Без Поводыря - Андрей Дай

Радовало хотя бы то, что Дагмар… гм… сменила гнев на милость. Сначала Великая княгиня стала зазывать в свою огромную карету Наденьку с маленьким Герочкой, чему и моя супруга была рада. Дормез Минни немедленно наполнялся каким‑то мало вразумительным сюсюканьем и чириканьем вокруг детей. После, уже после Колывани, во время остановок на станциях заметил, что принцесса все чаще стала со мной заговаривать. Причем, вполне благожелательно.

Это, как оказалось — временное наваждение, впрочем, с Великой княгини спало в один миг, как по волшебству, стоило возницам остановить лошадей на привокзальной площади Нижнего Новгорода. Экипаж Дагмар немедленно оцепили в два кольца местные полицейские и сопровождающие кортеж гвардейские офицеры. А мы, придворные и я с Надей, оказались за. Вне круга, едрешкин корень.

Супруга регента Империи с сыном уже через час отправилась на заранее приготовленном поезде в сторону Москвы, а нам пришлось еще сутки ждать, пока найдется достаточное количество мест. Это я к тому, чтоб вы потом не спрашивали: как вышло, что Мария Федоровна оказалась в Санкт–Петербурге на две недели раньше своих же фрейлин.

Никогда бы, честно говоря, не подумал, что Минни была способна бросить нас на произвол судьбы, и метеором умчаться в столицу. Ладно у меня нашлись потребные для покупки проездных жетонов средства на всю толпу. А если бы их, этих денег не было бы? Как бы мы стали добираться? Что, в конце концов, стали бы кушать и где ночевать?

Я конечно могу понять, что положение обязывает. Что от датчанки не зависел Божий Промысел, и это не ей, а раненному царю, пришло в голову сразу после крещения отречься от престола в пользу Николая. Понимаю, что верная супруга в таких случаях просто обязана быть рядом с мужем. Но ведь могла бы хотя бы как‑то позаботиться о своих людях…

Неделю потеряли в Москве. Пока жандармы Первопрестольной отправили запрос в Санкт–Петербург. Пока пришел ответ. Пока удалось купить билеты на поезд Николаевской железной дороги. Высший свет устремился в Северную Столицу и билеты стали в дефиците. Вельможи торопились припасть к ногам нового государя, а мы просто случайно оказались в самом центре этого человеческого прилива.

Но все кончается. Кончилась и эта долгая, выматывающая и нервная дорога. В двадцатых числах января мы, прежде, от самого Нижнего, старавшиеся держаться вместе, распрощались у дверей Московского вокзала и растворились в муравейнике полумиллионного города.

Следующим днем я посетил Его Императорского Величества канцелярию, где доложил каким‑то заполошенным писарям о своем прибытии, и вернулся ожидать вызова на аудиенцию в родительский дом. Потекли дни пустого времяпровождения. Я, привыкший к состоянию перманентного аврала, просто изнывал от скуки. Посещения родственников и ответные визиты друзей развлекали мало. Душа требовала совсем другой деятельности.

Съездил навестить опекаемых мною студентов. Заглянул к профессору Зинину и в секретариат Вольного Экономического Общества. Отобедал в ресторане дяди Карла с другим дядей Карлом — тем, что правая рука принца Ольденбургского. Пришлось потом нанести визит вежливости и самому принцу. Еще в день приезда отправил слугу в Михайловский дворец, осведомиться у Елены Павловны, когда ей будет угодно меня принять. Человек вернулся с известием, что Великая княгиня ныне в Царском Селе, ухаживает за слегшей с обострением легочной болезни от печальных новостей из Парижа царицей.

В общем, промаявшись дурью с недельку, изучив газеты и насмотревшись на ненастные улицы столицы, я собрался и отправился в Царское Село — навестить раненного Александра. Естественно, с надеждой встретить в переходах не такого уж и большого дворца Великую княгиню Елену Павловну. Санкт–Петербург бурлил. Регент взялся за неблагодарный труд и затеял перестановки в правительстве. Каких‑то министров сняли, кого‑то ставили. Лидеры основных придворных партий делали какие‑то заявления. Я же, будучи несколько лет оторванным от этого праздника тщеславия, мало что понимал в происходящем. А кто смог бы открыть мне глаза лучше, чем «придворный ученый»?

Попасть во дворец оказалось на удивление просто. Переходы были пустынны, слугам было не до меня, а охрану я вообще не увидел. Единственной преградой в покои Александра, которой впрочем хватило, чтоб отправить меня восвояси, оказался дежурный лейб–медик. А у дверей Марии Александровны на страже находилась целая стая неприветливых фрейлин. Так и уехал бы я не солоно хлебавши, если бы уже на выходе не встретил Великого князя Константина.

