Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

Поэтому в былине о женитьбе Владимира в сборнике Кирши Данилова так странно говорится о «короле» Золотой Орды и об Афросинье «Королевишне», которая в той же былине названа Евпраксией. Какие—то неясные воспоминания о Елене—Евпраксии найдем и в былине о молодце и литовской королевичне, которая зовется Еленой.[682] Вообще цикл песен о королевичах из Кракова, о литовских князьях заслуживает большого внимания со стороны исследователей русского фольклора как отражение определенного исторического этапа в развитии наших былин и исторических песен.

В самой Литве сложился легендарный рассказ о литовских походах: Ольгерд и Дмитрий поддерживали дружеские отношения. Вдруг Дмитрий Иванович без всякой причины прислал к Ольгерду своего посла с упреками, а с ним огниво да саблю, со словами «буду в земли твоей по красной весне и по тихому лету». Ольгерд вынул из огнива губку и кремень, запалил губку и отдал ее послу с обещанием: «Я у него буду на Велик день и поцелую его красным яйцом – щитом, и с сулицею, а Божиею помощию к городу Москве копье свое прислоню». На самый Великий день (то есть на Пасху) князь великий с князьями и с боярами рано шел из церкви, а Ольгерд показался под Москвою на Поклонной горе. Испугавшись литовской силы, Дмитрий Иванович сам выехал к Ольгерду, поднеся ему большие дары, и помирился, но Ольгерд этим не удовлетворился. В знак победы он сел на коня и с копьем в руке подъехал к городу, «и копие свое под Москвою приклонил».[683] В этом рассказе чувствуется отголосок какого—то предания, а возможно, песни, сложенной в честь Ольгерда, с ее народными мотивами о красной весне и тихом лете. Для историка Москвы в этом рассказе имеется, впрочем, одна интересная деталь – высокое представление о значении Москвы как стольного города. Ольгерд в легенде поступает примерно так же, как древний Олег, повесивший щит на вратах Царьграда.

МОСКВА И КУЛИКОВСКАЯ БИТВА

Значение Москвы как объединительного центра русского народа особенно сказалось в 1380 году – в памятные дни Куликовской битвы. Москвичи приняли горячее участие в общерусском деле борьбы с татарами и обеспечили победу над грозным врагом. Москва была тем центром, куда сходились отряды из русских городов, «снидошася мнози от всех стран на Москву к великому князю». Сюда пришли белозерские полки, ярославские, ростовские, устюжские, но главная сила русского войска составилась из москвичей. Это видно из рассказа об уряжении полков на Коломне и на Куликовом поле. В числе других воевод в передовом полку находим московского боярина Микулу Васильевича, в большом полку при самом великом князе находились московские бояре Иван Родионович Квашня и Михаил Бренк.

Замечательно описание проводов русского войска, отправлявшегося из Москвы в поход против татар. «В слезах и во кричании ни единаго слова не может рещи от жалости сердца», – рассказывает повесть о Мамаевом побоище. Великая княгиня Евдокия в слезах не могла произнести ни одного слова, и сам великий князь едва удержался от слез, но не прослезился «народа ради», в душе жалостно плакал, а словами утешал княгиню.[684] К этой картине проводов воинов, такой простой и понятной, трудно что—либо добавить. Другая повесть о Мамаевом побоище поясняет причины этой всеобщей скорби в Москве и в других русских городах.

Нигде не хотели утешиться об ушедших воинах, потому что они пошли с великим князем за всю землю Русьскую на острая копья.[685]

Московская рать составила ядро русских войск, сражавшихся на Куликовом поле. Она и выдержала главный удар татарских войск.

Под княжеским знаменем в княжеских доспехах на Куликовом поле стоял Михаил Бренк. Сюда и устремился неодолимый напор татар. Бренк погиб, но войско знало, что это не решает исхода битвы. Ведь под княжеским стягом погиб не великий князь, а боярин.

Дмитрия Ивановича отличало бережливое отношение к воинской силе. После битвы он объезжал Куликово поле, заваленное трупами убитых воинов, и оплакивал своих сподвижников – «и проплака о всех князь великий горким плачем с великими слезами».[686]

Сказания о Мамаевом побоище передают нам речи Дмитрия Ивановича, сказанные им воинам перед началом сражения. Конечно, подлинные слова Дмитрия Ивановича всячески изменялись под пером позднейших переписчиков и составителей сказаний о Мамаевом побоище, но общая мысль речей Дмитрия передается почти одинаково – это мысль о необходимости пострадать за Русскую землю. На слова приближенных: «Аще ли спасемся, а тебя единаго не будет, чей успех будет?» – Дмитрий отвечал такой речью: «Сами разумеете, коль красно есть з добрыми людьми умрети, а прияти себе смерть мученическая». В другом случае Дмитрию Ивановичу приписываются не менее замечательные слова: «Да приях от Бога на земли власть болши всех, чести и дарове, зла ли не могу терпети, и како могу терпети, а како вас могу терпети и видети побежаемых».[687]

