Герои пустынных горизонтов - Джеймс Олдридж

— Мне кажется, у Неда вообще нет больше родины, — печально сказала Тесс.

— Тем хуже для него, если так. Беда в том, Тесс, что Нед стремится найти какое-то особое, генеральное решение человеческих проблем, которое может предотвратить катастрофу, нависшую над человечеством, и во имя которого не жаль отдать все, в том числе и собственную жизнь.

— Что ж, это благородное стремление! — горячо вступилась Тесс.

— Бесспорно. — Миссис Гордон казалась все более озабоченной. — Но у него появляется склонность к опасным обобщениям, и мы должны быть настороже. Всего лишь несколько дней назад он завел со мной разговор о Фуксе — том злосчастном немце, которого судили за передачу секретных сведений русским. Насколько я понимаю, Нед видит в Фуксе человека, попытавшегося решить основную из основных проблем. По мнению Неда, человек должен ясно представить себе, что нужно для пользы дела, отвечающего его целям и идеалам, и тогда уже беззаветно отдаться служению этому делу, не считаясь ни с национальными, ни с какими-либо иными чувствами. Боюсь, что именно так он и собирается поступить.

Тесс знала отношение Гордона к Фуксу. И она вдруг подумала о том, что именно с такими мыслями о необходимости нравственного выбора отправился он в Лондон, чтобы встретиться с американцем и с русским, которых избрал для этой цели обязательный Везуби. И ей стало страшно, как бы, столкнувшись с этими двумя крайностями, он не ударился в одну или в другую. А полный тревоги голос матери (так похожий, на голос самого Гордона — отчетливый негодующий, настойчивый и в то же время холодный) продолжал предостерегать.

— И еще я боюсь, Тесс, — говорила она, — что эта игра в Прометея может завести Неда слишком далеко, что в своих поисках героических свершений он сделает какую-нибудь непоправимую глупость. Я твердо знаю: если он не спустится с олимпийских высот, — того, что он ищет, ему не найти. Джек ближе его к истине. Нед слишком много честолюбия вкладывает в эти поиски. Постарайтесь убедить его быть скромнее, умереннее в своих стремлениях. Иначе…

Тесс угадала всю силу предчувствий и опасений, таившуюся за ровным, отчетливым звучанием этого голоса. Тем страшнее были слова матери, чем они спокойнее произносились. Своей намеренно недоговоренной фразой она хотела сказать, что ее сын близок к кризису, к трагедии, к какому-то страшному взрыву изнутри. И она предостерегающе указывала на то, что поступок Фукса для него не урок предательства, но пример справедливого выбора и самоотверженного служения идее.

Эта картина обреченности Гордона потрясла Тесс; ей стало страшно, словно и ее жизнь неотвратимо близилась к тому же. В ней поднялось негодование против него за то, что он подстроил ей эту ловушку, и снова она почувствовала, что нужно бежать. Но бежать она не могла — не хватало сил.

Мягкое прикосновение к ее плечу вернуло ее к действительности.

— Вы совсем как Нед, — сказала ей миссис Гордон. — Тоже витаете где-то далеко.

Тесс засмеялась, всем своим существом ощутив реальность теплого серенького дня, единственную, которой можно было верить. — Вам бы нужно завести собаку, — объявила она; и, покупая положенные по норме яйца и масло, они все еще продолжали этот разговор о собаках.

Джек показал Тесс свое предприятие: ряды разумных машин, выстроившихся обдуманно и чинно в потоках зеленоватого света, льющегося с потолка.

— Почему у вас не работают женщины? — спросила она.

— Потому что есть достаточно мужчин, — ответил он, пожав плечами.

Она поняла, что означает этот жест. Джек не хотел увольнять своих рабочих, хотя им почти нечего было делать. Браун, Эндруз, Джексон, Алистер. В доме знали все эти имена, но обладателей их видели редко, разве когда они катили на своих велосипедах по дорожке, которая, огибая пруд, выводила к шоссе.

Джек провел Тесс в свой кабинет — комнату с зеленовато-оливковыми стенами, в которой стоял характерный затхлый запах давно пустующего помещения. Служитель принес две чашки чаю из заводского буфета. Джек затворил за ним дверь и, вернувшись к Тесс, спросил: — Что поделывает Нед?

— Он эти дни чем-то занят в Лондоне, — сказала она; ей не хотелось говорить о сумасбродных надеждах Гордона даже Джеку. — Я сама хорошенько не знаю, в чем дело, только это что-то очень для него важное. — Но она не выдержала: — У него новая идея — выбор между Америкой и Россией.

