Грозовой перевал - Эмилия Бронте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моя маленькая госпожа была просто ангел — сидела со мною, ухаживала и подбадривала меня в моем одиночестве: меня сильно угнетало, что я не могу встать. Это нелегко для хлопотливой, деятельной женщины; но мне все же грех было жаловаться. Мисс Кэтрин, как только выходила из комнаты мистера Линтона, появлялась у моей постели. Свой день она делила между нами двумя: ни минуты на развлечения; ела наспех, забросила учение, игры и превратилась в самую нежную сиделку. Какое же горячее было у нее сердце, если, так любя отца, она так много давала и мне! Я сказала, что свой день она делила между нами; но господин мой рано удалялся на покой, а мне обычно после шести не нужно было ничего, так что своими вечерами она располагала полностью. Бедняжка! Ни разу я не подумала, чем она там занимается одна после чая. И хотя, когда она забегала ко мне сказать «спокойной ночи», я нередко замечала свежий румянец на ее щеках и ее покрасневшие пальчики, я и помыслить не смела, что краска вызвана быстрой ездой по полям, на холоду: воображала сдуру, что тут виной жаркий огонь в библиотеке.
XXIV
Через три недели я смогла выйти из своей комнаты и двигаться по дому. И в первый вечер, когда мы снова сидели вдвоем, я попросила Кэтрин почитать мне вслух, потому что глаза у меня ослабели. Мы расположились в библиотеке, так как мистер Линтон уже лег спать. Кэти согласилась, как показалось мне, довольно неохотно; и подумав, что ей неинтересны книги, которые нравятся мне, я предложила ей почитать что-нибудь по ее собственному выбору. Она взяла одну из своих самых любимых книг и читала без перерыва около часа; потом пошли вопросы:
— Эллен, ты не устала? Ты, может быть, легла бы? Опять расхвораешься, если поздно засидишься, Эллен.
— Нет, нет, дорогая, я не устала, — отвечала я каждый раз.
Видя, что я не поддаюсь, она попробовала другим путем показать мне, что это занятие ей не по вкусу. Вопросы сменились зевками, потягиванием. Затем я услышала:
— Я устала, Эллен.
— Так бросьте читать, поболтаем, — ответила я.
Но разговор и вовсе не клеился: она ерзала и вздыхала и поглядывала на свои часы — до восьми, и наконец ушла к себе в комнату, одолеваемая сном, — если судить по ее скучному, тяжелому взгляду и по тому, как она усиленно терла глаза. На второй вечер она оказалась и вовсе нетерпеливой; а на третий вечер, проведенный опять в моем обществе, она сослалась на головную боль и покинула меня. Ее поведение показалось мне подозрительным; и, просидев довольно долго одна, я решила пойти спросить, не полегчало ли ей, и предложить, чтобы она, чем сидеть наверху в потемках, сошла бы лучше вниз и полежала на диване. Барышни не оказалось ни наверху, ни внизу. Слуги уверяли, что не видели ее. Я послушала у дверей мистера Эдгара: там было тихо. Тогда я вернулась в ее комнату, загасила свечку и села у окна.
Ярко светил месяц; снег, сверкая, покрывал землю, и мне подумалось, что, может быть, Кэти взбрело на ум выйти в сад освежиться. Я разглядела чью-то фигуру, пробиравшуюся вдоль ограды парка с внутренней стороны; но это была не моя молодая госпожа: когда фигура вступила в полосу света, я узнала одного из наших конюхов. Он стоял довольно долго, глядя на проезжую дорогу; потом быстро пошел прочь, точно что-то усмотрев, и тут же показался опять, ведя на поводу лошадку нашей барышни. А затем я увидела и ее: она только что сошла с седла и шагала рядом. Конюх, крадучись, повел преданного ему пони по траве в конюшню. Кэти вошла через стеклянную дверь в гостиную и бесшумно проскользнула наверх, в свою комнату, где я ее поджидала. Она осторожно прикрыла за собой дверь, сняла облепленные снегом башмаки, развязала ленты шляпы и уже хотела, не подозревая, что ее проследили, снять с себя накидку, когда вдруг я встала и объявилась. Она окаменела от неожиданности: невнятно пробормотала что-то и застыла.
— Моя дорогая мисс Кэтрин, — начала я, слишком живо помня ее недавнюю доброту, чтобы сразу обрушиться с укорами, — куда вы ездили верхом в такой поздний час? И к чему вы пытаетесь обманывать меня, выдумывая небылицы? Где вы были? Говорите.
— В парке, в дальнем конце, — сказала она, запинаясь. — Ничего я не выдумываю!
— И больше нигде? — спросила я.
— Нигде, — был неуверенный ответ.
— Ох, Кэтрин! — сказала я сокрушенно. — Вы знаете сами, что вы поступаете дурно, иначе вы не стали бы говорить мне неправду. Это меня огорчает. Лучше бы мне болеть три месяца, чем слушать, как вы плетете заведомую ложь.
Она кинулась ко мне и, разразившись слезами, повисла у меня на шее.
— Ах, Эллен, я так боюсь, что ты рассердишься, — сказала она. — Обещай не сердиться, и ты узнаешь всю правду: мне и самой противно скрывать.
Мы уселись рядышком в нише окна; я уверила Кэти, что не стану браниться, какова бы ни оказалась ее тайна; я, конечно, и без того уже, все угадала; и она начала:
— Я была на Грозовом Перевале, Эллен, и с тех пор, как ты заболела, я туда ездила неизменно каждый день; пропустила только три вечера в самом начале и два, когда ты стала поправляться. Я давала Майклу книга с картинками, чтоб он седлал мне каждый вечер Минни и отводил ее назад в конюшню: ты его тоже, смотри, не ругай. Я приезжала на Перевал к половине седьмого и сидела там обычно до половины девятого, а потом во весь опор домой! Я ездила не ради удовольствия: часто мне там весь вечер бывало прескверно. Изредка я чувствовала себя счастливой: может быть, раз
