Звезды смотрят вниз - Арчибальд Кронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снова поднялось жужжание на хорах, но публику тотчас же успокоили. Из боковой двери вошли один за другим члены Трибунала, сопровождаемые Раттером и Дугласом, коренастым мужчиной с красным, изрытым оспой лицом. Роддэм из-за спины Артура скомандовал: «Встать!» — и Артур встал. Затем он поднял голову, и глаза его, словно притягиваемые магнитом, устремились на отца, который в эту минуту садился в высокое судейское кресло. Артур смотрел на него, как смотрят на судью. Он не мог отвести глаз, его опутала какая-то паутина нереального, он был словно загипнотизирован.
Баррас через стол нагнулся к капитану Дугласу. Они долго совещались, затем Дуглас с одобрительным видом кивнул головой, выпрямил плечи и резко забарабанил по столу пальцами. Последние перешёптывания на хорах и в зале замерли, воцарилась напряжённая тишина. Дуглас медленно повёл вокруг глазами цвета пушечного металла, охватив одним уверенным, зорким взглядом и публику, и представителей прессы, и Артура. Затем он посмотрел на своих товарищей за столом и заговорил громко, так, чтобы всем было слышно:
— Перед нами особенно прискорбный случай, — сказал он, — так как дело идёт о сыне нашего уважаемого председателя, который уже столько сделал для Трибунала. Факты ясны. Этот молодой человек, Артур Баррас, — совершенно лишний в «Нептуне», где он работает, и подлежит призыву на строевую службу. Не стоит повторять то, что вы все уже знаете. Но раньше чем мы приступим к разбору дела, я должен выразить своё восхищение мистером Баррасом-старшим, который с полнейшим мужеством и патриотизмом не изменил своему долгу ради естественного отцовского чувства. Полагаю, я вправе сказать, что все мы чтим и уважаем его за этот поступок.
В зале раздался взрыв аплодисментов. Его никто не пытался остановить, и когда он затих, Дуглас продолжал:
— В качестве представителя военных властей я желал бы заявить, что мы с нашей стороны готовы на компромисс в этом прискорбном и неприятном случае. Подсудимому стоит только признать, что он подлежит призыву в ряды армии, и ему всемерно пойдут навстречу в вопросах строевого учения и отправления на фронт.
Он посмотрел через зал на Артура своим суровым и пытливым взглядом. Артур облизал пересохшие губы. Он видел, что от него ждут ответа. Собравшись с силами, он сказал:
— Я отказываюсь от строевой службы.
— Ну, полноте, ведь вы не можете это говорить серьёзно?
— Я говорю серьёзно.
Произошла неощутимая заминка, атмосфера стала ещё напряжённее. Дуглас обменялся быстрым взглядом с Баррасом, как бы говоря, что он ничего больше сделать не может, а Джемс Ремедж вызывающе нагнул голову и спросил:
— Почему вы отказываетесь воевать?
Допрос начался.
Артур посмотрел на этого мясника, чья толстая шея, низкий лоб и маленькие глубоко сидящие глазки представляли собой сочетание признаков быка и свиньи.
Он ответил почти беззвучно:
— Я не хочу никого убивать.
— Говорите громче, — заорал на него Ремедж. — Вас и рядом не слышно.
Артур повторил хрипло:
— Я не хочу никого убивать.
— Но почему? — настаивал Ремедж. Он убил на своём веку множество живых тварей, и ему было непопятно такое странное миросозерцание.
— Это против моей совести.
Пауза. Затем Ремедж грубо говорит:
— Э, слишком чуткая совесть никому добра не приносит!
Тут поспешно вмешался преподобный Икох Лоу. Это был высокий, худой мужчина, с узкими ноздрями, похожий на мертвеца. Он получал маленькое жалованье, половину которого вносил Джемс Ремедж, главный прихожанин его церкви, и потому Ремедж всегда мог рассчитывать, что преподобный отец поддержит его и извинит его шуточки.
— Послушайте, — обратился он теперь к Артуру. — Вы ведь христианин, не так ли? Христианская религия не запрещает законного убиения на пользу своей родине.
— Законного убийства не существует.
Его преподобие склонил набок голову:
— Что вы хотите этим сказать?
Артур торопливо принялся объяснять:
— Я больше не признаю религии, религии в вашем смысле слова. Но вы говорите о христианстве, об учении Христа. Ну, так вот, я не могу себе представить, чтобы Иисус Христос мог взять в руки штык и воткнуть его в живот германскому солдату или английскому, всё равно. Я не могу себе представить Иисуса Христа, который стоит у английской или германской пушки и десятками уничтожает ни в чём не повинных людей.
