Бог-Император Дюны - Фрэнк Герберт

Айдахо в ярости уставился на Монео.

— И после этого ты говоришь, что не знаешь, что происходит в Пустыне с твоей собственной дочерью?!

— Сиона проходит испытание, я же сказал тебе.

— Но что означает это испытание?

Монео прикрыл глаза руками и вздохнул. Он опустил руки и подумал, что заставляет, себя связываться с этим глупым, опасным и древним человеком.

— Это означает, что она может умереть.

Айдахо отпрянул, гнев его немного остыл.

— Как ты мог допустить?

— Допустить? Ты думаешь, что у меня был выбор?

— Каждый человек может сделать выбор!

Горькая усмешка коснулась губ Монео.

— Как так получилось, что ты оказался глупее всех других Дунканов?

— Других Дунканов! — повторил Айдахо. — Как умирали эти другие, Монео?

— Так, как мы все умираем. Они выпадали из связки времен.

— Ты лжешь. — Айдахо цедил слова сквозь стиснутые зубы, костяшки пальцев руки, сжимавшей рукоять ножа, побелели.

Монео продолжал говорить мягко и вкрадчиво:

— Берегись. У меня тоже есть границы терпения, особенно сейчас.

— Это гнилое место! — крикнул Айдахо. Он обернулся и окинул взглядом коридор. — Там происходят вещи, которые я не могу принять!

Монео невидящим взглядом посмотрел в ту же сторону.

— Ты должен повзрослеть, Дункан. Должен.

Рука Айдахо застыла на рукоятке ножа.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Сейчас очень неустойчивое время. Всего, что может вызвать его волнение, надо всячески избегать… этого просто нельзя допустить.

Айдахо с трудом удерживался от того, чтобы не ударить мажордома. Его удерживало нечто загадочное в поведении Монео. Однако были сказаны слова, которые нельзя было пропускать мимо ушей.

— Я не незрелый ребенок, как ты, может быть…

— Дункан! — Монео впервые повысил голос почти до крика. От неожиданности Айдахо выпустил из руки нож, а Монео продолжал: — Если твоя плоть стремится к зрелости, но что-то удерживает ее, то на этой почве развиваются отклонения в поведении. Иди.

— Ты… обвиняешь… меня… в?..

— Нет! — Монео указал рукой вдоль коридора. — О, я знаю, что ты там видел, но это…

— Две женщины, слившиеся в страстном поцелуе! Ты думаешь, что это не…

— Это действительно не важно. Юность пробует свою силу множеством способов.

Айдахо, едва сдерживая себя, качнулся вперед на носках.

— Очень рад узнать это о тебе, Монео!

Да, это очень хорошо, но я тоже узнавал кое-что и о тебе, причем несколько раз.

Монео с наслаждением следил, какое действие оказали на Айдахо его слова. Дункан был потрясен. Гхола никогда не могут избавиться от чар того, что делали до них Другие гхола.

Айдахо заговорил хриплым шепотом:

— И что же ты узнал?

— Ты научил меня одной очень ценной вещи, — сказал Монео. — Все мы стремимся реализоваться, но если что-то тормозит нас, то мы ищем выхода в боли — мы или ищем ее для себя, или причиняем ее другим. Особенно уязвимы в этом отношении подростки.

Айдахо вплотную приблизился к Монео.

— Я говорю о сексе!

— Конечно.

— Ты обвиняешь меня в том, что я подросток…

— Да, это так.

— Я перережу тебе…

— Заткнись!

В голосе Монео не было нюансов Голоса Бене Гессерит. но в нем была привычка повелевать, и Айдахо подчинился.

— Прости, — сказал Монео. — Но я очень расстроен из-за того, что моя единственная дочь… — он осекся и пожал плечами.

Айдахо дважды глубоко вздохнул.

— Вы все здесь сошли с ума! Ты говоришь, что твоя дочь может умереть и, однако…

— Ты глупец! — рявкнул Монео. — Ты что, не понимаешь, что мне нет никакого дела до твоих мелких забот! Твои глупые вопросы и твои эгоистичные… — он печально тряхнул головой.

— Я прощаю тебя, потому что у тебя личные проблемы, — сказал Айдахо, — но если ты…

— Прощаешь! Ты меня прощаешь? — Монео задрожал от ярости. Это было уже слишком!

Но Айдахо упорствовал.

— Я могу простить тебя за…

— Ты! Болтаешь о сексе, прощении и боли и… ты думаешь, ты и Хви Нори…

— Не смей о ней говорить!

— О да. Она не имеет к этому никакого отношения! Ты занимаешься с ней сексом и не думаешь с ней расставаться. Скажи мне, глупец, как ты можешь что-то дать перед лицом этого?

