Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства - Леонид Влодавец

— Валентинович.

— Жизнь такая, Иван Валентинович.

— Это понятно. Все чего-то ждут, а чем кончится — черт его знает. Тут, когда Владислава убили, Алька чуть с ума не сошла. Заперлась в комнате, час сидела — мы уж думали — не сделала бы какой дури. Потом вышла, утерлась и — на машину. Куда уехала — не сказала. Двое суток где-то носилась. Приехала — вроде даже веселая. Потом опять на целый день испарилась. К похоронам готовилась. Вчера весь вечер проревела в голос. Сегодня уехала с утра, вроде на похороны, а сейчас, к вечеру — уже веселая. Вы-то Владислава знали?

— Знал. Мы вместе учились. Когда я с женой разошелся, он на ней женился.

— А теперь, значит, наоборот… У вас, у художников, так принято, что ли?

— Да нет. Просто так вышло.

— Нам Владислав нравился, — Иван Валентинович достал пачку «Беломора» и предложит Сергею покурить. Серегины папиросы остались в пальто, и он принял в дар демьяновский «Беломор». Сели у приоткрытого окна. Полковник продолжил: — Да. Нравился нам Смирнов. Вежливый, да и не мальчик. Деловой, пробивной, легкий на подъем. Тут у Альки еще с института крутилась публика — ребята, девчонки. Собирались, болтали, громыхали. А он их сгарбузовал в «Спектр». Всего ничего времени прошло — а уже миллионами ворочают, на инвалюту торгуют. Бригады по всей стране ездят; там выставка, там аукцион, там чего-то оформляют… Раньше я летал много, да и сейчас вот опять переводят, однако Алька за этот год столько налетала и наездила — ужас! А волновались мы! Сами знаете, сейчас везде неспокойно. Думали, может, поженятся они с этим Владиком. Так что вот… Вообще-то знали, что он женат, они даже были тут разок вместе. Елена Андреевна, кажется?

— Да, — кивнул Серега, — это моя бывшая жена.

— Сейчас-то как с ней?

— Никак, — пожал плечами Серега, — разошлись как в море корабли. Виделись, когда вместе с Алей они приезжали после гибели Владика.

— И больше не женаты?

— Нет.

— А с Александрой собираетесь расписываться?

— Не знаю, Иван Валентинович, — откровенно сказал Серега. — По-моему, она к этому не стремится. Вольная она слишком. Увлечение у нее. Боюсь, что пройдет. — А у вас?

— У меня… У меня это подарок судьбы. Такое не каждому выпадает. Что будет дальше — не знаю.

— Она нам говорила, что вы такие картины пишете, что иностранцы их за бешеные деньги берут.

— Одну пока взяли, да вот вторую кооперативу продал. Буду третью писать.

— И сколько же это всего на рубли?

— Много. Тыщ пятьдесят чистыми.

— Ого! — удивился полковник. — Значит, обеспеченный? Машина, дача — не проблема.

— Мне не надо. Машину я водить все равно не умею. Меня вон Аля прямо с работы сюда увезла. Я и не ожидал, что у вас окажусь. Домосед я, одним словом.

— Родители живы?

— Нет. Отец в семьдесят пятом умер, мать — в восемьдесят пятом. Фронтовики.

— А у меня отец и мать живы, — как-то виновато произнес полковник, — это ведь отцовская квартира. Как в Москву его перекинули, так и получил. Сейчас с дачи не вылезает, и мать там же. Огородик у них там, сад. Участок большой, генеральский. Круглый год живут, а мы только наведываемся. Мама иногда еще приезжает чуть подлечиться. Ноги побаливают. А батя — нет. Тот сказал, что помирать будет — не поедет. Семьдесят в этом году стукнуло. Тоже фронтовик, герой Союза. Двадцать лично сбитых и шесть в труппе. А мать до войны была парашютисткой, мастер спорта. Но на войну не попала, замуж в сорок первом вышла, забеременела, а в январе, когда немцев от Москвы гнали, я родился. Батя в ПВО тогда был, можно сказать, дома. Только мы тогда, конечно, не здесь жили.

— У меня мать снайпером была, — сообщил Серега, — тридцать два фрица уничтожила. Отец комбатом был.

— Значит, тоже из военных? — улыбнулся Иван Валентинович.

— «Мы все войны шальные дети…» — процитировал Серега.

— Да, повезло тебе, — сказал полковник, переходя на «ты», — мог бы и не родиться.

— Да и тебе тоже. До войны разное могло случиться.

— Я Победу помню, — Иван Валентинович вздохнул, — мать меня на улицу вынесла, когда салют был. Кто плакал, кто смеялся, песни пели — и ракеты во все небо! А бомбежки не запомнил. Мать рассказывала, как в метро прятались, а я не помню.

Появилась Аля, принесла блюдо с салатом, тарелки достала из буфета.

— Помочь? — предложил отец.

