Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

«О Брайтоне», — подумал я.

— …Ну да ладно. Дело сделано. К худшему или к лучшему, но сделано. Мне не следовало бы обсуждать с тобой подобные темы. Тебе не надо было бы слушать о моей горькой, грязной вражде с женой.

— Значит, шанса на… на примирение нет? Мы с Уильямом думали…

— Великий Боже, нет, — сказал он. — Никогда. — И добавил безразличным, холодным голосом: — Никогда. — Он отодвинул пепельницу и встал. — Давай сменим тему. Тебе надо написать два письма, ты ведь это понимаешь? Одно — Мариане, чтобы извиниться за свое отсутствие, а другое — мистеру и миссис Питер Винсент, чтобы извиниться за неудобство, доставленное им тем, что ты не приехал к ним, как было условлено.

— Да, папа.

— А теперь забудем об этом. Твое поведение было нехорошо и достойно сожаления, но так уж получилось. Это в прошлом. Напиши письма, и будем считать инцидент исчерпанным.

— Да, папа. Спасибо. Мне очень жаль.

— Я знаю. Ничего страшного. Мне тоже очень жаль, что ты был несчастлив. — Он улыбнулся мне, и неожиданно все, что так беспокоило меня, улетучилось, и я почувствовал себя таким счастливым, каким не был с тех пор, как услышал о Брайтоне. Когда я улыбнулся ему в ответ, он сказал: — Когда ты улыбаешься, ты так похож на моего отца!

Мы засмеялись, нам стало легко друг с другом, и только много позже мне пришло в голову, что в словах Хью могла быть какая-то доля неприятной правды.

— Это была чудесная свадьба, — сказала, вздохнув, Жанна. — Мариана выглядела как принцесса. Была куча народу, и кортеж даже задержал транспорт на Парламент-сквер. У всех дам были такие красивые платья, но у мамы — самое красивое, после Марианы конечно. Потом так много фотографов хотели ее сфотографировать.

— Все хвалили мой костюм пажа, — добавил Джан-Ив. — И меня потом тоже фотографировали. Мне пришлось по буквам произнести свое имя журналисту из газеты, а он сказал, что никогда раньше такого не слышал. Он думал, что Ив пишется через «ф».

— Мне больше всего понравился прием в «Клариджес», — вспоминала Элизабет. — Свадьба на самом деле была скучной: пришлось долго стоять и слушать священника, но в «Клариджес» было мило. Я выпила полбокала шампанского и съела три вкуснейшие меренги. И икру я тоже попробовала, но меренги мне больше понравились.

Разговоры об этой проклятой свадьбе не кончались. Они продолжались, и мне уже хотелось крикнуть: «Хватит!» — и зажать уши руками.

— Хорошо, что мама и папа опять были вместе, — сказал Маркус. — Мне показалось, что они великолепно ладили. Я нервничал, боялся, что атмосфера будет натянутой, но оказалось, что зря. На приеме они вели себя как обычная семейная пара, а потом вместе пошли ужинать в ресторан. Не одни, конечно, но, по крайней мере, они не слишком страдали в обществе друг друга, иначе придумали бы какой-нибудь предлог, чтобы не идти вместе.

— О примирении и речи быть не может, — сказал я Уильяму, когда мы остались одни. К тому времени я достаточно оправился после шока от признаний Хью, и мне было стыдно за то, что я рассердился на Уильяма; я понял, что Хью хотел вывести меня из равновесия, и злился на себя, потому что с такой готовностью ему подыграл. Меня все еще расстраивало, что принципы Уильяма оказались ниже моих, но я твердо решил справиться с этим неприятным фактом и попытаться притвориться, что ничего не произошло. Мистер Барнуэлл уже объяснил мне, что подобное отношение ничего не решало, но все-таки… я не мог долго не общаться с Уильямом. Теперь, когда я убедил его в невозможности примирения между папой и миссис Касталлак, я был рад, что он успокоился так же, как и я. — Папа сказал, что примирения не будет никогда, — объяснил я ему. — Он сказал, что об этом не может быть и речи.

— Правда? Слава Богу! Чем больше я наблюдал за ними обоими, тем больше приходил к выводу, что она вернется в Пенмаррик. Ты знаешь, надо отдать ей должное: никто на приеме и не догадался бы, что она когда-то была женой фермера. Я готов был ею восхищаться, если бы так не волновался из-за возможного примирения.

Элис оказалась единственной, кому не очень понравилась свадьба.

— Я не очень хорошо себя чувствую на больших приемах, — призналась она мне. — Я всегда стесняюсь и мне хочется спрятаться за ближайшей шторой.