Ошарашенный Айдахо глубоко вдохнул. Он не предполагал, что вечно мягкий и спокойный Монео способен на такой страстный монолог. Но это нападение, эта атака, это не могло быть…

— Ты думаешь, что я жесток? — спросил Монео. — Я просто заставляю тебя думать о тех вещах, которых ты попросту избегаешь. Ха! Более жестокие вещи делались в отношении Господа Лето только из одной жестокости.

— Ты защищаешь его? Ты…

— Я лучше его знаю!

— Он использует тебя!

— Для какой цели?

— Об этом мне скажешь ты!

— Он наша единственная надежда остаться в веках…

— Извращенец не может остаться в веках!

Монео снова заговорил спокойно, но его слова потрясли Айдахо.

— Я скажу тебе это только один раз. Гомосексуалисты были среди самых лучших воинов в нашей истории, это были берсерки, неистовые в бою. Они были среди лучших священников и жриц. Требование безбрачия не случайно в истории религии. Не случайно и то, что из недозревших подростков получаются лучшие солдаты.

— Это извращение!

— Совершенно верно! Военные начальники на протяжении многих столетий знали, что извращенное влечение превращается в боль.

— Именно этим и занимается Великий Бог Лето?

Монео так же мягко ответил:

— Насилие, предполагает, что ты навлекаешь боль и страдаешь от нее. Насколько лучше управлять войском, которое движимо этим древнейшим инстинктом.

— Он и из тебя сделал чудовище!

— Ты предположил, что он использует меня, — сказал Монео. — Я допускаю это, потому что знаю, что цена, которую он платит, намного больше, чем та, что он требует с меня.

— Даже твою дочь?

— Он ничего не получит за это. Почему должен получить я? О, я думаю, ты понимаешь, что значит быть Атрейдесом. Дунканы всегда были хороши в этом.

— Дунканы! Будь ты проклят, я не буду…

— У тебя просто не хватает духу платить цену, которую он просит, — сказал Монео.

Молниеносным движением Айдахо выхватил из ножен кинжал и бросился на Монео. Как ни быстро он двигался, Монео оказался быстрее — он отступил в сторону И, выполнив подсечку, толкнул Дункана, который лицом вниз полетел на пол. Он лежал на полу, медленно осознавая, что только что напал на Атрейдеса. Монео был Атрейдесом. Потрясение сделало Айдахо неподвижным.

Монео стоял и молча смотрел сверху вниз на лежащего Айдахо. В лице мажордома была невыразимая печаль.

— Если ты хочешь убить меня, Дункан, то лучше бей меня тайком в спину. Тогда, может быть, ты достигнешь успеха.

Айдахо поднялся на одно колено и застыл в этом положении. все еще сжимая нож. Монео двигался так легко. так грациозно… так., небрежно! Айдахо откашлялся.

— Как ты сумел…

— Он очень долго тренировал нас, Дункан, укрепляя в нас силу и ловкость. Он сделал нас быстрыми, умными, способными к самоограничению, понятливыми. Ты… ты просто устаревшая модель.

***

Знаете ли вы, что чаще всего утверждают повстанцы? Они говорят, что их мятеж неуязвим для экономической войны, поскольку они не имеют собственной экономики, а паразитируют на тех, кого собираются ниспровергнуть. Эти глупцы просто не в состоянии понять, какой монетой им неизбежно приходится платить. Такая картина повторяется из века в век с дегенеративной неумолимостью. Вы можете наблюдать ее в рабовладельческих обществах, в преуспевающих странах с кастовой организацией государства, в странах с социальной бюрократией — короче, в любой системе, где имеется зависимость. Слишком долгий паразитизм приводит к необходимости формирования образа врага.

Лето и Сиона весь день пролежали в тени дюны, передвигаясь лишь вслед за солнцем. Он учил ее, как защититься or зноя, зарывшись в песок; в тени дюн никогда не бывает по-настоящему жарко.

Но второй половине дня Сиона прижалась к Лето в поисках тепла — девушка начала мерзнуть, а Лето буквально источал тепло.

Временами они разговаривали. Лето рассказывал Сионе о благодатных фрименских обычаях, которые некогда царили и этой Пустыне. Она же пыталась приобщиться к его тайным знаниям.

Раз он сказал ей:

— Это может показаться тебе весьма странным, но именно здесь, в Пустыне, я в наибольшей степени чувствую себя человеком.

Его слова не произвели на девушку должного эффекта, она так и не поняла своей человеческой уязвимости, не осознала, что может умереть в этой Пустыне. Даже когда они молчали, Сиона не закрывала лицевой клапан, оставляя открытым рот.