Звезды смотрят вниз - Арчибальд Кронин

Это было за ужином, в один из тех редких дней, когда Артур присутствовал в столовой, и, хотя Баррас со своими замечаниями обращался к тётушке Кэрри, яд в них предназначался для Артура.

— Попросту скандально, Кэролайн, — продолжал он громко, — что такое количество здоровых молодых людей, которым следовало бы сражаться за своё отечество, уклоняется от этого. Они до сих пор укрывались в разных учреждениях, где в них не нуждаются. Они не желали понять намёков и вступить в армию. Что же, клянусь душой, давно пора подтолкнуть их туда хорошим пинком.

— Да, Ричард, — прошептала тётя Кэрри, бросив трепетный взгляд на Артура, не поднимавшего глаз от тарелки.

— Я знал, что рано или поздно так будет, — продолжал Баррас тем же тоном. — И не сомневаюсь, что мне придётся принять участие в этом деле. Между нами говоря, меня уже пригласили заседать в местном Трибунале.

— Трибунале, Ричард?! — пробормотала, запинаясь тётя Кэрри.

— Да, разумеется, — подтвердил Ричард, старательно избегая взгляда Артура. — И я не потерплю никаких глупостей, будьте уверены. Теперь дело уже, наконец, приняло серьёзный оборот, и чем скорее все они это поймут, тем лучше для них. Только на днях мы говорили об этом с Гетти. Она тоже глубоко убеждена, что пора расшевелить лентяев и вытащить их из их убежищ.

Артур медленно поднял глаза и посмотрел на отца. Баррас был в новом сером костюме, с цветком в петлице. За последнее время он сшил себе множество новых костюмов, гораздо элегантнее, чем его прежние (Артур подозревал, что он переменил портного), и завёл привычку постоянно носить цветок в петлице, — обыкновенно это бывала ярко-розовая гвоздика, сорванная в оранжерее. Он имел чересчур щеголеватый вид, глаза у него блестели, он постоянно был в каком-то непонятном возбуждении.

— Вот увидите, Кэролайн, — усмехнулся он с громадным удовлетворением, — как все побегут под знамёна, как только начнут действовать Трибуналы.

Наступило молчание, во время которого тётушка Кэрри, охваченная тревогой, бросала робкие взгляды то на отца, то на сына. Затем Баррас посмотрел на часы: обычный жест.

— Ну, Кэролайн, мне пора ехать. Пускай никто меня не дожидается, я вернусь, вероятно, поздно. Мы с Гетти идём в Королевский театр… Война войной, а жизнь своего требует. Сегодня идёт «Дева гор» — говорят, очень хорошая вещь, и участвует вся лондонская труппа. Гетти ужасно хочется её посмотреть.

Он встал, поправляя цветок в петлице. Затем, упорно не замечая Артура, коротким кивком простился с Кэролайн и вышел из комнаты.

Артур продолжал сидеть за столом, поразительно тихий и молчаливый. Он отлично знал, что Гетти и его отец часто проводили вместе вечера: новые костюмы, бутоньерка, поддельный блеск молодости — всё говорило об этом. Началось с миссии искупления: Артур, мол, возмутительно обошёлся с Гетти, и обязанность «загладить» это перед Гетти лежит на его отце. Артур подозревал, что их отношения зашли далеко за пределы простого «заглаживания» его ошибки. Но он не знал ничего наверное. Думая об этом, он тяжело вздохнул. Этот вздох заставил тётю Кэрри беспокойно зашевелиться.

— Ты почти ничего не ел сегодня, Артур, — шепнула она. — Почему ты не отведаешь этих пирожков?

— Я не голоден, тётя.

— Но они такие вкусные, дружок, — уговаривала она огорчённым тоном.

Он молча покачал головой, глядя на неё как бы сквозь свою боль. У него вдруг появилось желание облегчить душу, излить перед тётушкой то, что его мучило. Но он подавил в себе это желание, хорошо понимая, что это было бы бесполезно. Тётя Кэрри добрая женщина и по-своему любит его, но из-за своей робости и благоговения перед отцом она просто неспособна помочь ему.

Он встал из-за стола и вышел из столовой. В передней остановился, поникнув головой, в нерешительности. В такие минуты, как эта, его мягкая впечатлительная натура жаждала чьего-нибудь сочувствия. «Если бы Гетти была здесь!» Клубок подкатился у него к горлу. Он почувствовал себя брошенным, беспомощным. Медленно пошёл наверх. Но, проходя мимо спальни матери, вдруг остановился. Невольным движением протянул он руку к двери и вошёл.

— Как ты себя чувствуешь сегодня, мама? — спросил он.

Мать резко оглянулась, лёжа на подушках с недовольно-вопросительным выражением на бледном, пухлом лице.

