Король ничего не решает (СИ) - Марс Остин

Министр улыбнулся и снял наушник, положил на стол, взял чашку двумя руками. Вера тоже взяла чашку, посмотрела на министра и великодушно пригласила:

— Спрашивайте.

— Вы правда думаете, что Барту стало лучше просто от еды? — он выглядел так, как будто сам не верит в это ни на грамм, Вера сделала невинное философское лицо:

— Ну вам же стало лучше от чая.

Он рассмеялся, она спросила:

— А что за проблемы у него на практике?

— Он перессорился со всеми студентами, потому что "они тупые и ничего не понимают", потом перессорился с преподавателями, потому что "они больные и не лечатся", потом перессорился со всей лабораторией управления, потому что "они думают, что они самые умные". И ещё он кому-то из фермеров сарай спалил, так что его и там теперь не особо любят.

— И поэтому не кормят?

— Да, похоже на то, — с улыбкой кивнул министр, взял себе персик, Вера тоже взяла, спросила:

— А это было до или после того, как вы ему мешок золота на голову уронили?

Министр перестал улыбаться, положил персик. Хорошо подумал, но ничего не сказал, Вера видела, каких усилий ему это стоило. Она молчала, он посмотрел на часы и ровно сказал:

— Я выплачу Кайрис премию, в конце месяца, уже скоро.

— Мы сейчас про Барта, а не про Кайрис.

Он молчал, она подождала хоть какой-нибудь реакции, не дождалась и сказала:

— Любая неожиданность — это стресс, а такая неожиданность — это вообще армагеддон. У него проблемы на практике, он не справляется на работе, а вы на него ещё и это взвалили.

— Он выдержит, он к этому готов.

— Никто не готов к тому, что его счёт увеличится настолько. Это подкашивало и гораздо более взрослых, умных и стабильных людей. Зря вы это сделали.

— Я дал ему маленький лук, чтобы он понял, что это не игрушка, и не искалечил себя большим.

— Столько золота, сколько он весит — это не маленький лук, это взрослый лук, ему хватит этого для травмы на всю жизнь.

— Он должен через это пройти. Он спустит эти деньги на ерунду, и захочет ещё, но ещё я ему не дам, и ему придётся выкручиваться самостоятельно и учиться их зарабатывать.

— Я вам не про деньги говорю, а про мировоззрение ребёнка, у которого внезапно появилась куча денег, которые он не зарабатывал. Он их не ждал, не хотел, и он с ними не справится, он не готов к этому.

— Ему пора повзрослеть.

— Повзрослеть — это ощутить себя властелином мира просто потому, что у него есть деньги? Понять, что эта власть иллюзорна и опасна, обломаться, растерять друзей, потерять веру в бескорыстные человеческие отношения, а взамен приобрести вечные сомнения и цинизм?

— Рано или поздно он должен через это пройти, это полезный опыт.

— Это всё равно, что сказать "ему пора познать любовь" и нанять сотню проституток.

— Со мной примерно так и сделали.

— Вы чудовище искалеченное. Я понимаю, почему вы таким стали, и вас не виню, но я искренне не понимаю, почему вы хотите точно так же искалечить своего ребёнка.

Министр смотрел в стол и молчал, Вера без всяких амулетов видела, каких усилий ему стоит это молчание. Попыталась сделать голос менее категоричным, и добавила:

— Вы уверены, что имеете право решать, через что он должен проходить, на основании своего опыта? Вы счастливы, довольны своей жизнью, своими отношениями с людьми?

— Я не жалуюсь.

— Потому что вы не умеете, вас этому не научили, если бы научили, ваша жизнь была бы совсем другой. И Барт теперь тоже "не жалуется", он просто молча ест и уходит.

Тишина повисла над столом тяжёлой грозовой тучей, Вера не хотела её нарушать, она хотела, чтобы он ушёл, просто исчез из этой комнаты и дал ей допить чай и дочитать главу. Она уже почти готова была встать и уйти, когда министр ровно сказал, с едва уловимой ноткой сожаления:

— Он уже получил свои деньги, назад я их не отберу. Я никогда не отменяю приказы.

— "Я никогда" — это типичный подростковый максимализм, вам не пятнадцать лет, умейте признавать существование исключений из правил.

