Таис Афинская - Иван Ефремов

Выше над торсом развернуты плечи, поднята на стройной шее голова, раскрыты обнимающие мир любовью и лаской руки. Это мы называем путем Тантр! Из земной, темной и бессознательной силы женского круга поднимается и растет стремление к небу, стремление объять и любить мир. Такова символика ваятелей Индии, таково значение читрини.

Индиец кончил речь и чертежи, поклонился и отступил.

Лисипп, который несколько времени назад велел принести ларец из другой комнаты, подошел к оратору, бережно неся статуэтку из слоновой кости и золота в один подвес высотой.

— Дар тебе, индиец, подтверждение сказанного тобой. — Лисипп поднял изваяние на ладони, придерживая сзади.

Статуэтку полуобнаженной женщины время повредило немного, попортив лицо, головной убор и правую руку. Левой женщина придерживала широкую, до пят, юбку с двумя набегающими сверху воланами, глубокими клиньями опущенными вниз по средней линии, подобно букве МЮ с удлиненной и острой серединой. Свободный широкий пояс отвисал косо, открывая почти весь живот, осиную талию и верхнюю часть крутого изгиба бедер. Большие, полушариями выдающиеся, высоко и тесно посаженные груди казались чрезмерно развитыми для узкого торса и нешироких плеч. Лицо, поврежденное временем, сохранило круглое очертание и упорный взгляд длинных, широко расставленных глаз.

— Читрини? — спросил, улыбаясь, Лисипп.

— Читрини! — закивал индиец. — Откуда?

— С острова Крита. Знатоки считают, ей тысяча пятьсот лет. Значит, она — ровесница твоего поэта. Возьми!

— Мне? — Индиец отступил в благоговейном ужасе.

— Тебе! Отвези в свою страну, где верования, каноны искусства и отношение к женам так перекликаются с великим погибшим искусством Крита.

Индиец что-то сказал сотоварищам, и те заговорили громко и возбужденно, взмахивая руками, будто афиняне на агоре.

— Сегодня для нас в твоем доме поистине празднество, о мудрый учитель, — снова заговорил старший индиец, — мы давно слышали о твоей славе самого неподкупного и самого великого художника Эллады, пришедшего в Азию вместе с Александром. И убедились в том, что куда больше славы в глубине и щедрости твоих знаний, увидели в твоем доме сразу двух сурасундари — читрини. Но этот твой дар совершенно особенный. Возможно, при всей твоей мудрости ты не знаешь о предании, что на западе существовала страна, погубленная страшными землетрясениями, подводными извержениями вулкана…

— Знаю, знает и она, — ответил Лисипп, указывая на Таис, — и те из моих учеников, что читали «Критий» и «Тимей» Платона. На западе лежала богатая и могущественная морская держава со столицей — Городом Вод, погибшая от гнева Посейдона и Геи. Египетские жрецы, от которых узнал предание Платон, не дали точного нахождения этой страны, прозванной Атлантидой. Последователи Платона считают Атлантиду лежавшей западнее Геркулесовых Столбов в великом океане. Правда, «Критий» остался неоконченным — и мы не знаем, что ещё сказал бы нам сам мудрец.

— Тогда тебе известно другое. Наша легенда говорит будто морская держава находилась в вашем море. Её положение, описание и время совпадают с островом Крит. Время гибели — не страны, а её мудрости и цвета народа — совершилось одиннадцать веков тому назад.

— Как раз время падения Критской державы при страшном извержении и наводнении, — .сказал Лисипп, обращаясь к Таис.

— Некоторые из наиболее умелых и знающих людей Крита, уцелевших от гибели и пленения народами, напавшими на Крит, едва рухнуло его могущество и погиб флот, бежали на восток, на свою прародину в Ликаонию и Киликию, а также Фригию. Найдя места для поселения занятыми, они продолжали странствовать. Предание не говорит ничего о том, как достигли они реки Инд, где основали свои города, найдя родственные им народы дравидов и научив их искусствам. Прошли они сухим путем через Парфию, Бактрию и горы или сумели сплыть вниз по Евфрату и попасть в устье Инда морем, пользуясь умением выдающихся мореплавателей, в предании нет ни слова. Теперь ты видишь, что дар твой — священен, ибо сквозь тысячу лет передает нам изделие ваятеля из тех, что основали искусство нашей страны. Нет слов благодарности тебе, Лисипп!

Индийцы как один согнулись в низком поклоне перед несколько ошеломленным великим ваятелем. Затем старший индиец приблизился к Таис и Эрис, ослепительно красивым в солнечно-желтой и темно-голубой эксомидах. Взяв руку каждой поочередно, он приложил их ко лбу и сказал непонятные, похожие не то на молитву, не то на заклинание слова, оставшиеся без перевода.

Затем четверо индийских гостей, накрыв статуэтку белоснежной тканью, благоговейно понесли её домой. Эрис стояла потупив взгляд, ещё более смуглая от жаркого румянца. Лисипп, глядя вслед гостям, только развел руками.

— Я согласен с индийским мастером, что в жизни редко выпадают такие интересные дни встреч и бесед, — заявил он.