В собрании Государственного исторического музея имеется замечательная рукопись, которая возвращает нас ко времени памятной Куликовской битвы. Это Синодик, написанный на пергамене полууставом XV века, с добавлениями позднейшего времени. В нем мы находим почти современную запись о погибших на Куликовом поле: «Князю Федору Белозерскому и сыну его Ивану (на полях Константину Ивановичу), убиенным от безбожнаго Мамая, вечная память. И в той брани избиеным: Симеону Михайловичу, Никуле Васильевичу, Тимоф(е)ю Васильевичу (на полях Валуеву), Андрею Ивановичу Серкизову, Михаилу Ивановичу и другому Михаилу Ивановичу, Льву Ивановичу, Семену Мелику и всей дружине их по благочестию скончавшихся за святые церкви и за православную веру, вечная память». В рукописи тут написано: «возглас». На церковных службах тут возвышали голос, поминая убиенных на Куликовом поле.[688]

Москва видела и радостное событие – возвращение великого князя Дмитрия Ивановича, отныне навсегда прозванного Донским. Позднейшие версии сказаний о Мамаевом побоище говорят, что великий князь прибыл в село Коломенское и ждал здесь своего брата Владимира Андреевича, также прозванного Донским. В день торжественного вступления победоносного войска в Москву, оно выстроилось по обеим сторонам Яузы. Это было 1 октября 1380 года. Митрополит Киприан встречал великого князя в Андроникове монастыре с крестным ходом. Отсюда шествие пошло к Кремлю. Во Фроловских воротах великий князь увидел великую княгиню с княгинею Марьей, женой Владимира Андреевича, «с воеводскими женами и с воинскими». Евдокию сопровождали два малолетних сына, Василий и Юрий. Дмитрий Иванович пошел в Архангельский собор для поклонения гробам предков, а оттуда в Успенский собор.

Так рассказывается в названном нами Новгородском Хронографе, и дело будущих исследователей – определить, с чем мы тут имеем дело – с позднейшими припоминаниями и домыслами или с действительными событиями. Впрочем, указание на митрополита Киприана, отсутствовавшего в 1380 году в Москве, заставляет нас несколько осторожно отнестись к повествованию о церемониале торжественной встречи в Москве; в остальном рассказ не вызывает особого сомнения и, во всяком случае, правдоподобен.[689]

НАШЕСТВИЕ ЕДИГЕЯ

О Тохтамышевом разорении говорилось уже выше. Спустя четверть века, в 1409 году, Москва испытала новые разорения от татар. Современные летописцы не скрывают, что успех нового татарского нахождения в немалой степени зависел

от неумелой и излишне доверчивой политики Василия Дмитриевича: татары «яко волцы ухитряюще покрадают нас».[690]

Татарский набег был хорошо подготовлен князем Едигеем, тщательно скрывавшим свои замыслы и даже помогавшим Василию Дмитриевичу во время его трехлетней войны с Витовтом. Едигей вел двуличную политику и посылал свои войска на помощь московскому князю, желая возможно дольше продлить распри между русскими и литовцами, «да не вскоре устраяють мира». Замыслы Едигея стали известны в Москве, и одному московскому боярину поручено было сообщить о движении Едигея, но последний перехитрил великого князя, задержал боярина и поспешно пошел к Москве. Известие о приближении татарского войска пришло в Москву тогда, когда враг уже находился поблизости от города («близ сущу града»). Великий князь тотчас же покинул город вместе с княгиней и детьми, направившись в Кострому. Часть горожан бежала из города, где начались разбои и грабежи. Смятение еще более усилилось, когда были зажжены посады, чтобы очистить место вокруг стен Кремля, так как строения помогали врагам скрываться за ними. Люди бегали и кричали, а пламень огненный подымался к небесам с громом, пишет об этом летописец.

В пятницу (1 декабря)[691] к вечеру под городскими стенами показались татарские полчища. Они расположились лагерем в некотором расстоянии от Кремля, а сам царь остановился в селе Коломенском. Едигей хотел зимовать под городом, чтобы овладеть Кремлем, и потребовал от тверского князя прийти к нему на помощь с пушками. Тверской князь сделал вид, что идет к нему на помощь, но дошел только до Клина и повернул обратно. Дело решила смута в самой Орде. Один ординский царевич внезапно напал на Сарай и чуть не захватил самого хана, который спешно послал за Едигеем, призывая его немедленно вернуться домой. Воспользовавшись общим смятением, Едигей взял с москвичей большой выкуп и освободил Москву от осады.