— Он не исключительный, он самый обычный, все одарённые подростки одинаковые. Я тоже от первых больших денег чуть с ума не сошёл, но это прошло, с этим можно справиться.

— Так что просто бросим в воду человека, не умеющего плавать, и посмотрим, выгребет или нет. А то, что он — не вы, и у него потом на всю жизнь будет психика искалеченная, это его проблема.

Министр поморщился так, как будто она несёт бред, поднял ладонь и тихо сказал:

— Вера… я пришёл не для того, чтобы вы учили меня распоряжаться деньгами, вы в этом сильно не эксперт.

— Вас проводить?

Он посмотрел на часы и с усилием изобразил доброжелательность:

— Лучше расскажите мне о своей чудодейственной технике лечения стресса наступанием на ногу.

«Полчаса, полчаса философских сказок, и он уйдёт.»

Вера задумалась, потом спросила:

— Ваша матушка же не всегда вела себя так, как вы сегодня рассказывали — с обвинительными письмами, жестами из-за шторы, списком требований?

Он ответил, не задумываясь:

— Всегда. Но раньше я редко вызывал её недовольство, а в последнее время зачастил. Какое отношение это имеет к Барту?

— Никакого, я просто пытаюсь понять, как вам лучше объяснить, — она села удобнее, сделала глоток чая и на секунду закрыла глаза, пытаясь погрузить себя в это внутреннее тепло, так глубоко, чтобы мерзкий холод снаружи потерял значение. Спросила, приоткрыв глаза: — А в детстве? Вы говорили, что когда вам было девять, она вас любила, а в десять перестала. Как вы об этом узнали? На балу вы говорили, что она этого не говорила.

— Прямо не говорила, это… как-то не принято, — он чуть улыбнулся, как будто согретый приятным воспоминанием, Вера изо всех сил делала вид, что у неё никаких таких воспоминаний нет. С иронией спросила:

— Вы сами догадались?

— Она говорила об этом другим людям при мне.

Вера подняла брови:

— Серьёзно? Так и говорила: "Вот мой сын, люблю его до офигения"?

Министр рассмеялся и покачал головой:

— Нет, не так прямо. Она мной… как бы хвасталась, всегда брала меня с собой, всем рассказывала о моих успехах в науках и на соревнованиях. Одевала меня красиво, вышивала мне ленты, пояса, рукава и воротники, даже ботинки. Заказывала мне украшения, очень дорогие, у меня был золотой меч, в золотых ножнах, на золотом поясе, до сих пор есть, покажу как-нибудь, он в сокровищнице валяется. Карета у меня была личная, в империи кареты пешие, такая коробка с продольными балками, и её рабы на плечах носят, у меня была с морским драконом и кораблями, мне тогда нравилась книга одна, они там были, я сам заказал, чтобы они были на карете.

— Это не она придумала, то есть?

— Я придумал. Она сказала, что подарит мне карету, я сказал, что хочу вот такую, она согласилась и приказала мастерам сделать в точности так, как я хочу.

— Круто, — кивнула Вера, — всё?

Министр задумался, постепенно перестал улыбаться, Вера подтолкнула:

— Вспомнили что-то ещё?

Он подумал ещё немного и неоднозначно приподнял плечи, Вера усмехнулась:

— Подведём итог. Вы поняли, что вас любят, потому что вас красиво одевали и хвастались?

Министр тихо рассмеялся, Вера развела руками:

— Ну что? Я пытаюсь понять. Вам нравилось ходить в золоте и вышивке?

Он опять неопределённо двинул плечами, немного смущённо сказал:

— Мне нравилось, что это ей нравится. Она прямо сияла, когда этим занималась.

— Ладно, я поняла. Значит, это всё?

— Что вам ещё нужно?

— Мне ничего не нужно, мы сейчас не обо мне. Это же не мне надо объяснить, почему люди — социальные животные. Продолжаем список. Папа. Он вам всё позволял и всё покупал, это я помню. Он тоже вами хвастался и демонстративно гордился, это король рассказывал. Было что-то ещё, что давало вам понять, что он вас любит?

Министр наконец-то улыбнулся по-настоящему, задумался о приятном, внезапно улыбнулся шире, как будто наконец-то нашёл то, что искал, и весело выдал: