этих людей по выкрикам, раздающимся из окон, по глухим ударам и плачу, по докторам и священникам, приходившим и уходившим. Однажды утром она увидела лежавшую на тротуаре женщину со странно раскинутыми руками и ногами; полицейский криками отгонял толпу.

— Это старая миссис Брукс с последнего этажа, — проинформировал ее оказавшийся рядом Микки Кинг. — Она всегда говорила, что в один прекрасный день выпрыгнет сверху, ну вот так и сделала. Мой папа шибко на нее обозлился, ну а что теперь с нее возьмешь, она же мертвая!

Был такой прекрасный день, весенний и ликующий, что эта седоволосая старая женщина его попросту не вынесла.

— Могла бы я чем-нибудь помочь? — просила Сюзан у полицейского.

— Увы, нет, мадам, разве что, если бы увели этих чертенят. Это выглядит, прямо как спектакль, сыгранный только для них.

— Пойдемте все со мной, — сказала она, — я угощу вас мороженым.

Она вывела их из толпы, пересчитала и заплатила официанту за мороженое для всех. Когда она вернулась, тротуар уже был чист. Полицейский продолжал свой обход, и люди ходили туда-сюда и наступали на место, где недавно лежало тело несчастной миссис Брукс.

Спрятанная в суете этого квартала, Сюзан, не прерываясь, продолжала работу, не спеша, но и не откладывая ее, методично погружаясь в мрамор. Утром она выходила из дома на весеннее солнце, а возвращалась из ателье светлым весенним вечером. Иногда внезапный порыв ветра, ударявший в окно, заставлял ее на минутку поднять голову, так как все звуки улицы исчезали в шуме дождя вплоть до того момента, как появлялось солнце. Дети, дождавшиеся его появления, выскакивали из домов и с веселыми криками отправлялись в путешествия по ручьям и исчезающим лужам.

День за днем она без устали отсекала и стесывала мраморную твердь, в иные моменты откалывая большие куски, а иногда прикасаясь к мрамору мягко, словно кистью рисуя линию губ и век, или же рельеф колена и щиколотки. В самом начале лета она завершила свою «Черную Америку».

В этот день, закончив уборку, Делия еще раз остановилась у статуи и громко расхохоталась.

— Я бы померла от стыда, если бы я действительно так выглядела! — заявила она. — Мне страсть как полегчало, когда вы сказали, что вы это делаете по собственному воображению! — Она запнулась, серьезная и огромная. — Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, что я неприличная женщина, золотце!

— Да никому и в голову не придет, что это вы, Делия, — согласилась Сюзан.

— Ну, конечно, не придет, вот мне и полегчало!

Сюзан уже было ясно, что огромная черная фигура является одной из множества других, которые последуют за ней, она не знала только, сколько их будет. Мимо нее проходили целые процессии лиц и фигур. Ежедневно она замечала, по крайней мере, одну, которая прямо-таки просилась в мрамор. Из всех она выбрала супружескую пару — шведов, владельцев маленького ресторанчика. Они обходились без помощника: вместе готовили еду, вместе мыли посуду и обслуживали маленькие столики с черно-белыми клеенчатыми скатертями. В старые времена они бы, пожалуй, вели кочевую жизнь, странствуя по пустыням на воловьей упряжке. Однажды Сюзан зашла в их ресторан и, сидя за накрытым столом с домашними закусками, спросила у хозяйки:

— Вы позволили бы мне, естественно, это относится и к вашему супругу, посидеть здесь и порисовать вас за работой?

— Конечно, — сердечно отозвалась шведка, — ведь от этого, пожалуй, больно не будет, что скажешь, Гэс?