— Садите, сидите. Справимся!

Аля убежала.

— Детей у тебя нет? — поинтересовался Иван.

Серега замялся, говорить про Олечку с Гавайских островов не хотелось.

— Нет.

— Заводи. Бог с вами, жениться не станете — и ладно, а ребенка ей сделай. Сейчас лучшие годы. Для нее, по крайней мере. Обидно будет, если пробегает.

— Мне-то поздно. Курю, пью.

— И я курил и пил. Ничего же, крепкая вышла.

— Сколько ей? — Серега спросил это для контроля.

— Двадцать шестой пошел. Я только-только училище кончил, а Верка в институте на первом курсе была. Ничего, справились. Конечно, дед с бабкой помогли. Они ее при себе держали, пока мы по гарнизонам летали.

Явились дамы с супницей, источавшей аромат борща.

— Опять натощак куришь? — проворчала Вера Сергеевна. — Язву нажить хочешь?

— Нажил уже, — Иван Валентинович хлопнул Веру Сергеевну но пышному заду.

Аля фыркнула. Она уселась рядом с Серегой и стала накладывать ему салат.

— Мы вам мешать не будем, — объявила Вера Сергеевна с излишней официальностью. — После обеда часок отдохнем и поедем на дачу. Надо хоть навестить стариков перед отъездом.

— Ты тоже едешь? — спросила Аля у матери.

— Конечно. Там дают служебную квартиру, надо же помочь устроиться товарищу полковнику. Хозяйство там большое, пока примешь, измучаешься. А питаться ему надо нормально. Знаем мы эти столовки. Угоняют на старости лет в Тмутаракань.

— Скажи спасибо, что вообще не списали, — проворчал полковник. — Про сокращение забыла?

После салата был борщ — наваристый, с салом, с буряком, сытный до изнеможения. Серега съел тарелку и подумал, что второго ему уже не одолеть, однако, когда появилось это второе — картофельные пироги с томатным соусом, посыпанные зеленью и нарубленными луковыми колечками — не удержался и съел. А после еще был компот. Из-за стола Серега встал с трудом, помог Але собрать посуду, покурил с полковником у окошка. Потом Алины родители отправились подремать, а Аля с Серегой вернулись в комнату.

— Ну как тебе мои? — спросила Аля. — В смысле папа?

— Приличный мужик, — ответил Серега, — только призывал сделать тебе ребенка. Этого я не понял. То есть я понял, что он внуков хочет, но почему я. По-моему, надо прежде всего к тебе обращаться.

— Правильно. Он и Владику об этом говорил. Надеется, что я буду клушей-наседкой. А я — не хочу. Я женщина, но я вовсе не считаю, что надо всю жизнь посвящать кухне, детям и ублажению мужа. Я желаю, чтобы у меня было свое дело. Мне хочется, чтобы ко мне относились с уважением не потому, что я — жена какого-нибудь-туза, а потому, что я сама — туз.

— Неужели никогда инстинкты не прорезались?

— Пока нет. Я вот даже просто так, немного расслабиться не всегда могу. Эти два дня я украла у кооператива. Там понимают — у меня горе. И то, что я хочу быть одна. В субботу и воскресенье они меня тревожить не будут. Но что мне делать, если я вдруг пожелала тебя? Вот он, инстинкт! Будь все как обычно, я бы привела тебя в «Спектр», повозила бы в интересные места, показала бы ребят, которые делают что-то новое, и вообще вела бы дело по-другому. А так — будем сидеть здесь. Постараюсь, чтоб тебе не было скучно…

— Да мне и так не скучно. Только уж очень накормили. Вздремнуть тянет. Дома я бы сейчас в сарай пошел и «Мечту» доделывал.

— Что это вообще будет?

— Третья часть триптиха. «Истина», «Откровение» и «Мечта».

— Это та, где я буду главной фигурой?

— Там других не будет. Позировать тебе не придется. Хочешь, сейчас сделаю эскиз? В карандаше, конечно.

Аля дала Сереге ватман маленького формата и карандаш. Минут через десять он показал ей то, что получилось.

— Женщина, парящая в пространстве, — держа листок на вытянутых руках, произнесла Аля. — А фон какой?

— Еще не знаю. В «Истине» с одной стороны было алое, с другой — голубое, в «Откровении» тот же цвет в углах. А здесь нужно, чтобы они смешались.

— Получится лиловый, — прикинула Аля. — Мрачноватый цвет для мечты. Мечта должна быть розовая или голубая. — Голубая, конечно, лучше, фигура будет контрастнее, в нее можно будет розовых тонов добавить.

— Банальность получится, — сказал Серега непримиримо, — это раз. Во-вторых, все полотно выпадет из тройки. Оно будет само по себе, не впишется.

— Ну, это уж твои проблемы. А эскизик ты мне оставишь? Хочешь посмотреть, как Владик меня изображал? Совсем другая манера. С тех пор я не хочу позировать.