Я меч, я пламя! (Ольга-1) - Василий Кононюк

Когда Артузов, доложив Сталину суть дела, попросил разрешения на задержание Литвинова и очную ставку с Заковским, вождь, подумав, ответил:

– Товарищ Артузов, а Ви меня не путаете, с товарищем Вышинским? Мне кажется, по этому вопросу Ви должны к нэму обращаться.

– Хорошо, товарищ Сталин, завтра обратимся. Разрешите идти? – Вождь ходил по кабинету, думая о чем-то, игнорируя последний вопрос.

– Скажите, товарищ Артузов, а почему Ви у меня не спрашивали разрешения, когда арестовали Заковского? Как я понимаю, у товарища Вышинского Ви тоже разрешения не спрашивали.

– Я не мог поступить иначе, товарищ Сталин. Он узнал слишком много об Ольге, и была опасность, что он расскажет и даст задания своим людям, пока мы будем оформлять все формальности.

– Я скажу по-другому, товарищ Артузов. – Вождь направил чубук своей трубки ему в грудь. – Ваша совесть коммуниста не дала Вам возможности действовать по-другому. Ви пошли на серьезное нарушение, потому что знали, нельзя дать возможности действовать врагу, ибо последствия могут быть такими, что Ви себе этого никогда не простите. Почему же Ви теперь спрашиваете меня? Спрашивайте свою совесть.

– По совести, его надо было задержать еще месяц назад.

– Так почему же Ви этого не сделали? Вас никто за руки не держал. Ви можете идти, товарищ Артузов.

"Умеет товарищ Сталин поставить задачу,… что бы ты не делал, захочет – наградит, а захочет… не будем о грустном. Но желание свое он дал понять недвусмысленно". Выйдя в приемную, он, воспользовавшись одним из многочисленных телефонов стоящих на столе у Поскребышева, позвонил в свое управление.

– Анатолий, это я. Бери группу, встретимся возле подъезда, в котором ты уже сегодня был. Вернее будет сказать – был вчера. Я подъеду туда через пятнадцать минут.

После громкого стука в дверь, выждав для приличия двадцать секунд, последовала команда ломать дверь. Литвинова в одной пижаме упаковали в пальто, и потащили вниз по лестнице, а дамочке, громко орущей на смеси русского с английским, и пытающейся перекрыть своим телом проход, легонько дали под дых, чтобы не мешала. Артузов подумал, если бы у него были таланты к рисованию, он бы непременно постарался передать то выражение на лице наркома, с которым его вывели из квартиры.

Когда Литвинова усадили в пустой комнате с единственным столом посредине, на прикрученный к полу стул, дар речи вернулся к нему, и он начал кричать и требовать. Стоящий рядом молчаливый сержант, по едва заметному кивку Артузова, сильно ударил его открытой ладонью сверху по макушке, грубо прервав начавшуюся речь.

– Максим Максимович, перед Вами бумага и чернила. Ваша задача: вначале изложить разговор, который состоялся у Вас сегодня с гражданином Заковским, а затем все, что привело к этой беседе…

– Вы по… -, на этот раз его хлопнули по макушке без сигнала Артузова.

– Через пятнадцать минут сюда приведут на очную ставку с Вами гражданина Заковского. Постарайтесь к тому времени написать достаточно, чтоб не разочаровать нашего сотрудника который будет дальше с Вами работать. Иначе Вам придется познакомиться с одним из наших немногочисленных заключенных. У него на Вас очень большой зуб. Числится он, без вести пропавшим, как и его напарник, зарытый в подмосковном лесу. По плану и он должен был рядом лечь, но та самая девушка, которую Вы мечтаете со свету сжить, уговорила всех принимавших решение, не торопиться, и дать человеку возможность проявить себя. Чтобы Вы понимали, о ком идет речь, подскажу – начальником у них был, безвременно усопший, Зиновий Борисович. Я с вашего разрешения удалюсь часа на два, день был сумасшедший, а потом почитаю ваши показания.

– Я ничего не буду писать, пока мне не дадут возможность поговорить с товарищем Сталиным! Вам это с рук не сойдет! Очень скоро вы горько пожалеете, что связались со мной! – Артузов весело засмеялся.

– Приятно, что вы в такие годы сохранили юношеский максимализм и детскую, наивную веру в свою несгибаемость. Но пришла пора взрослеть. И еще одно. Я, безусловно, польщен вашей заботой о моем будущем, но настоятельно рекомендую вам подумать о своем настоящем. Вы не представляете, какой долгой бывает ночь и как много может измениться до утра в вашем моральном и физическом облике. Не старайтесь заполнить эти пробелы в своих знаниях, Максим Максимович, воспользуйтесь добрым советом, беритесь за ручку и бумагу.

