Александр Македонский. Сын сновидения - Валерио Манфреди

— Но на этот раз все не так. В последнее время мне снятся странные сны, которые трудно истолковать.

— Представляю. Аристотель говорит, что сны — это порождения нашего ума и потому ты можешь найти ответ в себе.

— Я искала, но временами, заглядывая в себя, я чувствую головокружение, как от страха.

— И ты не знаешь причины.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Ты моя мать, и ты самое таинственное существо из всех, кого я встречал в жизни.

— Я всего лишь несчастная женщина. А теперь ты отправляешься на долгую войну и оставляешь меня одну. Но тебе было предначертано выполнить нечто необычайное, сверхчеловеческое.

— Что это значит?

Олимпиада повернулась к окну, словно ища образы и воспоминания среди звезд или на лике луны.

— Однажды, до твоего рождения, мне приснилось, что, когда я спала на брачном ложе с твоим отцом, мной овладел какой-то бог, и однажды в Додоне во время моей беременности ветер, шумящий в ветвях священного дуба, прошептал твое имя: Александрос. Все мы рождены смертными женщинами, но некоторых людей ждет не такая судьба, как у других, и ты один из таких, сын мой, я уверена в этом. Я всегда гордилась тем, что я твоя мать, но от этого момент расставания не становится менее горьким.

— Он горек и для меня, мама. Не так давно я потерял отца, ты помнишь? И кое-кто говорит, что видел, как ты надела венок на шею мертвому убийце.

— Этот человек отомстил за жестокие унижения, нанесенные мне Филиппом, и сделал тебя царем.

— Этот человек выполнил чей-то приказ. Почему ты не увенчаешь и его?

— Потому что не знаю, кто это.

— Но я узнаю это рано или поздно и живого прибью к столбу.

— А если на самом деле твоим отцом был бог?

Александр закрыл глаза и вновь увидел, как Филипп падает в лужу крови, увидел, как он медленно, словно во сне, оседает и заметна каждая борозда, которую боль безжалостно прочертила на его лице. И почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

— Если мой отец — бог, то когда-нибудь я встречусь с ним. Но, несомненно, он не сможет сделать для меня больше, чем сделал Филипп. Прежде чем отправиться в поход, я принес жертвы его печальной тени, мама.

Олимпиада возвела очи небу и проговорила:

— Додонский оракул ознаменовал твое рождение; другой оракул, среди пышущей жаром пустыни, назначил тебе другое рождение для неугасаемой жизни. — Она вдруг обернулась и бросилась ему в объятия. — Помни обо мне, сын мой. Я буду думать о тебе днем и ночью. Мой дух будет тебе щитом в битве, он залечит твои раны, убережет во мраке, снимет порчу, спасет от болезней. Я люблю тебя, Александр, люблю больше всего на свете.

— И я люблю тебя, мама, и буду думать о тебе каждый день. А сейчас попрощаемся, потому что завтра на рассвете я отправляюсь.

Олимпиада поцеловала его в щеку, в глаза, в темя и продолжала прижимать к себе, словно не могла оторваться.

Александр ласково освободился от ее объятий и с последним поцелуем проговорил:

— Прощай мама. Береги себя.

Олимпиада кивнула, и из глаз ее скатились две крупные слезы. И только когда шаги царя замолкли в дали коридора, она сумела выговорить:

— Прощай, Александрос.

Она не спала всю ночь, чтобы последний раз посмотреть с балкона, как он при свете факелов облачается в доспехи, надевает на голову шлем с гребнем, опоясывается мечом, берет щит с золотой звездой, пока Букефал ржет и в нетерпении бьет копытом, а Перитас отчаянно лает, безуспешно стараясь сорваться с цепи.

Она неподвижно смотрела, как сын проскакал мимо на своем жеребце, и стояла так, пока стук копыт не затих вдали и его не поглотила темнота.

ГЛАВА 49

Адмирал Неарх отдал приказ поднять царский флаг и трубить в трубы, и огромная пентера легко заскользила по воде. В центре палубы, у основания деревянной мачты, был установлен гигантский барабан Херонеи, и четверо человек огромными, обернутыми кожей колотушками отбивали ритм гребцам, чтобы разносимый ветром барабанный бой был слышен всему плывущему вслед флоту.

Александр стоял на носу в посеребренных латах и великолепном шлеме в форме львиной головы с разинутой пастью. На нем были поножи с чеканкой, а на боку висел меч с рукоятью из слоновой кости, принадлежавший когда-то его отцу. В правой руке царь сжимал ясеневое копье с золоченым наконечником, сверкавшим при каждом движении, как молнии Зевса.

Царя целиком поглотила его мечта. Он подставил лицо ласковому соленому ветру и ослепительному солнечному свету, в то время как все его воины на всех ста пятидесяти кораблях не отрывали глаз от этой великолепной фигуры на носу флагманского корабля, подобной статуе бога.

Но вдруг какой-то звук заставил его вздрогнуть, и Александр напряг слух и беспокойно огляделся. К нему подошел Неарх.

— Что случилось, государь?

— Послушай, разве ты не слышишь?

Неарх покачал головой:

— Нет, ничего.

— Но прислушайся же! Кажется… но нет, это невозможно.

Он спустился с возвышения на носу и прошел вдоль борта, пока не услышал более ясно, но все еще слабо, собачий лай. Царь посмотрел на пенистые морские волны и увидел отчаянно плывущего Перитаса, который уже начинал тонуть.

— Это мой пес! — крикнул Александр. — Это Перитас, спасите его! Спасите его, ради Геракла!

Трое моряков тут же нырнули в воду, накинули на животное веревки и втащили его на борт.

Бедный, совершенно выбившийся из сил пес растянулся на палубе, и Александр, опустившись рядом на колени, стал растроганно ласкать его. На шее собаки оставался обрывок цепи, а лапы кровоточили от долгого бега.

— Перитас, Перитас, — повторял Александр. — Не умирай.

— Не беспокойся, государь, — заверил его войсковой ветеринар. — Он просто смертельно устал.

Высохнув и согревшись под солнечными лучами, Перитас стал подавать признаки жизни, а чуть позже все снова услышали его голос.

В это время Неарх коснулся рукой плеча царя:

— Азия, государь.

Александр вскочил на ноги и бросился к носу: перед ним вырисовался азиатский берег, изрезанный маленькими бухтами и усеянный приморскими деревушками меж лесистых холмов и залитых солнцем пляжей.

— Готовимся к высадке, — сказал Неарх.

Моряки спустили парус и приготовились бросить якорь.

Корабль продвинулся еще немного, рассекая пенистые волны большим бронзовым тараном, и Александр задумчиво смотрел на приближающуюся с каждым мигом землю, словно давно лелеемые мечты, наконец, становились явью.

Капитан крикнул:

— Суши весла! — и гребцы подняли весла, с которых текла вода.

Корабль продолжал двигаться к берегу по инерции. Вблизи берега Александр разбежался по палубе и со всей силы метнул копье.