— У меня мигрень, — отвечала она. — А ты так меня испугал, открыв неожиданно дверь!

— Прости, мама. — Он тихонько присел на край кровати.

— Ох, нет, Артур! — запротестовала она. — Не тут, милый мой, я не переношу, когда кто-нибудь садится на кровать, особенно при такой головной боли. Она так меня мучает!

Он снова встал, немного покраснев.

— Прости, мама, — сказал он снова. Он поставил себя мысленно на её место и решил не обижаться на неё. Ведь это его мать. Из подсознательных глубин памяти вынырнуло воспоминание о её ласках в детстве, туманное представление о том, как она наклонялась к нему, и кружева её капота нависали над ним, окутывая и защищая его. Растроганный этим воспоминанием, жаждая её материнской ласки, Артур сказал прерывающимся голосом:

— Мама, можно мне поговорить с тобой?

Она недовольно посмотрела на него:

— У меня такая головная боль!

— Я недолго… Мне нужен твой совет.

— Нет, нет, Артур, — возразила она, закрыв глаза, словно испуганная его стремительностью. — Право, не могу. В другой раз, быть может. Право, у меня ужасно болит голова.

Артур молча отступил назад, выражение его лица резко изменилось.

— Как ты думаешь, Артур, — продолжала его мать, не открывая глаз, — отчего это у меня постоянно такие мигрени? Я думаю, не из-за пушечной ли стрельбы во Франции? Знаешь, ведь в воздухе происходят колебания. Конечно, слышать стрельбу я не могу, что совершенно понятно, но мне пришла мысль, что колебания воздуха могут вызвать такие явления. Конечно, этим нельзя объяснить мою боль в спине, а она меня в последнее время тоже очень мучает. Скажи, Артур, как ты думаешь, может пушечная пальба иметь какое-нибудь влияние?

— Не знаю, мама, — ответил, он глухо и помолчал, стараясь овладеть собой. — Я думаю, вряд ли это может повлиять на твою спину.

— Да, знаешь ли, на спину я не особенно жалуюсь. Мазь которую мне дал доктор Льюис, помогает замечательно. Я прочла рецепт. Аконит, беладонна и хлороформ, три смертельных яда. Не странно ли, что яд так полезен при наружном употреблении?.. Но о чём я говорила? Ах да, о вибрациях. Я только на днях читала в газете, что ими объясняют сильный дождь, который лил недавно. Это как будто подтверждает моё мнение, и доктор Льюис говорит, что существует одно совершенно определённое состояние, которое называется «пушечной головной болью». Разумеется, основная причина всего — нервное истощение. Это моё вечное горе, Артур, милый, — сильнейшее переутомление нервов!

— Да, мама, — согласился он тихо.

После новой недолгой паузы Гарриэт снова заговорила. С полчаса она описывала свои ощущения, потом вдруг подняла руку к голове и попросила Артура уйти, так как он её утомляет. Он молча повиновался. Четверть часа спустя, идя обратно коридором, он услышал её громкий храп.

Дни шли, и в душе Артура росло сознание, что он одинок со своим горем, отрезан от других людей, чуть ли не отвержен ими. Инстинктивно он начал сужать сферу своей деятельности. Он выходил только на работу и даже там ловил на себе странные взгляды Армстронга, Гудспета и некоторых рабочих. На улицах, когда он шёл в «Нептун» и обратно, ему часто кричали вслед оскорбительные слова. Раздор с отцом стал всем известен, и это приписывалось его отказу вступить в армию. Баррас без колебаний публично высказывал свои взгляды: его твёрдому патриотизму рукоплескали со всех сторон; все находили прекрасным то, что он не позволял естественному родительскому чувству восторжествовать над сознанием долга в годину великого народного бедствия. Артура парализовала мысль, что весь город следит за борьбой между ним и отцом.

В феврале положение все ухудшалось и ухудшалось, а в середине марта начал свою деятельность Слискэйльский Трибунал. Он состоял из пяти членов, — Джемса Ремеджа, владельца мануфактурного магазина Бэйтса, старика Мэрчисона, его преподобия Иноха Лоу из церкви на Нью-Бетель-стрит и Ричарда Барраса, который был единогласно избран председателем. Кроме этих пяти, в Трибунале заседал в качестве постоянного эксперта представитель военных властей, капитан Дуглас из Тайнкаслских казарм. Раттер, секретарь слискэйльского городского управления, исполнял также обязанности секретаря Трибунала.

С болезненно-напряжённым интересом следил Артур за первыми действиями Трибунала. Он не долго сомневался в его суровости: одному за другим Трибунал отказывал в освобождении от призыва. Дуглас вёл себя настоящим самодержцем. У него была манера надменно и дерзко оглядывать являвшихся, затем поднимать глаза и объявлять коротко: