Два актера на одну роль - Теофиль Готье

«Я вчера была в театре с отцом и с Рудольфом, который нынче бывает у нас очень часто, потому что ухаживает за мной и хочет жениться. Я подозреваю, что не кто иной, как он сказал Амине мое имя и вместе с ней устроил всю эту гадкую интригу. Дальберг сидел против нас, в бенуаре, с ней. Мне хотелось увидеть, что она дурна, но… ты права, она хорошенькая… очень хорошенькая и должна быть опасна. Нужно помешать Дальбергу видеться с ней. Если бы ты видела, какими глазами он посмотрел на Рудольфа, когда мы при выходе встретились на лестнице!.. Они будут драться, я уверена. Что если Генрих будет ранен или убит?.. Найди какое-нибудь средство предупредить беду, милая Флоранса. Уведоми полицию, испугай Рудольфа, а главное — отклони Генриха от Амины, хотя бы тебе для этого пришлось немножко пококетничать: я даю тебе неограниченные полномочия и совершенно полагаюсь на тебя».

Флоранса, как мы видели, исполняла поручения своей подруги с редкой преданностью и самоотверженностью. Она посредством своих людей пыталась опоить лакея Амины, чтобы отнять у него медальон; она же написала Рудольфу таинственную записку, которой Генрих обязан жизнью. Чтобы услужить подруге, она сделалась соперницей Амины, и Дальберг, извлеченный ею из омута, в который бы ввергло его отчаяние, получил хороший урок, а между тем сохранил и честь, и состояние.

Когда прошло первое изумление поступком и побегом Флорансы, мысль о женитьбе на Кларе возродилась у Дальберга живее и сильнее, чем когда-нибудь: он почувствовал, что не переживет того дня, когда Клара выйдет на другого.

Он как сумасшедший побежал к Депре просить прощения и решился упасть на колени, дойти до самой униженной мольбы. Но Депре или действительно не был дома, или не хотел принять его. Дальберг более часа бродил около подъезда, чтобы подстеречь, когда старик воротится или выйдет со двора; раз двести прошел под окном Клары, стараясь увидеть что-нибудь сквозь штору и занавес. Никто не шевелился.

А время было дорого: на другой день намеревались подписать свадебный контракт.

Измученный нравственной и физической усталостью, Дальберг нанял фиакр, поехал в свой дом на Елисейских полях и бросился в будуаре на диван в совершенном изнеможении.

Никогда он не был так несчастен: Клара невозвратно погибала для него, и Флоранса покинула навсегда.

Из двух ангелов-хранителей его жизни у него не оставалось ни одного. Демон торжествовал.

Дальберг пролежал несколько времени, сдавив обеими руками голову, оглушенную тысячью смутных и нелепых замыслов.

Стемнело. Когда принесли свечи, Дальберг увидел на столе довольно большой пакет, которого в первой тревоге не примечал.

Распечатав, он нашел записку от Флорансы и заграничное письмо. Записка была такого содержания:

«Любезный Генрих, вам стоит только явиться завтра к Депре к тому часу, когда следует подписать контракт. Будьте в черном фраке, в белых перчатках, — словом, в костюме жениха. Клара знает, что вы придете, и ждет вас. Она любит вас и прощает проступки, которых вы, впрочем, и не сделали. Рудольф не придет: это я знаю наверное. Отдайте Депре приложенное письмо, и вы увидите, как скоро он переменит свое мнение о дорогом бароне, от которого был в таком восторге. Исполните все, что я вам говорю: на меня вы можете положиться. В красном кабинете вы найдете наряды, бриллианты и золотые вещи, которые дарили мне. Свадебная корзинка совершенно готова».

Генриху казалось, что он видит сон. Он машинально посмотрел на конверт, посреди которого между разноцветными почтамтскими отметками красовалась огромная канцелярская печать.

В этом пестром, измаранном конверте заключалась вся его судьба.

Наступил день свадьбы. Депре сиял. Он с рассветом надел огромный, белый, крепко накрахмаленный галстук, через края которого мягкое тело подбородка выплывало румяными складками; черный фрак, великолепного сукна и достаточно просторный, так и пахнул кандидатом в депутаты; толстая золотая цепочка тянулась от выреза жилета в карман; золотая табакерка ловко поворачивалась в левой руке — словом, Депре изображал идеал тестя, приличнее которого самый взыскательный жених не мог бы представить себе.

Он ходил из угла в угол, подвигал ногой кресла, которые не совсем симметрически стояли на своих местах; посматривал каждую минуту в окно, хотя до назначенного срока было еще далеко, и отбарабанивал на стеклах триумфальные марши.

