Время своих войн-1 - Александр Грог

   Миша-Беспредел вталкивает человека - злого и помятого, и сам становится в дверях. Против Миши старший Ситянский смотрится невзрачно, и все это отмечают. Но, если он так невзрачно, то остальные совсем никак.

   - Что ж, поблагодарим одного из наших ассистентов, который обеспечил необходимый кворум! - громко объявляет Извилина, окончательно беря на себя роль дирижера этого спектакля. Зная, что те, кто совсем не дурак, в первую очередь отметят слова: "одного из ассистентов", подразумевая, что есть и еще, может и за дверьми и, шут знает, чем они там занимаются. Некоторые уже жалеют, что вошли сюда, должно быть, вспомнили, что не бандюганы они в конце концов - все это так, небольшой приварок. Не стоит оно того серьезного, что сейчас готовится. Тех, кто хочет выйти, Миша даже и не разворачивает, просто стоит в дверях и смотрит в глаза. Присутствует здесь, сидит мышкой и грустный качок с битой засунутой в штаны, неловко пытающийся прятать верхний ее конец. Внезапно поскучневший при виде Мишы-Беспредела, лепленного природой, а не железом под анаболики.

   Тут и Замполит картинно выходит со стороны кухни - перекрывает второй выход. Рукояти пистолетов торчат из подмышек.

   Извилина, обычно скучающий, оживляется, на щеках румянец походящий на юношеский. Только Молчун знает, что пятна на лице Извилины - признак того, что он зол, и чем непринужденнее веселее он старается казаться, тем злее на самом деле.

   - Что, если мы крышеваться не хотим? - не выдержав, подает голос старший Ситянский. И это первая фраза "той стороны".

   Извилина выглядит удивленным.

   - Так это наш дом, и в этом доме теперь только званых честят. Незваных выводят.

   - Как клопов! - добавляет Леха для пущего понимания.

   - Вы, ребятки, сейчас по любому вне игры. Что так, что этак. Либо возвращайтесь в Ситно к хозяйству, либо беритесь доказывать, что не мыльные пузыри согласно старым традициям. Вот есть такая древняя, но очень хорошая русская Правда, - Извилина особо налегает на слово "очень", едва ли не издевательски, но дальше продолжает голосом сельского лектора, бесстрастно и невинно: - Это правда поединщиков. Условия простые - проигравший выбывает. Можем просто в охотку - на кулачках до первой крови, до полежаньица в ногах. На ножах можно, да хоть бы и на сабельках, если найдутся желающие. На пулеметах в ближайшем лесочке. Все это вы выбираете. И с кем из нас тоже вы выбираете. Но, чтобы не откладывая, сейчас же все здесь и решить. Ясно?.. С одним "но". Слышите, Ситянские? Один из вас троих отсюда живым не выйдет, тут хоть жребий бросайте. Один бьется до смерти - своей или чужой. Эта правда святая, что произойдет, то и будет. Вы, Ситянские, свое личное про себя решили, когда транзитника на трассе убили.

   Извилина на счет "транзитника" только щупал, но понял, что попал - приняли без удивления. В остальном же... Где собралось больше десяти, полезнее давить не на логику, а на эмоции, потому сохраняя принцип - разделяй и властвуй, объявил дальше во всеуслышанье:

   - Сегодня только Ситянские свой неправедный хлебушек отрабатывают - остальные, кто не занят, за стол, и можете пить-закусывать! Тут уж, по любому, чем бы дело не закончилось, а отмечать положено событие - за все заплачено вперед...

   "Хлеба и Зрелищ" придумано не в России, но прижилось легко. Гладиаторские бои не все были подневольные, хотя в виде редкого исключения. Дракой прав не будешь. Если только защищаешь собственную правду, которую почему-то путают с правом на что-то. На Руси же сходились только в охотку: "До поля - воля, а в поле - неволя". Вольным быть до определенной черты. Переступил? Возврата нет - дерись за свою правду! Насмерть дерись! Кто жив остался - того и правда, кто умер в таком поединке - собакам. Значит - солгал!

   - А если я не хочу? - спрашивает старший Ситянский.

   - "Не хочу" - через Медвежонка.

   Все смотрят на "медвежонка", и Миша-Беспредел, не любящий быть в центре внимания, смущенно почесывая шею, хмурится.

   - Теперь собственно выбор. Первый вопрос: кто с кем? Быстренько-быстренько, - торопит Извилина. - Скоро горячее подавать будут - не управимся.

   - Это как? - спрашивает младший Ситянский.

   Извилина понимает, что интересуется не насчет обеденного меню.

   - Это так, что можешь выбрать любого с нашей стороны на собственных условиях.

   Извилина уже знает, кого выберет младший Ситянский - глаза выдают. Седой, когда на него показывают пальцем, громко хмыкает и укоризненно качает головой.

   - Теперь Ситянский - намбе ту!

