Бог-Император Дюны - Фрэнк Герберт

— Ты видишь, — спросил Монео. — Ты была не права. Ни ты, ни Говорящие Рыбы не смягчили его. Но ты, Хви, именно ты, приблизила время его уничтожения.

Хви обрушила всю свою муку на Монео.

— Я больше не буду встречаться с ним, — сказала она. Для Айдахо тот переход по коридору к квартире был самым трудным, из всего сохранившегося в его памяти. Ему представлялось, что его лицо — пластитовая маска, под которой он пытается спрятать бушующие внутри страсти. Никто из его гвардейцев не должен видеть его боли. Он не мог знать, что большинство из гвардейцев гадают о причине его расстройства и втайне сочувствуют ему. Все они знали Дунканов и научились хорошо читать по их лицам.

В коридоре возле самой квартиры Айдахо встретил Наилу, которая медленно брела ему навстречу. В лице женщины преобладали растерянность и чувство утраты. Это выражение остановило его, он на мгновение забыл о своих горестях и внутренней сосредоточенности.

— Друг! — окликнул он Наилу, когда их разделяли всего несколько шагов.

Она посмотрела на него, на ее квадратном лице отразилось узнавание, но не более того. Какая странная женщина, подумал он.

— Я больше не Друг, — ответила она и прошла мимо по коридору.

Айдахо резко повернулся на пятках и посмотрел в удаляющуюся спину — тяжелые плечи, вызывавшие ощущение чудовищных мышц.

Для чего вывели ее? — удивился он. Но это была преходящая мысль. Его собственные заботы навалились на него с еще большей силой. Он сделал еще несколько шагов и прошел в свои апартаменты. Оказавшись внутри, он с силой сжал кулаки. Я больше не связан ни с каким временем, подумал он. Странно, но эта мысль не принесла чувства освобождения. Он понимал, однако, что сделал то, что постепенно освободит Хви от любви к нему. Он был унижен. Она будет думать о нем лишь как о маленьком, задиристом дурачке, о субъекте, которому дороги лишь его собственные эмоции. Он перестанет быть предметом ее забот.

А этот несчастный Монео!

Айдахо понял форму обстоятельств, которые создали послушного мажордома. Долг и ответственность. Какая это надежная гавань во времена принятия трудных решений.

Я тоже был таким когда-то, подумал Айдахо. Но это было в другой жизни и в другое время.

***

Дунканы иногда спрашивают у меня, понимаю ли я экзотические идеи нашего прошлого? И если я понимаю их, то почему не могу их объяснить? Знание, по мнению Дунканов, заключается лишь в частностях. Я пытаюсь объяснить им, что все слова отличаются пластичностью. Образы, заключенные в слова, искажаются в момент произнесения слова. Идеи, заключенные в языке, требуют для своего выражения особого языка. Именно в этом заключается сущность значения слова экзотический. Вы видите, как начинается искажение? Перевод становится бессильным в присутствии экзотического. Галахский язык, на котором я сейчас говорю, полагает сам себя. Он — внешняя рамка, остов опоры и точки отсчета, особая, частная система. Опасности подстерегают нас в любой системе. Системы включают в себя не исследованные верования своих создателей. Усвойте систему, примите ее верования, и вы поспособствуете устойчивости к изменениям. Служит ли какой-либо цели моя попытка объяснить Дунканам, что для выражения некоторых вещей просто не существует языков. Ах! Но что поделаешь, ведь все Дунканы верят, что все языки мира принадлежат мне.

Два дня и две ночи Сиона не закрывала клапан защитного костюма и не надевала лицевую маску, теряя с каждым выдохом драгоценную воду. Потребовалось напомнить ей напутствие, которое древние фримены давали своим детям, чтобы она наконец вспомнила слова своего отца.

Лето заговорил с ней холодным третьим утром их путешествия, когда они остановились в тени скалы на обдуваемом всеми ветрами эрге.

— Береги каждый вздох, ибо он уносит тепло и влагу твоей жизни, — сказал он.

Он знал, что они проведут в Пустыне еще три дня и три ночи, прежде чем достигнут воды. Шли уже пятые сутки с тех пор, как они покинули Малую Цитадель. Ночью они вступили в полосу мелких дрейфующих песков — это были не дюны — те виднелись вдалеке, на горизонте, вместе с остатками хребта Хаббанья — в виде тонкой полоски, если знать, куда смотреть. Теперь Сиона снимала маску только затем, чтобы что-то внятно сказать, но губы ее уже почернели и стали кровоточить.

