Радуга - Патриция Поттер

Он хотел остановить ее, но потом просто пожал плечами. Не может же он все время прятать от нее свою спину. Но он тут же понял, что вовсе не его шрамы интересовали ее. Она ласкала языком темные волосы на его груди, а руки гладили его шею. Он застонал, признавая свое поражение, и увлек ее на постель.

Несколько часов спустя, пресытившись любовью, они лежали рядом, держа друг друга за руки. Никогда еще их любовь не приносила столь изысканного наслаждения, как теперь, когда уже никакие секреты не разделяли их, а доверие было взаимным. Удовлетворение чувственной страсти было уже менее важным, чем ощущение покоя, тихой радости, которую они получали, касаясь друг друга, находясь рядом, и ни страх, ни подозрения, ни образы прошлого больше не преследовали их и не бросали тень между ними. В этот раз в их любви была свобода, готовность сказать то, что должно быть сказано, прошептать слова любви.

— Я люблю тебя, Квинн.

Квинн подумал, что в глубине души он все равно не спокоен. Близкие ему люди гибнут. Он пытался гнать от себя эту мысль. Впервые с тех пор, как ему исполнилось двадцать три года, для него снова светило солнце. Он не мог отказаться от этого. Он склонился над Мередит и поцеловал ее.

— Ты выйдешь за меня замуж, Мередит? — Квинн не ожидал, что произнесет это. Слова шли от самого сердца.

Она подняла голову и взглянула на него глазами, полными удивления и внезапной радости.

— Я понимаю, что ты по-прежнему хочешь разыскать свою сестру, но если все пойдет хорошо… — его голос сорвался, — у нас мог бы быть ребенок, Мередит.

— Чудесная мысль, — ответила она, — я думала, у меня никогда не будет детей.

— А как же твой мистер Мак-Интош? — поддел он ее.

— Я никогда серьезно к нему не относилась, — возразила она. — Особенно после того, как встретила тебя. Просто тогда это был единственный способ избавиться от тебя.

— Это я таким был? — спросил он.

— Ты был ужасным.

— Я и сейчас могу быть ужасным, — он усмехнулся. Она опять поцеловала его.

— Я знаю, — прошептала она, — но сейчас я узнала нечто новое, что перевешивает дурные стороны твоего характера.

Он рассмеялся.

— Не могла бы ты это назвать?

— Мне нравится, как ты смеешься. Когда тебе действительно смешно.

— А если мне не смешно? — Она нахмурилась.

— Тогда мороз пробирает.

— Хорошо, — сказал он с удовольствием, касаясь пальцем уголка ее рта. — А что еще?

Она поцеловала его грудь.

— Ты вкусный.

— Хм, я люблю, когда меня пробуют.

— И у тебя восхитительная ямочка на подбородке. Он нахмурился. Ему никогда не нравилась эта дурацкая ямочка, но когда Мередит подняла голову и поцеловала, он решил пересмотреть свое мнение.

— А потом, этот ледяной взгляд. У тебя очень хорошо получаются ледяные взгляды.

— Нет, больше не получаются, — сказал он грустно, когда попытался изобразить такой взгляд и у него ничего не получилось. Квинн сам себе удивлялся. Он никогда не испытывал такого покоя. Ему нравилось их легкое подтрунивание друг над другом, нежное взаимопонимание, чувство спокойного, глубокого удовлетворения.

Он поцеловал уголки ее глаз.

— Ты не ответила мне, — сказал он мягко.

— На какой вопрос? — спросила она шепотом.

— Ты выйдешь за меня замуж? Ты все время уходишь от ответа.

— Да, о да, — ответила она медленно.

— Да — ты выйдешь за меня, или да — ты уходишь от ответа?

— Да, я выйду за тебя замуж, — сейчас она четко произнесла каждое слово.

— И расскажешь мне еще о том, что “перевешивает дурные стороны моего характера”?

Она начала было говорить, но он стал целовать ее шею, до тех пор, пока она больше не могла терпеть. Ее тело пронзила судорога наслаждения.

И Мередит поняла, что ей не надо больше ничего говорить, потому что их тела вступили в собственный интимный разговор.

ГЛАВА 21

Остаток ночи Мередит и Квинн провели, строя планы. Время от времени они прерывались, когда один начинал нежно целовать другого, а воздаяние подразумевало более основательный ответ.

Квинн не мог отвести от нее глаз. Он не ожидал встретить такого понимания, такого доверия после того, как рассказал ей то, что рассказывал немногим. И Бретт, и Кэм знали очень мало. Конечно, Бретт кое-что знал, потому что тоже принимал участие в его розысках. А Кэм знал о шрамах на теле Квинна, Но Квинн был не в силах говорить о тех годах; унижение было слишком глубоким, чувство отверженности создавало бездонную пропасть между ним и окружающими, вина была слишком острой. Даже сейчас воспоминания были очень тяжелы для него.

Но, судя по картинам Мередит, она была чрезвычайно восприимчива к миру вокруг и, кроме того, наделена сочувствием ко всем существам, его населяющим. В своей роли пустоголовой глупышки она тщательно прятала эту часть своей души. Так же, как и Квинн скрывал свою душу.

Разгадывать, узнавать ее было похоже на захватывающее приключение. Квинн раздумывал о том, сколько еще сюрпризов его ожидает. Еще он думал, как же он перенесет неизбежную разлуку. Казалось, Мередит стала частью него, без нее он не сможет уже быть цельной личностью, она заполняла пустые места в его душе, выжженные потерями, горем, виной и ненавистью.

Его потребность в ней была не только физической. Его душа нуждалась в Мередит. Ладонью он гладил ее по щеке и смотрел, как счастье сияет в ее глазах. Эти чувства для него были новыми и бесценными.

— Мне будет очень тяжело без тебя, — сказал Квинн после долгого молчания.

Она сжала его руку. Ей невыносима была сама мысль о расставании. Но они оба согласились, что сейчас им необходимо расстаться.

Квинн понимал, что первым делом надо было позаботиться о Лизе. Он знал, что Мередит не сможет быть до конца счастливой, пока не расстанется со своим прошлым. А потом, после Лизы, им, похоже, придется еще побыть в разлуке, пока он не подыщет человека, который мог бы заменить его в Подпольной железной дороге.

Затем, возможно, они смогут уехать на Запад. Он давно уже подумывал о тех краях, если его разоблачат и придется спасаться бегством.

Неопределенность нависала над ними. Они провели вместе всего десять дней, но за это время Мередит стала его жизнью. Окончательно и бесповоротно. И чудесным образом он понимал, что и сам стал жизнью Мередит. Об этом можно было даже и не говорить. Он изумлялся установившемуся взаимопониманию, не требовавшему слов. Они были словно две половинки одного целого, соединившиеся после жизни, проведенной в поисках друг друга. Он отгонял все остальные мысли, настойчивую тревогу, которая никогда не исчезала совсем, но, как стервятник, сидела и ждала своего часа.