Он вышел из комнаты, оставив Литвинова размышлять над поворотами доли. А Максим Максимович был человек упрямый и свято верящий в свою неприкосновенность.

"На понт меня решили взять",- ему вспомнилась фраза из далекого белостоцкого детства, – "ничего у вас не выйдет. Айви не тронули, значит и английское, и американское посольства уже в курсе дела. Посмотрим, как вы завтра запоете".

Через несколько минут в камеру заглянул мужчина с капитанскими ромбами.

– Не пишет? – Задал он риторический вопрос сержанту, стоящему за спиной. – Веди в камеру. Заковский, еще минут сорок будет писать, потом перечитывать все, подписывать. Как раз гражданин настроится на продуктивное сотрудничество.

Бесцеремонно подняв его со стула, сержант потащил его вдоль подвала к двери, в маленьком окошке которой виднелся свет. В небольшой камере стояли двухэтажные нары. Верхняя полка была занята, лежащий на ней мужчина лет за тридцать, читал какую-то книгу. Взглянув на вошедших, он ловко спрыгнул вниз, обул толстые, разбитые, войлочные шлепанцы, и радостно поздоровался.

– Наконец то, компания! Здравствуйте Максим Максимович! Не чаял вас увидеть. Он надолго? Если надолго, надо белье принести. – Обратился он к сопровождающему сержанту.

– Через сорок, пятьдесят минут на допрос.

– Вот так всегда. Стоит появиться хорошему собеседнику, как его сразу забирают. Но грех жаловаться. Могло и такого не быть.

Сержант закрыл дверь камеры, оставив Литвинова наедине с этим странным человеком. В его глазах устремленных куда-то вдаль, над головой наркома мелькало что-то знакомое. Нарком вспомнил, таким же взглядом провожал закрытый в клетке зверь любопытных зрителей. Молча, резко и жестко Литвинова ударили под дых. Пока он судорожно хватал воздух побледневшими губами, постоялец вытащил из-под матраца связанные из порванной простыни веревки. Одной из них он ловко скрутил наркому руки за спиной и завел за нары, где оказалась прикрученная к полу табуретка перед небольшим столом.

– Это мое рабочее место. Табуретка чуть далековато стоит, приходится выкручиваться, – сказав эту непонятную фразу, он нырнул Литвинову за спину, и сильно потянул за веревку связанные руки вверх, заставляя его сгибаться над табуреткой. Когда лицо наркома почти коснулось края табуретки, он зафиксировал веревку к верхней перекладине нар.

– Вот о чем и говорю. Чуть-чуть ближе бы стояла – и прямо по центру бы вышло. А так приходится тазик одной рукой придерживать.

Связав ему ноги вместе, зафиксировав веревку на ножке кровати, он принес тазик, наполовину наполненный водой, и поставил его на табуретку. Отдышавшийся Литвинов начал громко возмущаться происходящим, пока не получил очень болезненный удар по почке.

– Сейчас голову помоем. Шутка. Голова у вас и так чистая. Эту водную процедуру придумал покойный Зиновий Борисович. Надо сказать, голова у него варила здорово. Жаль, что так все вышло,… я с ним почти пятнадцать лет проработал, неплохой он был мужик…Так скажу. В Бога он не верил, – это его и сгубило… – странный заключенный о чем-то задумался, забыв о своем госте, стоящем в интересной позе над тазиком с водой.

– Что-то заговорился я с вами не о том. Продолжим то, что важно знать сейчас. Назвали мы эту водную процедуру "Взгляни в глаза". Вы сейчас сами поймете почему.

Схватив его одной рукой за волосы, а другой, придерживая тазик, он резко макнул Максим Максимовича головой в воду, прижав его лицо ко дну. Судорожные дерганья привели лишь к тому, что кислород в легких сгорел быстрее, и, не в силах бороться, он судорожно открыл рот и вдохнул воду, острыми иглами вонзившуюся в бронхи и легкие. Рука отпустила его волосы и Литвинов, стараясь очутиться как можно дальше от тазика, судорожно выкашливал воду. Ему казалось, легкие рвутся на клочки и лезут наружу через горло. Мужчина извлек откуда-то папиросу, закурил и пристально смотрел на наркома недобрым взглядом.

– Это была разминка, Максим Максимович, чтоб сердце привыкло. Мы, сперва, по незнанию, сразу давали возможность гражданам заглянуть в глаза. Не все выдерживали. Мужики покрепче вас, от разрыва сердца Богу душу отдавали. В любом деле, Максим Максимович, опыт нужен. Ничего, еще два, три подхода и вы увидите ее глаза.

– Нет! Не нужно! Я все понял! Я все напишу!

– Ты это сержанту скажешь, мне это похер.

Мужчина докурил папиросу и направился к Литвинову. Тот страшно завыл на одной ноте.

– Дурень. Вдохни поглубже.