— А, Воробей! — гаркнул он, эхом прокатив данное мне при дворе прозвище по закоулкам огромного строения, разогнав этим больничную тишину дворца. — Ты в столице?! Отлично! Просто превосходно! Жди! Ты нужен.

И умчался. Вот гад? Где ждать? И чего? Я еще наверное с час ошивался у подножия парадной лестницы, а потом плюнул и уехал домой. Понадоблюсь, они знают где меня искать. И еще одно тогда для себя решил: подожду еще неделю, и если обо мне не вспомнят, пишу прошение об отставке и возвращаюсь в Томск. Свой дом–теремок я продавать не стал. Наказал только Гинтару, что в нем могут жить сибирские начальники совершенно бесплатно. Так что нам с Надей и Герочкой было куда возвращаться. Да и чем заняться в родных краях нашлось бы.

А вечером принесли записку от князя Мещерского. Я и раньше слышал, что у Вово отвратительный почерк, но не имел возможности убедиться в этом лично. Свидетельствую: как курица лапой и с ошибками. Впрочем, тогда меня это только позабавило. Гораздо более важным я посчитал сам факт появления послания. Насколько я знал, Владимир Петрович не отличался особенным тактом и не отличался неукоризненым соблюдением этикета. От него можно было ожидать явления глубокой ночью и требования подать вина — близость к регенту защищала высокородного засранца от гнева столичных вельмож — но никак не неожиданно вежливого письма с просьбой указать, в какое время назавтра мне будет удобно его принять. Отправил посыльного. Пригласил к обеду. Куда же деваться то?

Мещерский явился даже почти вовремя. Наряженный в что‑то невообразимое аля–рюс, как всегда расхристанный и неопрятный. Но вел себя вполне прилично, чего впрочем оказалось для Густава Васильевича явно не достаточно. Изобразив мимолетную брезгливую гримасу, старый генерал сослался на плохое самочувствие и удалился в свои комнаты. Сомневаюсь, что Вово это хоть как‑то затронуло. Все внимание нежданного гостя было обращено на меня. Зная о… гм… нетрадиционных пристрастиях этого молодого мужчины, я даже стал опасаться… эм… домогательств.

Однако речь князь завел о таможенных тарифах. Сказать, что я был удивлен — это ничего не сказать.

— Эти их новые тарифы, что ныне докладывал в Госсовете Рейтерн, — помогая себя энергичными жестами, и не обращая внимания на мои выпученные от удивления глаза, вещал Вово. — Не более чем произведение фантазии Эзопа! Или, нет! Не так! Это будет блистательное торжество наших господ фритрейдеров с князем Константином во главе! В разорение русским промышленникам, но зато в облегчение и выгоду иностранных, а особенности английской, коммерции и мануфактуры. Они из угождения Opinion Nationale Journal des Debats готовы разорить все наши фабрики, лишь бы только в Лондоне знали, что, дескать, они люди времени. Проповедники свободы торговли!

— Все не так просто, — сказал я, когда до меня наконец дошло, что молодой повеса явился ко мне на обед чтоб поведать о необходимости протекционизма. Только я все еще отказывался понять — почему именно ко мне? — Есть же товары высоких переделов! Некоторые станки и стали…

— Да, Герман, — покладисто согласился человек, последний из всех жителей страны, кого я мог бы причислить к друзьям. — Все не так просто… Все гораздо сложнее, чем представлялось нам с Никсой еще недавно. Ах, как я скучаю по тем дням! Как скучаю…

И тут же, с заметным усилием, вернулся к столь волнующей его теме:

— Но в остальном, вы должны со мной согласиться! В остальном, касательно тех товаров, коими уже теперь мы вынуждены конкурировать с иностранными? Разве тут мы не должны, не обязаны попечительствовать русским промышленникам?

— Охотно с вами соглашусь, князь, — без уверенности в голосе, признал я. — Только что я могу…

— Ах, да, — облик Вово переменился в один миг. Теперь передо мной сидел прежний, вальяжный и нагловатый любимчик наследника престола. — Газеты с этим выдут только завтра. Однако мне они не могли отказать…

С этими словами Мещерский извлек из внутреннего кармана первый, видимо — пробный оттиск «Санкт–Петербургских Ведомостей», развернул серую дешевую бумагу и торжественно положил мне поверх тарелки. Да еще и любезно ткнул пальцем в обведенную карандашом колонку, так что лист немедленно пропитался соусом.

В обширной статье описывались изменения административного устройства органов управления империей. В ней говорилось, что теперь по примеру просвещенных европейских держав, вводится должность первого министра, заменяющего прежнего председателя Комитета министров, но имеющего куда большими правами и обязанностями. По сути, премьер из синекуры для отслуживших свое, престарелых и ни на что не годных вельмож, превращался в главного управленца страны.