Удовольствие просвечивалось сквозь все его поры, потому что пора открыть слабость почтенного нотариуса, — ему было очень, очень лестно, что дочь его выходит за барона. Мысль, что на дверцах Клариной кареты можно будет нарисовать герб с баронской короной, наполняла его родительское сердце невыразимо сладостным чувством и притом… баронесса!.. Это так звучно! Между тем Депре всегда выказывал либеральный образ мыслей и доказывал, что он свободен от допотопных предрассудков. Но в гербе не только для умеренных либералов, даже для отчаянных республиканцев заключается непостижимое очарование, оттого почти во всех романах с демократическим направлением героиня — герцогиня, влюбленная в разночинца или даже мужика.

Клара была совсем не так лучезарна, как ее отец, и предстоявшая честь скоро называться баронессой, казалось, не слишком восхищала ее.

Она мало спала, и лицо, облагороженное легкой бледностью, сквозь личину равнодушия обнаруживало некоторое беспокойство, как будто ожидание чего-то.

Она, конечно, вполне полагалась на преданность и ловкость своей подруги и на обещание Флорансы избавить ее от Рудольфа в решительную минуту, для виду совершенно повиновалась отцу. Могло, однако ж, случиться, что Флоранса ошиблась насчет непогрешимости своего средства или что Рудольф отведет направленный на него удар. Он обладал такой находчивостью, такой хитростью и ловкостью; он был так тонок, так изворотлив и умел так искусно выпутываться из самых затруднительных обстоятельств. Депре доверял ему совершенно слепо. Все это, без сомнения, давало достаточно поводов для беспокойства, и недаром Клара внутренне трепетала.

Если спасительное средство не удастся, она будет связана собственным словом и должна выйти замуж за человека, которого может только презирать. От этой одной минуты зависело счастье и несчастье всей ее жизни.

Контракт следовало подписать в полдень. Две стрелки сошлись и образовали одну перпендикулярную линию; свидетели были налицо; недоставало только Рудольфа.

Клара стояла, опершись на свое кресло, прямая, неподвижная, бледная; глаза были устремлены на часы, ухо чутко ловило каждый стук экипажа на улице, всякий шорох шагов в передней.

Часовая стрелка указала четверть первого. Клара вздохнула свободнее, и легкий румянец оживил ее щеки.

— Разве часы наши вперед идут? — говорил Депре, поверяя их со своими карманными, — нет… Рудольфу давно уже следовало бы быть, но… четверть часа всегда прощается.

Прерванный на минуту этим замечанием, шепот присутствующих между собой снова загудел по зале. Депре стал прохаживаться взад и вперед не без нетерпения: он находил уже, что Рудольф недостаточно торопится.

— Ну что ж делать! Верно, он замешкался за туалетом. Женихово дело: нужно показать себя!

В продолжение этой прогулки маятник, примешивая свой однообразный стук к скрипу новых сапог Депре, сделал столько движений, что колокол ударил час.

Барон Гюбнер, такой точный, такой учтивый, такой строгий наблюдатель приличий, просрочил шестьдесят минут по всем возможным стенным, столовым и карманным часам.

Свидетели, видимо смущенные, не знали, что с собой сделать; недавно светлое лицо Депре значительно омрачилось, на лбу собрались тучи. Лицо Клары, напротив, с каждой минутой прояснялось и ярко выступало на темном фоне всеобщего замешательства.

— Это непостижимо! — ворчал сквозь зубы бывший нотариус. — Он так влюблен в Клару, так восхищен ее согласием, а между тем просрочил уже больше часа!.. Эти дворянчики считают все позволительным, когда имеют дело с гражданином, — продолжал он с оскорбленной гордостью, — но нет, это невозможно… Вероятно, с ним случилось что-нибудь… нездоровье… дуэль… Бог знает… Однако ж в таком случае можно бы было написать по крайней мере или прислать кого-нибудь, извиниться… а не заставлять невесту зевать на ворон перед десятком чужих людей, которые от нечего делать не знают, на что смотреть… Десять минут второго! Это просто непостижимо!..

Тут громко зазвенел колокольчик в подъезде.

— Наконец! — вскричал Депре с взрывом возрожденного удовольствия.

— Боже! Который из двух? — взмолилась про себя Клара, почти задыхаясь от волнения и крепче ухватившись за свое кресло.

Время от удара в колокольчик и до входа в залу того, кто позвонил, дало Кларе понятие о тех напряженных состояниях души, когда одна минута кажется тысячелетием.