— Хотелось бы встретиться с ним еще, — сказала Таис.

— Ты скоро увидишься с путешественником из ещё более далекой и странной Срединной Империи, только что прибывшим в Экбатану.

— Я приглашу его к себе?

— Нет, у них это, может быть, не принято. Лучше приходи ко мне. Я устрою так, чтобы избежать сборища и беседовать наедине. Уверен, что тебя, да и меня, ожидает немало нового.

Таис обрадованно хлопнула в ладоши и нежно поцеловала своего друга, заменившего ей мемфисского учителя.

Однако новости начались совсем в другом виде, чем ожидала этого Таис.

Через день после знакомства с Клеофрадом к Таис явился один из участников собрания в доме Лисиппа, ценитель искусства — богатый молодой лидиец, умноживший своё состояние на торговле рабами и скотом. Он приехал в сопровождении писа и сильного раба, тащившего тяжёлый кожаный мешок.

— Ты не откажешь мне в просьбе, госпожа Таис, — начал он без промедления, обмахиваясь душистым лиловым платком.

Афинянке сразу не понравился тон полупросьбы-полуутверждения, небрежно оброненного с красивых губ ли- дийца. Не понравился и он сам. Всё же по законам гостеприимства она спросила, в чем состоит просьба.

— Уступи мне свою рабыню! — настойчиво сказал лидиец. — Она прекрасней всех, кого я видел, а через мои руки прошли тысячи…

Таис облокотилась на балюстраду веранды, уже не скрывая презрительной усмешки.

— Ты напрасно усмехаешься, госпожа. Я принес тебе, зная цену хорошей вещи, два таланта. — Он показал на могучего раба, вспотевшего под тяжестью небольшого мешка с золотом. — Цена неслыханная для темнокожей рабыни, но я не привык себе отказывать. Увидев ее, я воспылал необоримым желанием!

— Не говоря о том, что в этом доме ничего не продается, — спокойно сказала Таис, — о том, что Эрис не рабыня, эта жена тебе не под силу, она не для обычного смертного.

— А я и есть не обычный смертный, — важно сказал лидиец, — и понимаю толк в любви. И если она не рабыня твоя, то кто же?

— Богиня! — серьёзно ответила Таис. Лидиец захохотал.

— Богиня у тебя в услужении? Это слишком даже для такой знаменитой и красивой гетеры, как ты.

Таис выпрямилась.

— Пора тебе уходить, гость! Невоздержанного на язык и не знающего правил приличия у нас, в Афинах, скидывают с лестницы!

— А у нас помнят слова и добывают желаемое любыми способами. Цель оправдывает средства! — с угрозой сказал богач, но Таис, не слушая, взбежала на верхний балкон.

Спустя день, когда Эрис пошла в сопровождении Окиале для каких-то покупок, лидийский знаток женщин остановил её и соблазнял всяческими обещаниями. Эрис, не дослушав, пошла дальше. Разъяренный торговец рабами схватил её за плечо — и чуть не упал от жестокого удара. Вне себя он бросился на рабыню и застыл перед острием кинжала, точно нацеленного в место, где расходятся рёбра.

Эрис со смехом рассказала хозяйке о неудачном поклоннике, и афинянка смеялась вместе с ней. К несчастью, обе молодые женщины оказались легкомысленными, не зная тяжёлой и мелочной злобы азиатских торговцев живым товаром.

Прибыл очередной караван из Бактрии. Таис прихорашивалась, собираясь повидать начальника и узнать последние военные новости. К своей досаде, она обнаружила, что кончилась темно-пурпурная краска из кирпских рако: вин для подкрашивания кончиков грудей и пальцев ног. Эрис взялась пробежать до рынка. Быстрее неё мог съездить лишь верховой, но не в рыночной тесноте. Таис согласилась.

Эрис отсутствовала гораздо дольше. Обеспокоенная афинянка послала быстроногую девчонку, падчерицу Ройкоса, узнать, не случилось ли чего. Девочка примчалась едва дыша, бледная, потеряв поясок, и сообщила, что Эрис связана, окружена толпой мужчин и её собираются убить.

Таис предчувствовала недобрую тень над Эрис, и вот несчастье пришло. Спокойная хозяйка важного дома мигом превратилась в отчаянную амазонку прежних лет. Ройкос уже вывел Боанергоса и Салмаах, вооружился щитом и копьем. Таис вспрыгнула на Салмаах, потому что дикая злоба кобылы могла прийтись кстати, взяла в зубы нож, а в руки тяжёлую палку. Сломя голову понеслись они по узкой крутой улице. Эрис всегда ходила этим путем. Таис не ошиблась. В широком полупортике — углублении высокой стены — она увидела небольшую толпу, обступившую пятерых здоровенных рабов, схвативших Эрис. Руки чёрной жрицы были нещадно закручены назад, шею под горлом оттягивала толстая веревка, а один из рабов старался поймать её ноги. На солнце, в уличной пыли перед Эрис валялся знакомый уже Таис лидиец, с распоротым животом и вывалившимися кишками. В мгновение Таис сообразила, как действовать.