Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

окна чах фикус; стол, заваленный входящей корреспонденцией, скрипел от каждого прикосновения. Уля села в массивное кресло, расшнуровала ботинки, стянула куртку и устроилась поудобнее. Ей оставалось только ждать. В том, что Гус не погладит ее по голове, Уля даже не сомневалась. Но и причинить ей вред, настоящий, такой, как Рэму, он еще не мог. Она ведь пока не стала служкой. Не проиграла полыни. Не исчерпала свой месяц. Напротив, принесла в подарок вторую вещицу, какой бы странной та ни была.

Успокаивая себя, Уля потянулась к сумке, приоткрыла молнию, заглянула внутрь и вытащила два листочка. Летопись полынника почти завершилась. Непрочитанными оставались с десяток записок да парочка совсем уж смятых клочков бумаги.

Ульяна глубоко вздохнула и принялась разбирать сбивчивые строки, которыми отец испещрил оборотную сторону рекламной листовки.

«Вернулся домой. Голова свежая, мысли четкие. Я уже не помню, когда был таким чистым. Никакой полыни, никаких таблеток. Ничего такого. Я должен владеть своим телом и разумом. Гус уже заметил мое отсутствие. Я чую это. Пока шел от остановки до дома, ловил на себе взгляды служек. Мужчина старше пятидесяти за рулем бежевой иномарки. Очень худая, изможденная женщина с тонконогой собакой на поводке. Три подростка в темных куртках – они стояли в подворотне, один крикнул что-то мне вслед, остальные его удержали. Значит, им приказано наблюдать, но не вмешиваться. Возможно, уже сегодня за мной придут. И я сделаю, что им нужно.

Я выйду на охоту, я принесу еще одну вещицу, но больше никаких таблеток. Я знаю, откуда они берутся. Я видел, где растет трава. Я видел туман, забирающий таких как я. Круг, который замыкается. Пищевая цепочка.

Нужно узнать, кто он. Узнать, кто такой Гус. И тогда… Что будет тогда? Я разорву порочный круг смерти? Глупости! Я вырвусь? У меня нет шанса. Я кого-то спасу? Мне не позволят.

Но понять я обязан. Когда наступит моя очередь, когда туман заберет меня, я буду знать, почему это случилось со мной. И это уже немало. Обратного пути все равно нет. Глупо успокаивать себя, надеяться, что впереди обязательно найдется съезд. Я решил попрощаться. Отыскал номер тещи. Там-то Светлану и нашел. Она удивилась, когда меня услышала. Думала, что я умер давно. Долго не соглашалась увидеться. Но я настаивал. Сказал, что уеду скоро и не вернусь. Мало ли как ее жизнь сложится. Надо бы развестись по-человечески. Чтобы я ее назад не тянул.

Она подумала и согласилась. Только в людном месте. Прямо на вокзале. Я приехал раньше, встал в сторонке. Светлана вышла из автобуса. Я сначала не понял, кто это с ней. Маленькая, кругленькая, ножками топает как медвежонок. И два хвостика на затылке. Дочка моя. Курточка на ней тесная, видно, что выросла из нее. И Светлана сама какая-то серая, блеклая. Безденежье быстро меняет человека. Быстрее – только смерть.

Я в карманах порылся, а там две пачки, Гус мне их совал не считая, а я не считая брал. Мне-то деньги зачем? А ей пригодятся. Вот. Держи. Вам нужно. Она глазами хлопает. Картонная, как и была. Ничего не изменилось. А вот девочка… Не знаю, не смог сразу понять, что в ней другое. Но она не такая, как мать. Нет в ней плоскости. Посмотрела на меня. А глазки полынные. Меня всего передернуло. Рванул к ней обнять, прижать, защитить. Только рукой дотронулся, а Светлана уже в крик. Я руку отдернул. Глаза поднимаю, а она на меня смотрит, как раньше смотрела, со страхом и презрением. И метку мою разглядывает.

– Что? Уже отсидеть успел? Или это секта какая?

Не стал объяснять. И она больше спрашивать не стала. Вынула из сумки бумажки – распишись тут, я сама с разводом все устрою. Я чиркнул, а сам глаз от девочки отвести не могу. Она ботиночком ямку расковыряла, на меня поглядывает. Так и стояли: мне Светлана про бумаги что-то талдычит, а я на девочку смотрю. На дочку свою. Наконец Светлана сжалилась, девочку по плечу погладила, мол, поздоровайся с дядей. Ульяна на меня посмотрела и говорит: здравствуйте, дядя!

Никаких больше сомнений не осталось. Полынь. Милая моя, доченька моя. Пишу сейчас, а слова застревают, царапаются. Так и распрощались – девочка все ко мне тянулась, Светлана ее руку из своей не выпускала. А когда их автобус пришел, то я наклонился и поцеловал дочку в лоб. Родная моя, меченая. Она не отшатнулась. Посмотрела только очень грустно. Света ее к автобусам, а она стоит, упирается. Дяде тоже пора идти. Мы к нему, может быть, еще когда-нибудь приедем. Ульяна покачала маленькой своей головой. Не приедем. Дядя скоро уйдет. Навсегда.

Тут у меня сердце и остановилось. Воздух в горле застрял. А Светлана девочку на руки подхватила и как понеслась к автобусу. Испугалась. Словно знала, чего бояться…»

Только сейчас Уля почувствовала, как кружится голова. Горло пересохло, казалось, что у нее сильный жар, граничащий со смертельным. Может быть, так оно и было.

Может, она уже умерла? Может, никогда и не жила? Может, все это – ее жизнь, полынь, нескончаемые ужасы и мытарства – лишь плод воображения? Может, ее придумал чей-то сумасшедший разум? И если так, то горел бы он сам в этом вечном пламени, в которое поверг и Улю, и ее отца.

Ульяна сжала листок в ладони, будто это могло хоть что-то изменить. Но когда-то написанное было прочитано именно сейчас. И от знаний этих некуда было бежать. Маленькая кругленькая девчушка с двумя хвостиками увидела в незнакомом дяде смерть. И не испугалась. Чуть расстроилась только – видимо, дядя ей понравился. Конечно, мать припустила к автобусу! Конечно, она испугалась! Когда растишь ребенка от буйного психа, волей-неволей начинаешь искать в подрастающем отпрыске черты родительского сумасшествия. Искать. И находить.

Сколько лет было Уле во время этой встречи? Как долго Артем жил на полынном поводке Гуса? Когда мать поняла, что она, ее Ульяночка, точь-в-точь такая же, что и маньяк-папаша? Что вообще происходило в ее странной жизни?

Вопросы метались в голове, как дети, играющие в чехарду. И как дети рассыпаются по сторонам, услышав звонок, испарились и ее мысли, стоило только дверному замку щелкнуть, открываясь.

Собачья стая

В декорациях офисного кабинета Гус смотрелся до того нелепо, что Уле стало смешно. Вытоптанный палас никак не сочетался со стоявшими на нем лаковыми сапогами. Длинный бархатный пиджак на фоне тусклых казенных стен казался таким же неуместным, как и заплетенная в косички борода с бусинками в комнате, где так уныло умирал засохший фикус.