Пионеры Вселенной - Герман Нагаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5
В декабре завернули морозы. Циолковский после занятий сидел дома, перечитывал Жюля Верна, думал…
Когда он погружался в мысли, то совершенно не слышал, как шумели в соседней комнате дети.
Не услышал он, как с треском отворилась примерзшая кухонная дверь и кто-то заговорил глуховатым, встревоженным голосом.
Лишь когда постучали к нему, Циолковский отодвинул книгу, встал и, увидев в дверях высокую фигуру Стрешнева, обрадованно поспешил к гостю:
– Здравствуйте, Сергей Андреевич. Очень рад! Спасибо, что навестили затворника. Однако вы так бледны… Уж не заболели ли?
– Благодарствую, со мной ничего… но вот другое…
– Присаживайтесь, Сергей Андреевич. Что же случилось?
Стрешнев тяжело опустился на стул и стал шарить в боковом кармане вицмундира.
– Вот получил письмо… большое несчастье у нас… Лиза совершенно убита… Колю арестовали.
– Колю? Невероятно! Кто же пишет вам?
– Игнатий!
– Дайте, дайте я прочту сам, – дрожащими руками он развернул письмо и стал читать вслух.
– Глубокоуважаемый Сергей Андреевич! Николай меня просил сообщить Вам о несчастье, которое произошло вчера. Во время студенческой демонстрации полиция арестовала нескольких человек, в том числе и Николая. Когда его вели по коридору, он успел крикнуть мне: «Напиши отцу»…
Потом выяснилось, что пока мы бастовали, в общежитиях и на квартирах студентов шли обыски. Наша хозяйка сказала, что у Николая нашли запрещенные книги и подпольную газету «Искра». Больше мне ничего неизвестно. Прошу Вас не волноваться. Все надеются, что арестованных выпустят. Все студенты протестуют. Университет закрыт…
Николая все очень любили. Особенно я. Мне тяжело. Я разделяю Ваше горе и надеюсь на счастливый исход.
Нашим пока не говорите. Я напишу сам.
Глубокоуважающий Вас
Игнатий Циолковский».– Какое несчастье! Но Коля не один в беде и это вселяет уверенность… Очевидно, будет суд – надо принять меры.
– Я собираюсь в субботу в Москву. И зашел узнать нет ли вестей от Игната?
– Нет, Сергей Андреевич. Он писал очень редко… А об этом – ни слова… Что же с ним? Уж не поехать ли мне с вами?
– Нет, не… если что – я дам знать… Игнатий тихий и робкий, едва ли он принимал участие в забастовке.
– В тихом омуте – черти водятся… Я очень боюсь за него… А Коля? Я так люблю его. Но что же делать? Пожалуй, надо ехать.
– Поеду. Хоть и сам до сих пор на подозрении, а что делать? Извините, что я вас расстроил, Константин Эдуардович.
– Сергей Андреевич! Как можно? Я всей душой с вами. Я сейчас же напишу Игнатику… А вы, если что – телеграфируйте…
6
Когда Стрешнев ушел, встревоженный Циолковский позвал жену, плотно притворил дверь:
– Варя, у Стрешневых большое несчастье.
– Знаю, – спокойно ответила Варвара Евграфовна, с укором глядя в его расширенные глаза, – этакое несчастье не сегодня-завтра может свалиться на нас… Ты, Костя, совсем забыл о детях… Даже не отвечаешь на письма сына.
– Как? Разве Игнаше я не ответил?
– Он очень обижен… Пишет, что ты из-за своих дел никого не замечаешь… Я уж привыкла к этому, но дети?.. Они же нуждаются в ласке и заботе отца. Любаша, как стала учительницей, совсем отбилась от дому… Бывает на тайных собраниях, переписывает какие-то листки и даже во сне бредит социалистами. Долго ли до беды…
– Я ничего не замечал, Варенька, почему же ты не говорила?
– Начинала не раз, да ты все отмахивался… Тебе не до нас. Скоро совсем помешаешься на своих изобретениях.
– Подожди, подожди… Откуда же ты знаешь про Колю?
– Игнаша написал.
– Что же с ним? Жив? Здоров?
– На этот раз беда обошла стороной, он не был замешан… Но что будет завтра – не знаю. Он такой чувствительный, неуравновешенный, неумелый…
– Где же от него письмо?
– Вот, почитай, может, проймет тебя.
Циолковский пробежал письмо, недоуменно взглянул на жену:
– Почему же сразу не показала?
– Вижу, что работаешь – не хотела расстраивать… Ведь ты после каждого расстройства по неделе не можешь прийти в себя.
– Это верно, Варенька, верно. Однако, что же делать? Ведь Игнаша сейчас там один-одинешенек остался, а университет закрыли…
– Откроют, наверное, скоро… Да и Сергей Андреич завтра будет там… Надо ждать…
– Да, да, будем ждать вестей от Сергея Андреича. А Любаше надо запретить эти посещения и прочее…
– Попробуй запрети. Она уж больше матери понимать стала. Ох, боюсь я за нее, Костя. Норовистая, своенравная. И слушать ничего не хочет.