Преподобный Лоу покраснел от ужаса. У него был невообразимо шокированный вид.
— Это богохульство, — пробурчал он, обращаясь к Ремеджу.
Но Мэрчисон не мог допустить, чтобы аргумент священника потерпел неудачу. Этот пропахший нюхательным табаком человек захотел похвастать знакомством с священным писанием. Нагнувшись вперёд, с таким же хитрым видом, с каким отвешивал полфунта ветчины, он спросил:
— Разве вы не знаете, что Иисус Христос сказал: «Око за око и зуб за зуб»?
Преподобный Лоу, видимо, почувствовал себя ещё более неловко.
— Нет, — крикнул Артур. — Никогда Иисус не говорил этого.
— Сказал, я вам говорю, — проревел Мэрчисон, — это есть в писании.
Мэрчисон победоносно откинулся на спинку стула. Вмешался Бэйтс, торговец мануфактурой. У него имелся в запасе только один-единственный вопрос, который он непременно задавал всякий раз, и теперь он почувствовал, что пришло время выступить с ним. Поглаживая свои длинные обвисшие усы, он спросил:
— Если бы германец напал на вашу мать, что бы вы сделали?
Артур сделал безнадёжный жест и ничего не ответил.
Снова подёргав себя за усы, Бэйтс повторил:
— Что бы вы сделали, если бы германец напал на вашу мать?
Артур закусил дрожащую губу.
— Как я могу объяснить свои мысли, отвечая на такие вопросы? Может быть, в Германии спрашивают то же самое? Понимаете? Задают тот же вопрос о наших солдатах?
— Что бы вы предпочли — убить германца или дать ему убить вашу мать? — продолжал приставать Бэйтс.
Артур пал духом. Он ничего не ответил, и Бэйтс, по-детски торжествуя, оглянулся на своих соседей.
Наступило молчание. Все сидевшие за столом, видимо, ждали, что скажет Баррас. А Баррас, казалось, ждал самого себя. Он отрывисто кашлянул, прочищая горло. Глаза у него блестели, на скулах выступил лёгкий румянец. Он неподвижно смотрел поверх головы Артура.
— Так вы отказываетесь признать необходимость этого великого народного движения, этой потрясающей мировой борьбы, которая требует жертв от всех нас?
Когда заговорил его отец, Артур снова почувствовал, что дрожит, и сознание своей слабости парализовало его. Он страстно хотел быть спокойным и смелым, решительным и красноречивым. А вместо этого у него тряслись губы, и он способен был только пролепетать, заикаясь:
— Я не могу признать необходимостью то, что людей гонят гуртом резать друг друга, то, что во всей Европе морят голодом женщин и детей. В особенности, когда никто в сущности не знает, для чего все это.
Краска выступила ещё резче на лице Барраса.
— Эта война ведётся для того, чтобы навсегда покончить с войнами.
— Это самое говорилось всегда, — воскликнул Артур зазвеневшим голосом, — и это самое будут твердить, чтобы заставить людей убивать друг друга, когда начнётся следующая война.
Ремедж беспокойно заёрзал на месте. Он взял перо, лежавшее перед ним, и начал тыкать им в стол. Он привык в Трибунале к более решительным действиям, и затягивание допроса его раздражало.
— Прекратите эту канитель, — бросил он тихо и злобно, — и давайте ближе к делу.
Баррас, в прежнее время всегда презрительно отзывавшийся о Ремедже, не выказал никакого возмущения, когда тот перебил его. Он по-прежнему сохранял бесстрастие статуи. И только барабанил пальцами по столу.
— Какова истинная причина вашего отказа вступить в армию?
— Я уже вам объяснял, — отвечал Артур и быстро перевёл дыхание.
— Боже праведный! — вмешался опять Ремедж. — О чём он толкует? К чему все эти выверты! Пускай говорит прямо или держит язык за зубами.
— Изложите свои мотивы, — сказал Артуру преподобный Лоу с чем-то вроде покровительственной жалости.
— Я не могу сказать больше того, что я уже сказал, — возразил Артур, понижая голос. — Я протестую против того, чтобы несправедливо и напрасно жертвовали жизнью людей. Я не буду принимать в этом участия ни на войне, ни где-либо в другом месте. — Произнося эти слева, Артур не сводил глаз с отца.
— Господи, боже мой! — опять вздохнул Ремедж. — Что за дикий образ мыслей.
Тут произошло замешательство. На хорах встала какая-то женщина, маленькая, деловитая, спокойная. Это была вдова «Скорбящего», и она прокричала звучным голосом:
— Он совершенно прав, а вы все не правы. «Не убий». Вспомните это — и войне завтра же наступит конец!