У нее жажда отчаяния, подумал он, оценив условия, в которых они находились. Скоро настанет кризис. Его чувства подсказывали, что они по-прежнему одни на краю плато. Всего несколько минут назад солнце поднялось над горизонтом. Косой низкий свет отражался от столбов песка и пыли, которые вихрями кружились на непрестанном ветру. Слух Лето отфильтровал шум ветра, и он начал воспринимать и другие звуки — тяжкое дыхание Сионы, шум падения песка с соседней скалы, шорох продвижения по песку его собственного большого тела.

Сиона сняла маску, но продолжала держать ее в руке, чтобы быстро надеть снова.

— Как скоро мы придем к воде? — спросила она.

— Через три ночи.

— Может быть, есть лучшее направление, чем это?

— Нет.

Сиона поняла и оценила фрименскую экономию при обмене информации. Она с жадностью высосала несколько капель влаги, скопившейся в мешке-ловушке.

Лето были знакомы эти движения — так поступали все фримены в минуты величайшего напряжения всех сил. Теперь Сиона знала то ощущение, которое было хорошо знакомо ее предкам — жажда на грани смерти.

Несколько капель в мешке иссякли. Он услышал, как она всасывает в себя воздух. Она надела маску и спросила приглушенным голосом:

— Я не справлюсь с этим, да?

Лето заглянул ей в глаза, увидел в них ясность мысли, ту ясность, которая приходит только на краю гибели, всепроникающая ясность, которая в иных случаях практически недостижима. Это озарение обостряет только те чувства и усиливает только те действия, которые увеличивают шансы на выживание. Да, Сиона вошла в состояние тедах риагрими, муки, которые открывают сознание. Скоро, очень скоро ей придется принять решение, которое, как ей кажется, она давно уже приняла. По этим признакам Лето понял, что с Сионой надо обходиться с исключительной вежливостью. Ему придется отвечать на каждый ее вопрос с максимальной предупредительностью, ибо в каждом вопросе таилось суждение.

— Я справлюсь? — не унималась Сиона.

В ее отчаянии был отблеск надежды.

— На это нельзя ответить ничего определенного, — ответил он.

Эти слова повергли ее в настоящее отчаяние.

Оно не входило в намерения Лето, но он знал, что это случается часто — точный, но двусмысленный ответ служит для человека подтверждением его самого глубокого страха.

Она тяжело вздохнула.

Снова прозвучал ее приглушенный маской голос:

— У тебя были особые расчеты на меня в твоей селекционной программе.

Это был не вопрос.

— У всех людей есть те или иные намерения, — объявил он.

— Но ты хотел моего полного согласия.

— Это правда.

— Как ты мог рассчитывать на мое согласие, если знал, что я ненавижу все, что связано с тобой? Будь же честен со мной!

— Три подставки согласия — это желание, данные и сомнение. Точность и местность имеют весьма косвенное отношение к согласию.

— Пожалуйста, не спорь со мной. Ты же видишь, что я умираю.

— Я слишком сильно уважаю тебя, чтобы с тобой спорить.

Он не спеша приподнял передний сегмент и оценил силу ветра. Дневной зной вступал в свои права, но в воздухе было еще много влаги, и Лето испытывал некоторый дискомфорт. Он напомнил себе, что чем больше распоряжений он давал о контроле погоды, тем больше параметров приходилось контролировать. Абсолютное приводило его к еще большей неопределенности.

— Ты говоришь, что не споришь, а сам…

— Спор закрывает дорогу пониманию, — сказал он, опустившись на землю. — Спор всегда служит прикрытием насилию. Если спор длится слишком долго, то он неизбежно приводит к открытому насилию. У меня нет намерения подвергать тебя какому бы то ни было насилию.

— Что ты имеешь в виду под желанием, данными и сомнениями?

— Желание сближает партнеров. Данные ограничивают рамки диалога. Сомнения очерчивают вопросы.

Она придвинулась ближе и посмотрела ему в глаза. Теперь их разделял всего один метр.

Как странно, подумал он, что такая ненависть может так полно сочетаться с надеждой, благоговением и страхом.

— Ты можешь меня спасти?

— Способ есть.

Она кивнула, и он понял, что из его ответа она сделала неверный вывод.

— Ты хочешь продать спасение за мое согласие! — обвиняющим тоном воскликнула она.

— Нет.

— Если я пройду твое испытание…