Джек взял лежавший на столе калибромер и стал вертеть его в пальцах. С интересом разглядывая его со всех сторон, он вдруг сказал:

— Тесс! Вы никого другого не любили за все эти годы, что Неда не было в Англии?

Вопрос был задан как бы между прочим и в то же время со всем простодушием, свойственным Джеку, а потому не показался бесцеремонным. Тесс невольно улыбнулась, ей даже захотелось смеяться в порыве материнской снисходительности.

— Я не святая, — сказала она, сама удивившись этой неожиданной легкости тона. — Были мужчины, которые мне нравились; особенно один.

— Кто он был?

— Никто. Инженер — как Мур, как Смит.

— А где он теперь?

— Это был женатый человек.

Джек поднял на нее недоумевающий взгляд и тут же покраснел, видя, что ее насмешило его удивление.

— О чем вы сейчас подумали, Джек? — спросила она, сияя улыбкой.

Он покраснел еще сильнее, но не утаил странной мысли, пришедшей ему в голову. — Я подумал о том, как вы далеки от житейской пошлости, Тесс. Всякие глупости, присущие людям, для вас словно не существуют.

— Почему вы так думаете?

Вопрос озадачил его. — Потому что вы похожи на Неда. Смотришь на вас — и кажется, что вас ничто не смущает, ничто не тревожит.

— По-вашему, Неда ничто не тревожит?

— В области чувства — да. Тут для него, по-моему, исключены ошибки.

— И безрассудства? — лукаво осведомилась она.

Он молча, серьезно кивнул головой и отложил в сторону калибромер. — Не о том, собственно, речь. Меня интересует другое — как вам удалось достигнуть такого замечательного, полного взаимопонимания? Конечно, оба вы — люди незаурядные; может быть, этим и объясняется ваше… ваша…

— Любовь? — подсказала она, видя, что он мнется, не решаясь произнести слово, довершающее его мысль.

— Да. Любовь! — Он взглянул ей в лицо, и оттого, что слово было произнесено, она вдруг показалась слишком живым, слишком трепетным существом для его неуютного, холодного кабинета.

— Любовь — чуднóе слово, Джек. И мне кажется, это не то слово. Не подходит оно как-то ни к Неду, ни ко мне.

— Слишком невыразительное? — попробовал он подсказать.

Она пыталась найти свой эпитет, но никак не могла. — Слишком… слишком определенное, Слишком простое, легкое, невероятно легкое.

Она знала, что он ждет чего-то большего, что-то существенно важное он хотел услышать от нее.

— Знаете, Тесс, вы и Нед — единственные два человека на свете, которых я по-настоящему люблю. — Он опустил глаза. — Я не знаю других людей, которые бы так замечательно сумели найти себя и свое место. Нед — с его деятельной натурой, с его бескорыстным служением арабам, с его глубокой верой в возможность делать благородное и нужное дело. И вы — с вашей мужественной готовностью врукопашную драться против бедности и нищеты! Вы оба так многого достигли, стремясь к поставленной цели.

— Ошибаетесь, Джек, — сказала она, кладя ноги в видавших виды туфлях на край железного ящика, чтобы придать всему разговору небрежный, равнодушный тон, — Мы оба потерпели очень много неудач, стремясь к поставленной цели.

— Нет, нет, Тесс! Только не вы! В чем же вы потерпели неудачу?

— Во всем. В себе самой, в своей работе, в своих убеждениях, в своем влиянии на Неда. В сотне других вещей. Даже, — она сказала это резко, но грустно, как будто подчиняясь потребности высказаться, — даже в отношениях с родными.

Маленькая и хрупкая, она казалась еще меньше, сидя в большом деревянном кресле и упираясь руками в подлокотники, словно из страха соскользнуть с него. Это была поза настороженного выжидания, в которой чувствовалось, как стремителен будет бросок вперед, как только прояснится горизонт.

— С родными? — Он достаточно знал о ее родных, и эти слова пробудили в нем недоуменное любопытство.

— Именно. Прежде всего мне вообще не нужно было уезжать из дому, — сказала она.

— Как можно так говорить! — воскликнул Джек, искренне возмущенный. — Разве, получив образование, вы тем самым не одержали победу над бедностью?

— Лучше бы я оставалась в трущобах Глазго: больше приобрела бы, меньше потеряла.

— Чего? — недоверчиво спросил он.

— Самой себя.

— Вы сентиментальничаете, Тесс.

— Ничуть.

Она говорила с уверенностью, и ему показалось неловко оспаривать ее собственное представление о себе.