Палач, или Аббатство виноградарей - Джеймс Купер

— Мазо?!

— Он самый.

— Честный, отважный Мазо, со своей благородной собакой?

— Синьор, просто удивительно, как хорошо вы знаете человека с одной стороны и как мало — с другой. У Мазо нет равных на дороге по энергии и храбрости, а его пес уступает только монастырским; но вы приписываете ему честь — а в ней молва ему отказывает, и лишаете чести животное, которое несомненно в этом отношении первенствует.

— Похоже на правду, — откликнулся синьор Гримальди, беспокойно обернувшись к своим спутникам. — Человек — диковинная смесь добра и зла; действия, вызванные природными импульсами, настолько отличаются от действий, основанных на расчете, что за человека с таким темпераментом, как у Мазо, ручаться трудно. Мы знаем, что он — самый надежный друг, но в то же время он может стать и опаснейшим врагом! Все его качества даны ему с лихвой. Впрочем, одно обстоятельство очень нам благоприятствует: оказавший помощь своему собрату испытывает к спасенному отеческое чувство и вряд ли решится лишить себя удовольствия знать, что один из ближних хранит о нем благодарное воспоминание.

Мельхиор де Вилладинг высказался в том же духе, и проводник, убедившись, что больше в нем не нуждаются, удалился.

Вскоре после этого путешественники разошлись на отдых.

ГЛАВА XXI

Дрожащий год еще не конфирмован —

И часто к ночи дует зимний ветер,

И утро студит бледное, и вьюгой

Уродует прекрасный день.

Рожок Пьера Дюмона протрубил под окнами гостиницы в Мартиньи с первыми проблесками рассвета. Показались сонные домочадцы, начали запрягать неповоротливых мулов, грузить поклажу. Через короткое время небольшой караван (процессия вполне заслуживала этого наименования) тронулся в путь, к альпийским вершинам.

Путешественники оставили теперь долину Роны и потонули среди нагромождений туманных, беспорядочно разбросанных гор, которые образовывали фон той картины, какую они наблюдали из замка Блоне и со стороны озера. Вскоре они опустились в долину и, следуя извивам журчащего потока, неприметно добрались до унылых нагорных пастбищ, жители которых добывали скудное пропитание главным образом разведением молочного скота.

В нескольких лигахnote 138 выше Мартиньи тропа вновь разделилась на две; при этом одна пошла налево к долине, прославленной в преданиях этого дикого края тем, что на месте глетчера образовалось небольшое озеро и вода, прорвав ледяной заслон, обрушилась потопом в Рону, по пути уничтожив на огромном пространстве всякие следы цивилизации и во многом переменив даже лицо самой природы. Отсюда сделался виден сверкающий пик Велан, и хотя теперь он казался гораздо ближе, чем из Веве, пик все еще представлялся далекой сияющей громадой, величественно одинокой и таинственной, притягивающей взор, готовый подолгу созерцать чистые, незапятнанные края спящего облака.

Выше уже говорилось, что восхождение на Сен-Бернар, за исключением отдельных препятствий, становится по-настоящему трудным только на последнем скалистом уступе. А в целом дорога пролегает через сравнительно ровные долины, поднимаясь понемногу наверх, по большей части по возделанной местности, хотя почва здесь небогата, теплые времена года слишком кратки и труд земледельца окупается с трудом. В этом отношении Сен-Бернар отличен от большинства альпийских перевалов; он лишен разнообразия, дикости и величия Шплюгена, Сен-Тотарда, Гемми и Симплона; тем не менее картину он собой являет внушительную: путник неожиданно оказывается на высоте, меняющей привычные представления о том, что осталось внизу. С момента отбытия из гостиницы до первой остановки Мельхиор де Вилладинг и синьор Гримальди ехали, как и накануне, бок о бок. Старым друзьям было чем поделиться в доверительной беседе, но до сих пор присутствие Роже де Блоне и навязчивость бейлифа препятствовали свободе общения. Оба всерьез были озабочены судьбой Адельгейды, ее будущим; оба рассуждали о ее непростом положении в глазах дворян того времени; они от души сочувствовали родной крови, однако не могли не принимать во внимание мнения света.

— Я испытал чувство сожаления, вернее, даже зависти, — проговорил генуэзец, продолжая развивать тему, которая занимала в этот момент их более всего. — Меня охватила зависть, когда я впервые увидел прекрасное создание, которое называет тебя отцом, Мельхиор. Бог милостив ко мне и наделил меня многим, что приносит людям счастье; но брак мой оказался проклят не только в завязи, но и в плоде. Твоя дочь послушна и преисполнена любви к тебе — большего отцу и желать нельзя, однако необычная ее привязанность подрывает, если не разрушает совсем, твои справедливые надежды на ее благополучие! Это не заурядная влюбленность, которую могут излечить пара громовых стрел и перемена декораций, но глубокое чувство, прочно основанное на уважении. Клянусь святым Франциском: порой мне кажется, что ты поступишь правильно, если дашь согласие на брачную церемонию!

— Если нам доведется встретить в Турине находящегося в бегах Жака Коли, он даст нам иной совет, — сухо отозвался старый барон.

— Какая ужасная преграда для исполнения наших желаний! Будь этот юноша кем угодно, но только не сыном палача! Я полагаю, ты бы не возражал, Мельхиор, если бы он происходил из крестьянского рода или был отпрыском простого челядинца в твоем семействе?

— Было бы гораздо лучше, если бы Сигизмунд по происхождению не уступал нам, Гаэтано. Я не придерживаюсь догм той или иной политической секты; в данном случае я движим чувствами родителя, у которого один-единственный ребенок. Взгляды и мнения, привитые нам с ранних лет, мой друг, — необходимые компоненты нашего счастья, какими бы они ни были: мудрыми или нет, справедливыми или наоборот; я готов действовать ради блага человечества, но, признавая новшества, не хотел бы начинать с собственной дочери. Пускай сторонники философии равенства и рьяные поборники естественных прав сперва сами подадут нам пример.

— Ты попал в самую точку, честный Мельхиор. Именно это препятствие и сводит на нет тысячи хорошо обдуманных планов по усовершенствованию мироустройства. Наши усердие и бескорыстие, наша щедрость были бы безграничны, если бы мы могли орудовать чужими руками, жертвовать чужими стонами и платить из чужого кармана… А все-таки жаль, тысячу раз жаль, если столь прекрасную и благородную пару не свяжут брачные узы!

— Для девушки из дома Вилладингов эти узы стали бы настоящими путами, — с жаром подхватил озабоченный отец. — Я вникал в этот вопрос со всех сторон, Гаэтано; я не стану грубо отталкивать от себя того, кто спас мне жизнь, и лишать Сигизмунда своего общества — особенно теперь, когда взаимопомощи и защиты ищут даже у посторонних, — но в Турине мы расстанемся с ним навеки!