Без Поводыря - Андрей Дай

Естественно он понимал, что дело это долгое и необязательно гарантирующее успех. Европейские битюги, которых Евграфка намеревался взять за основу — скотина дорогущая, капризная и к нашему климату непривычная. Пока еще природа возьмет свое, и эти першероны обрастут мехом и привыкнут к туземной пище. А проценты по кредиту, коли я замолвлю словечко в правлении, нужно будет ежемесячно выплачивать. Потому он не только за деньгами ко мне по старой дружбе обратился. Хотел еще табунок у киргизов прикупить, и подряд получить на перевозку переселенцев. Эксклюзивный, едрешкин корень, договор. Привилегию, так сказать. Взамен божился, что у его ни один человек дорогой не помрет и не потеряется. Никого в пути не ограбят, не обманут и в рекруты не забреют.

— Тобой, благодетель мой, стращать буду, — и не скрывал хитрый мужик. — И татей трактовых и чернильное племя. Оне, батюшка–генерал, одним именем твоим с лица белеют. Так и моих коневодов тронуть не посмеют.

— А если все‑таки? — исключительно из любопытства, поинтересовалась отогревающая руки в тонких перчатках о теплые бока станционного самовара, поинтересовалась Наденька. — Что если все‑таки решаться? А вы, милейший, слово дали?

— Так это, — засуетился, сунулся куда‑то в глубину одежных слоев, Кухтерин. — Я ить, матушка, у Ваньки Карышева христом–Богом пистоль вымолил. Один в один, как у их сиятельства батюшки благодетеля. А народишку ужо и нахвастал, будто оружье энто мне лично их превосходительство выдал, дабы я, значиться, вахлаков подорожных и иных каких татей, горяченьким встречал…

Посмеялись над находчивостью мужичка. Я боялся, что даже будь этот пистоль и правда лично мной даренным, вряд ли он остановит действительно лихих людей. А вот неминуемая расплата за содеянное — очень может быть. Миша Карбышев однажды уже пересказывал бродящие обо мне в народе легенды. Отчего‑то простой люд был уверен, что все мои враги, долго и счастливо не живут. И что револьвер мой — волшебный. Вроде меча–кладенца. И заряды в нем будто бы никогда не кончаются, и попадают из него всегда точно в цель. Меня тогда еще позабавило — повинуясь народной воле, я вдруг стал мифологическим персонажем!

Ну конечно я обещал Кухтерину помочь. И с кредитом и с генеральным подрядом от переселенческого комитета. Но с одним условием! Потребовал, чтоб все извозные мужички, что станут россейских в Тюмень возить, были грамотными. И чтоб у каждого была отпечатанная в Томской губернской типографии брошюрка — памятка переселенцам, с указанием их прав и обязанностей, список должностных лиц, к кому крестьяне могут обратиться с вопросами, а так же адрес Фонда, принимающего жалобы на недобросовестных чиновников. Я не сомневался, что подавляющее большинство отправившихся искать счастья за Урал людей, будет неграмотными. И предполагал, что за долгую дорогу извозчики успеют раз по несколько прочесть тоненькую книжицу вслух.

Понятно, что вооруженным сведениями о своих правах, переселенцам будет гораздо проще выбрать свое место на наших просторах. И, как я надеялся, и в чем убеждал всю дорогу Николая Васильевича, будет неким щитом, преградой для нечистоплотных дельцов. Появились у нас уже и такие людишки — пытающиеся «поймать рыбку в мутной воде». Безграмотных крестьян, считающих что достаточно достичь сказочно богатой Сибири, чтоб сразу все стало хорошо, мигом записывали в «арендаторы» на совершенно кабальных условиях. Или вербовали на золотые прииски или каменоломни. Рабочих рук везде не хватало.

В общем, к середине января Кухтерин намерен был предъявить мне чуть ли не пять дюжин будущих извозчиков, полностью удовлетворяющих моему требованию. На том и расстались.

В Колывани нас ждал… ну не то чтоб скандал, но шума было много. Летом, с подачи Кирюхи Кривцова, на берегу Оби местные купцы сообща принялись строить причалы. Рассчитывали, что заштатный городок станет крупным перевалочным пунктом, местом перегрузки алтайского зерна с барж в вагоны железной дороги. Да и тяжелые слитки чугуна, которые уже в будущем году должны будут начать вывозить из под Кузнецка, мимо не пройдут. Мысль была несомненно здравая, но зря Гилевский дружбан со мной прежде не посоветовался. Иначе не теперь вот, а сразу знал бы, что фон Мекк решил провести чугунку, минуя Колывань. Лучшим вариантом инженер счел построить гигантский, прежде в России невиданный, полутораверстный железный мост гораздо севернее нынешней переправы. В районе села Красный Яр. И там уже, по водоразделу, напрямую к Убинским озерам. Это давало выигрыш чуть ли не в тридцать верст пути, и, что особенно ценно, включало в деловой оборот гигантскую площадь сейчас почти не использующейся земли. О том, что дорога пройдет по местности богатой лесом, которого так остро не хватает в Барабинских степных районах, можно даже и не говорить.

