Дикарь - Екатерина Лесина

Совершенно.

***

Старик дышал.

Все еще дышал. Лежал с открытыми глазами, слепо пялясь в небеса, и дышал. На губах время от времени появлялась пена, но она оседала, и капли расползались по грязным щекам.

— Он вообще как? — поинтересовался Миха, склоняясь над телом. — Соображает?

Ица пожал плечами.

Ну да, его дело пациента реанимировать, а дальше чего — это пусть Миха думает. Он нахмурился и зачем-то поводил рукой перед носом Такхвара. Тот глаза и закрыл.

И открыл.

Снова закрыл, чтобы захрапеть. Заливисто так, прям аж зависть взяла. Они тут полночи хороводы водят, пытаясь понять, жив он или не очень, а этот спать.

— Он что, серьезно? — Джер, который боязливо держался в стороне, осенил себя непонятным знаком. — Спит?

— Спит, — согласился Миха. — Вот же… гад.

Ругаться при детях нехорошо. И неосмотрительно. У них же память и, как правило, на то, что запоминать вовсе не след.

— А мы что делать будем?

— Я бы пожрал, — Миха поскреб живот, который заурчал, соглашаясь, что предложение диво до чего хорошее.

— Я бы тоже, — Джер вздохнул. — А… он не восстанет?

— В смысле?

— Ну… один приятель… так-то он болтает много, но говорил, что видел, как покойник восстал. Стало быть, не похоронили, как надобно, вот и восстал. Вот.

— Он не покойник.

Миха пощупал руку. Пульс был. Сердце тоже билось. И грудь вздымалась, стало быть, дышал. А покойники не дышат.

— Ну… мало ли. Вдруг.

— Не восстанет, — волей своей решил Миха, а то так вовсе без обеда остаться недолго. Вон, время к полудню, самое время гадюкам солнечные места искать.

А Михе — гадюк.

Не сказать, что охота была сильно удачной, то ли гадюки уже знали, то ли места были такие, не больно-то змеиные, но вернулся Миха с парой лягушек и тощеватой, какой-то заморенной змеею.

— Когда я уже нормальную еду есть буду, — мрачно поинтересовался Джеррайя, вгрызаясь в лягушачью лапку. Только кости на зубах захрустели.

Такхвар ничего не произнес.

Он был бледен, худ, куда худее обычного, но вполне себе жив, что категорически не укладывалось в Михиной голове. Он даже не удержался, пальцем ткнул, убеждаясь, что старик теплый.

Не бывает такого.

Ица привычно забрался на ветку и оттуда наблюдал за прочими, притворяясь, что ничего особенного не случилось. Этак поневоле верить станешь, что и вправду не было.

Примерещилось.

Меж тем, расправившись с гадюкой, старик старательно завернул куски змеиной туши в лопухи, а те положил на угли. Вытер руки и застыл, уставившись на мясо.

Миха не торопил.

Помер человек. А потом был реанимирован, и ладно бы нормально, так нет же ж, выбрали наиизвращеннейший способ. От такого просто не отойди.

Он стоял, шевелил губами, будто спорил с кем-то. Когда же запах жареного мяса стал именно таким, чтобы рот наполнился слюной, Такхвар вытащил обуглившийся лист.

— Прошу, — сказал он, протянув его мальчишке. — Господин… барон.

А голос-таки дрогнул.

— Что? — и рука у Джера дрогнула. Кусок повалился на землю, покатился, собирая пыль и мелкий мусор. Дикарь был недоволен: кто ж так с едой-то обращается?

— Мой брат умер.

— Когда.

— Тогда, когда умер и я. Он мог бы жить.

— Мало, — сказал Ица, приоткрывая глаза. — Мало-мало.

И пальцами показал.

— Он мог бы жить!

— Тебе же сказали, недолго, — примиряюще произнес Миха и мясо поднял. Не та у них ситуация, чтобы разбрасываться. И кусок отправился в рот под возмущенным взглядом барончика.

То есть барона.

— Прожил бы он недолго.

— Но…

— А мы и того меньше, подозреваю.

— Он ушел. И я должен был следом. Я видел его. Душу. Дух, — щека Такхвара дернулась, явно увиденное не слишком порадовало. — Путь. К… в… в Бездну! Проклятье!

Он посмотрел на Ицу.

— Ты… ты…

— Благодаря ему, ты жив, — заметил Миха, слегка напрягшись. Не хватало еще мальчишку обвинять. Вот и делай, называется, добро людям. — Правда, как надолго — не знаю.

— Долго, — пояснил Ица и зевнул широко-широко, явно не впечатленный этаким эмоциональным выплеском. — Потом. Еще. Совсем долго. Много и много.

Он растопырил пальцы на обеих руках и помахал.

— Видишь, как все хорошо сложилось.

Старик упал на колено и склонил голову перед Джером:

— Прими мою клятву, господин.

Господин растерянно поглядел на Миху. А он что? Он в местных реалиях не разбирается.

— Сам решай.

— Я… Джеррайя де Варрен, волей богов барон де Варрен, хранитель земель, принимаю твою клятву. Встань и служи мне верой.

Вот так-то лучше.

— Если все, — Миха тоже зевнул. А что, ночка предыдущая нервною выдалась, день и того не лучше. Так что самое время вздремнуть пару-тройку часов. — Тогда завтра пойдем.

— К-куда?

— Баронство твое искать. А то что это за барон и без баронства?

Глава 40

И вновь двор замка.

Погребальный костер, который разложили на месте старого. Даже подумалось, что есть в этом нечто до боли символическое. И даже романтическое. В духе тех историй, которые чернь любит, когда все умирают, но красиво. В нынешней смерти особо красоты не было.

И в костре.

Но хоть дождь не шел, а то этак, с похоронами, и простудиться недолго.

Миара стояла, задумчиво глядя, как суетятся слуги, таская кувшины с черным земляным маслом. То лилось на дрова щедро — так, словно баронесса опасалась, что костер не займется или сам барон, которого возложили на помост, как был, в доспехе, восстанет.

Но вот слуги унялись.

И жрец в простом сером облачении завел тоскливую песнь. Голос у него был высоким и несказанно раздражающим. В Городе богов вспоминали редко, да и ни к чему оно.

Баронесса вот слушала.

Стояла, сцепив руки, глядя на гору дров и помост, и улыбалась. Едва заметно, так, что и увидеть-то эту улыбку можно было, лишь приглядевшись.

— Что думаешь дальше? — поинтересовался Винченцо.

Миара тоже глядела на дрова, правда, сосредоточенно так. И отвечать не стала.

— Надо уходить.

— Зачем? — она соизволила повернуться.

— Затем, что изначально мы собирались уйти к мешекам.

— Изначально мы собирались уйти от отца. И мы ушли.

— Не так и далеко.

— Хватит. Ему точно осталось недолго.

— А Теон?

— Поверь, найдет, чем заняться, — она прижала палец к губам, когда пение жреца оборвалось. И все-таки до чего мерзкий у него голос. Просто нервы дерет. — А здесь, если подумать, даже лучше. Мешеки чересчур ненадежны. Да, может, есть у них источник, но может, что и нет. Может, захотят они договориться с нами, а может, отправят на алтари. Или еще что похуже. Там мы все одно будем зависеть от милости императора.

— А здесь?

— Её