– Я поговорю с ней. Как придет – пошли ко мне. А об Игнате не волнуйся – я сегодня же напишу ему… Правда, я как-то оторвался от детей… Одолели дела, мысли… и конца им не видно… Иди, Варюша, я сейчас же сяду за письмо…
7
Стрешнев вернулся из Москвы угрюмый, с поседевшими висками. Ему не удалось добиться свидания с сыном. Прокурор, у которого Стрешнев добился аудиенции через знакомых, напомнил о «первомартовцах» и посоветовал вернуться домой. Стрешнев боялся, что его вот-вот вызовет директор гимназии и предложит подать в отставку. А у них только в прошлом году родилась дочка…
Циолковский тут же навестил старого друга и всячески пытался успокоить его:
– Может, еще обойдется, Сергей Андреич. Бывает, присяжные оправдывают… А если и осудят на год-два – не страшно… Коля молодой, сильный, он не пропадет. Если б Игнаша попал в такую беду – он бы не выжил… А Коля – молодец. Я за него спокоен.
– Мучительна неизвестность, неопределенность, Константин Эдуардович.
– Конечно, но страшное не грозит. Ведь студенты не покушались на царя, они лишь бастовали…
– Я понимаю, а все же ужасно! Ведь если каторга – всю жизнь исковеркают.
– Ничего, Сергей Андреич, может быть много исходов… подождем.
– Спасибо за сочувствие, дорогой друг. Спасибо! Да, я еще не сказал вам про Игнатия. Он очень переживает. При мне плакал. Очень чувствительный, нервный… Может быть, взять его домой?
– Я писал, звал – не едет… Очень самолюбив и не хочет быть в тягость… – Циолковский поднялся. – Прошу выразить мое искреннее сочувствие Елизавете Павловне и уверить ее, что все обойдется.
Месяца через два Стрешневы получили письмо из Челябинской пересыльной тюрьмы. Николай сообщал, что осужден на три года и теперь движется по этапу в Сибирь. Письмо было бодрое, полное надежд, и Стрешнев поспешил с ним к Циолковскому.
Константин Эдуардович был занят какими-то вычислениями и не услышал, как вошел друг.
Стрешнев, не желая мешать, сел в сторонке на стул. Циолковский исписывал цифрами маленькие листочки бумаги, перечеркивал их и переносил вычисления на другие. Наконец он положил карандаш, потянулся, раскинув руки и встал, чтоб походить.
– А, Сергей Андреевич! Здравствуйте, дорогой друг! Вы давно пришли?
– Нет, только вошел… не решился прервать… Вы так увлеченно работали.
– Да, вот все думаю над ракетой. Много читал, а сейчас прикидываю, подсчитываю… Кажется, я вам говорил о Федорове, предложившем реактивный способ полета? Он предлагал использовать для движения ракеты пар и газы. Но откуда они возьмутся? Его способ не годится. Решительно!.. Жюль Верн описал ракеты в лунном снаряде. Там, как топливо, используется взрывчатая смесь. Какая она, из чего состоит – неизвестно. Но, очевидно, при взрыве выделяются газы, и они-то двигают ракету. Газы от взрывчатых веществ предпочтительнее пара и прочих газов. Они емки и могут дать сильную газовую струю. Вы так считаете?
– Простите, Константин Эдуардович, я не совсем в курсе… Последнее время, вы знаете, я очень озабочен.
– Да, да, конечно, вы извините, что я опять со своими идеями… Так поглощен, что забываю все на свете. Как же с Николаем? Был ли суд? Известно ли вам что-нибудь?
– Участь его решена, Константин Эдуардович, – глубоко вздохнув, сказал Стрешнев, – сослан на три года в Сибирь.
– Вы были на суде?
– Что вы? Какой суд! Сослан по постановлению Особого совещания. Я получил письмо из Челябинска, с этапа. Надо как-то деликатно, чтоб не взволновать его, сообщить Игнатию.
– Да, да, я сам… А вы не захватили письмо Николая?
– Вот оно, пожалуйста.
Циолковский, взяв письмо, надел другие очки, быстро прочел.
– Очень сочувствую вам, Сергей Андреич. Очень. Благороднейший юноша. Жаль… Но все-таки три года – это еще милостиво. Он молодой, сильный. Только вы не убивайтесь и берегите Елизавету Павловну. А Игнаше я напишу. Представляю, как он переживает.
– Спасибо вам за сочувствие, Константин Эдуардович. Верите ли – мы целые ночи не спим.
Стрешнев поднялся и стал прощаться.
– Как, уже уходите?
– Да, пойду. У вас и так мало времени.
– Нет, нет, Сергей Андреич. Я уже кончил и хочу передохнуть. А может, останетесь на чай?
– Спасибо. Лиза там тоскует…
– Да, да, понимаю… Тогда я вас провожу. Вместе пройдемся по городу…