Была еще одна причина тому, что я согласился с доводами Штукендерга и фон Мекка, но о которой я пока никому не говорил. Альтернативный маршрут существенно приближал нас к нефтяным месторождениям севера Новосибирской области из прежней моей жизни. Пусть качеством она была не ахти, зато залегала совсем не глубоко, и ее вполне реально было добыть при уже существующем уровне технологии.

Но что все эти резоны для людей, загоревшихся идеями единственного пока в Колывани первогильдейского купца? Они, можно сказать, от сердца последние рубли оторвали, все нажитое непосильным трудом на зерновых спекуляциях в эти причалы вложили. Амбары — склады временного хранения, и даже из Москвы какую‑то механику на паровой тяге для быстрой разгрузки кораблей выписали. И что? Все зря? Кто теперь сюда грузы повезет, ежели до чугунки чуть ли не сто верст?

Приятно удивила реакция губернатора. Понятное дело, никто с бранными словами на меня, тайного советника и Председателя Главного Управления огромного наместничества бросаться не посмел. Но и сам факт того, что какие‑то лавочники — а большинство из кривцовской «Компании Колывынского речного порта», как раз и были мелкими торговцами — высказывают претензии столь высокому начальству, мог вызвать куда более жесткую рефлексию. Тем не менее, Родзянко совершенно спокойно расстелил карту поверх вазочек с сушками, и молча провел линию от будущей дороги, через приобский городок, и дальше на юг, до Барнаула.

— Не велики капиталы потребны, дабы сюда отдельную ветку протянуть, — выдал он ошалевшим от вдруг открывшихся перспектив купцам. — А потом и далее. На юг. На Алтай. В Китай…

— Ха! — выдохнул я. — Ну это уж…

— Но ведь будет же, Герман Густавович? Пусть не мы, так наши дети, или внуки, но ведь выстроим же путь великий?! И к Океану, и в страны Китайские! И сойдутся все пути здесь, в самой середине Державы. Не так ли?

— Ваши бы слова, ваше превосходительство, да Господу в уши, — крякнул расслабившийся Кривцов. — Покаместь, нам бы веточку малую…

Пообещал. Тем более что ответвление от основной магистрали изначально нами планировалось. Доставка стройматериалов по реке гораздо дешевле.

Думал на этом, так сказать — дорожная тема окажется исчерпанной. Но не тут‑то было. На следующий же день явился местный почтмейстер, губернский секретарь, Федор Германович Флейшер. Умолял нас с губернатором принять участие в совещании по поводу содержания почтового тракта. Понятное дело — забота о всем бесконечном Сибирском тракте ему не по чину была, а вот состояние южной его части — Барнаульского — внушала серьезные опасения.

Товарооборот с южными округами губернии за последние три года вырос в четыре раза. Какая‑то часть алтайского зерна, гилевских тканей и продуктов лавинообразно развивающегося пчеловодства вывозили летом по Оби. Что‑то шло прямиком в Китай. Но большая часть товаров купцы традиционно приберегали к зимней Ирбитской ярмарке. В зимнее же время формировались караваны, весной отправляющиеся в Чуйскую степь. И вся эта масса грузов стала для почтового тракта настоящим бедствием.

Особенно, если учесть печальное обстоятельство, что никто, начиная с момента издания Манифеста, за дорожным покрытием особо и не присматривал. Приписанным прежде к тракту крестьянам больше никто не мог приказать делать это, а бесплатно естественно ничего и не делалось. Время от времени, губернское почтовое ведомство выделяло кое–какие деньги на ремонт мостов и засыпку совсем уж неприличных колдобин. Проблему это, конечно же, не решало. И если бы не резко выросший грузооборот, и недовольство купцов, не понимающих — за что с них берут прогонные деньги, никого бы это и не тревожило.

Торговые люди писали жалобы, почтмейстеры докладывали по инстанции. Бумаги аккуратно подшивали в папки–скоросшиватели и немедленно отправляли в архив. Все всё понимали, но сделать ничего было нельзя. Прогонные сборы немедленно отправлялись в вечно пустую казну, и назад уже не возвращались. Сибирь во все времена и эпохи финансировалась по остаточному принципу.