— Неправда, Элис! — Я не мог в это поверить.

— Правда! Спроси мистера Касталлака! Он нашел меня, когда я дрожала за кадкой с пальмой, и специально подошел, чтобы поговорить со мной. Он такой добрый! Он мне очень нравится.

Папе явно понравилась Элис, потому что после свадьбы он попросил ее навсегда остаться в Пенмаррике в качестве экономки и даже, как сказал мне Уильям, повысил ей жалованье. Это было справедливо, потому что она прекрасно справлялась с работой. Правда, она была молода для этой должности, но ее имя, Пенмар, производило сильное впечатление на слуг, особенно на таких, как дворецкий Медлин, который воспринимал ее как «дочь молодого мистера Гарри». Независимо от того, что послужило причиной ее успехов — происхождение или природное умение вести хозяйство, факт остается фактом: папе больше не приходилось заботиться о домашних делах и он мог полностью сосредоточиться на работе.

В ноябре, сразу после возвращения Марианы из свадебного путешествия и краткого письма нам, что «все было восхитительно», папа опубликовал книгу о карьере Стефена Ленгтона и его отношениях с Иоанном Безземельным до и после отлучения от церкви. Это было увлекательное чтение, и во время рождественских каникул папа, Элис и я после ужина вели интереснейшие разговоры у папы в кабинете. Элис любила историю почти так же, как и политику. У ее деда была прекрасная библиотека, и она была удивительно начитанна.

Начался новый триместр, а потом пришла весна, и мы все вернулись домой на каникулы. Маркус, который приехал на несколько недель из Оксфорда, остановился в городском доме на начало светского сезона и вскоре прислал папе телеграмму с просьбой прислать «немного больше денег».

Проницательная Элис сказала Уильяму:

— Маркус в Оксфорде, должно быть, познакомился с богатой компанией кутил.

Но Уильям не стал критиковать Маркуса, а просто счел, что у того много расходов.

— Ерунда, — возразила Элис. — Он безнадежный транжира.

Потом, когда мы остались одни, Уильям сказал мне:

— Элис очень любит командовать. Она считает, что всегда права.

— Но она действительно почти всегда бывает права, — немедленно встал на ее защиту я.

— Даже если и так, ей не нужно настаивать на своей правоте так категорично, — заметил Уильям. — Это неженственно, и мне это не нравится.

Но Элис не слишком волновало его неодобрение, и время от времени они продолжали пикироваться, особенно по вопросам внешней и внутренней политики.

Шел 1913 год. Палата лордов, как я и предвидел, отклонила законопроект о праве женщин на голосование, и вследствие этого суфражистки стали еще более воинственными.

— И я не могу их осуждать, — сказала Элис, — хотя считаю, что использование силы в подобных обстоятельствах оправдать сложно.

— Таким образом они никогда не добьются права голоса, — заявил Уильям. — Если хотите знать мое мнение.

— А я и не спрашивала твоего мнения, — заметила Элис, — ведь только недальновидный человек может судить обо всех женщинах по группке экстремисток.

Палата лордов отклонила и законопроект, разработанный с целью смягчить постоянные проблемы в Ирландии.

— Жаль, что палата лордов выжила в конституционном кризисе 1911 года, — колко прокомментировала Элис. — Теперь-то уж точно в Ирландии начнется гражданская война.

— А ирландцы ничего другого и не заслуживают, — сказал Уильям. — Они все равно постоянно грызутся между собой. Конечно же они совершенно не готовы к самоуправлению.

— Но не настолько не готовы, как это собрание окаменевших реликтов в Вестминстере, — возразила Элис.

За границей назревала вторая балканская война, но все были уверены, что сэр Эдуард Грей не допустит участия в ней Британии и сможет контролировать конфликт при помощи своей умелой дипломатии.

— Войны не будет, — говорил Уильям. — Никто из глав европейских государств этого не хочет — это стало совершенно очевидно во время последнего балканского кризиса.

— Да, но как долго сможет сэр Эдуард Грей придерживаться позиции нейтралитета? — задумчиво произнесла Элис. — Ведь бывают времена, когда нейтралитет просто невозможен.

— Точно! — согласился я. — Мне кажется, что война может быть благородным делом, если ее ведут во имя справедливости и свободы.

— Уж не знаю, насколько она благородна, — сказала Элис, — но бывают времена, когда она может быть необходима, в сущности, неизбежна.

— Не бывают, — упрямо сказал Уильям. — Почему нам надо влезать в бесконечную перебранку России с Турцией и вообще во все эти славянские потасовки на другом конце Европы?