   Некоторое время Извилина ждет - все смотрят на среднего Ситянского, оценивают его затравленный вид.

   - Так понял, что пропускаем очередь? Не вопрос! Слово за старшим...

   Старший Ситянский, по нему видно, лихорадочно думает. Понятно, что очень хочет сломать этого нагловатого, но слишком уж уверенного в себе, что-нибудь за этим кроется. Выбирает молчаливого, похоже - трусоватого. И не понимает, почему этот - сильно разговорчивый - так странно на него смотрит, а молчаливый вовсе не реагирует, будто он, Ситянский - пустое место.

   - Диагноз - наследственная глупость, - едва слышно бурчит Замполит.

   - Значит, так получается, средний достается мне! - заключает Извилина. - Впрочем, пока еще у него есть время переиграть - выбрать Медвежонка или Сурка - показывая на Лешку-Замполита, уточняя: - Это, с которым наш брат Ситянский уже знакомился - третьего дня тому.

   Извилина любит предоставлять выбор, не оставляя его, но держится так, словно его детство вызрело не в детстве - много позднее, потому-то сейчас, уже в зрелом возрасте, догуливает, вносит элемент игры.

   - Начинаем с молодых или по старшинству? - живо интересуется Извилина, и тут же за всех решает сам. - Впрочем, тут по любому - то на то и получается - первый заход: "самый молодой против самого старого".

   Участливо интересуется у младшего Ситянского:

   - Стреляться изволите или на кулачках?

   - Так сломаю.

   - Хорошо, - радуется чему-то Извилина. - Тогда по второму вопросу уточнимся... До крови? До смерти? До калеченья?

   - А это как придется! - нагло заявляет Младший Ситянский. Давит взглядом Седого, не понимая, почему тот так спокоен. Хмыкает, картинно снимает пиджак, бросает на спинку стула, встает в стойку - должно быть, видел такую в кино...

   Ох, не смейся черт над дьяволом!

   - Не суетись, - говорит Седой. - Нет зонта, значит, промокнешь при любых обстоятельствах.

   В городе Седой ходит с клюкой, чтобы казаться еще старше. Сейчас отставляет клюку в сторону.

   Извилина думает, что Седой сейчас обязательно отчебучит что-нибудь этакое, "нестариковское" - выпрыгнет вверх на метр или больше, попутно хлопнет Ситянского ладонями по ушам, да так, чтобы кровавая юшка носом пошла, рванет на себя, да саданет коленкой под подбородок, в общем покажет себя этаким живчиком. Но Седой из образа не выходит...

   Ждет, пока Ситянский замахнется, потом неловко "по-стариковски" подныривает и пропускает мимо себя. И второй раз уходит, выжимая нервные смешки, но под третий, под горсти "подставляется", позволяет ухватить себя за грудки, одновременно сбивая неумного человека с равновесия. Сразу же "крестом" просовывает свои руки, и прижав кисти Ситянского плотненько к своему телу, ведет корпусом-рычагом вокруг себя, сначала в одну сторону и, тут же, поймав сопротивление, в обратную - выламывая кисти и локтевые. Как-то незаметно для всех оказалось, что левая рука Седого уже проскользнула к шее, надавила двумя пальцами куда-то под челюсть, вызывая взвизг и скулеж, словно ошпарили собаку, у Ситянского, вдруг, брызгают слезы. Седой, стоя полубоком, аккуратно опускает его на колени подле себя, прижимая ухом к полу - зашарканному сальному линолеуму...

   - Пойдешь в деревню? - спрашивает Седой, чуть-чуть приотпуская, чтобы смог ответить.

   - Пойду!

   Голос у Ситянского, что у наказанного школьника.

   - Прямо сейчас пойдешь? Пешком пойдешь?

   - Да!

   - Тогда - иди! - говорит Седой.

   Отпускает, сдвинувшись на пару шагов, не теряя из виду, поскольку знает оглашенных, которые, почувствовав себя униженными, бросаются грудью на нож, а также и под танк, прихватив гранаты. И даже чуточку расстраивается, что нет в этом Ситянском той шальной звериной отрешенности момента, остатков настоящий русскости, когда выбирают смерть унижению. Ситянский медленно встает и, не смотря ни на кого, выходит. В зале беззвучно выдыхают, начинается шевеление.

   - Пауза! - объявляет Извилина. - Кто не участвует - налили и выпили!

   И действительно - послушно наливают и выпивают. Разве можно от такого отказаться?

   Извилина уже обратил внимание, выделил тех, кто смотрел на эту сцену не без удовольствия. Тех, кого явно воротило от одного того, что Младший Ситянский выбрал себе в противники старика - куда такое годится! Старик же взял, да и "сделал" его! Это близко к правильности. Кто-то даже крякнул от удовольствия и тут же смущенно глянул по сторонам - не заметили? Понял, что не столь крепка связь по вертикали, и может так статься, дело пройдет легче, чем планировали.