Русские сказки - Роман Злотников

Пантюше некоторое время помолчал, размышляя, потом неуверенно заговорил:

— Но разве они не понимают, что творится?

Круифф пожал плечами.

— Конечно нет. Для них это всего лишь очередная революция, подобная тем, через которые прошли сами эти страны.

— Но реки крови…

Айвен с деланным удивлением широко открыл глаза.

— О чем вы говорите? Где вы видели революции БЕЗ этой обильной смазки? Насколько мне помнится, и бриттцы, и гальцы начали с того, что извели под корень сначала собственные королевские семьи, затем всех, на ком были штаны с кружевами. Ну а после этого с большим воодушевлением принялись за другие сословия и социальные группы. И остановились, лишь когда обнаружили у собственного окошка иноземного солдата с ружьем. Или, может, я неверно излагаю исторические факты?

Пантюше, поежившись, ворчливо проговорил:

— Нет, отчего же, только уж больно однобоко. Ибо без этих революций цивилизованные страны никогда не достигли бы того, без всякого сомнения, высочайшего в мире уровня, который они имеют сейчас.

— Да кто же с этим спорит? — весело подхватил Круифф. — Однако, смею заметить, этого уровня они достигли намного ПОЗЖЕ. Когда большинство населения уже могло спокойно спать по ночам, не мучаясь кошмарами о налетах революционных отрядов, а проще — банд «оловянноголовых» или «простых башмачников», ну а мы пока что находимся в самом разгаре этого процесса. Так что, уважаемый профессор, эти столь ценимые вами западные демократии пока не видят тут у нас никаких отличий от их собственной истории и, так как в большой политике до сих пор царят чрезвычайно простые нравы, просто ловят момент, чтобы ухватить кусок послаще, пока хозяин тарелки занят своими проблемами. Так что ваш уважаемый оппонент прав. Если взглянуть непредвзято, все эти столь любимые вами западные демократии в данный момент своими манерами действительно больше напоминают бандитов с большой дороги.

Круифф пребывал в прекрасном настроении. Пока все шло в полном соответствии с просчитанным вариантом. В тот день, когда состоялся столь памятный разговор с майором, они, сразу после ужина, были удостоены очередной аудиенции у суверена. Несмотря на столь пышное название, все выглядело довольно буднично. К тому же эта была уже не первая их аудиенция. Князь являлся пред очи суверена по нескольку раз на дню, Круифф, когда он находился в городе, тоже частенько появлялся в рабочем кабинете государя, и даже пилот удостоился этой чести уже трижды.

Они отправились в скромный особнячок на окраине, посреди густого парка, занимаемый сувереном. Особнячок этот был выстроен лет семьдесят назад для сосланного в эту глушь бывшего фаворита государыни Термины, и до последнего времени в нем находилась канцелярия градоначальника. От предстоящей аудиенции они не ждали никаких неожиданностей. Вечер начался скучно. Ужин прошел в узком кругу, при свечах, в небольшой гостиной на первом этаже. Кроме семьи суверена, на ужин были приглашены только они с майором, генералы Тропин и Боуран, барон Конгельм и граф Бронков, за последнее время ставший настоящим членом семьи и благодаря своей работоспособности и большому опыту государственной службы по сути дела соединявший в одном лице весь кабинет министров. Сразу после ужина суверен пригласил семерых мужчин пройти в его домашний кабинет. Кабинет, по дворцовым меркам, был тесен, но требовать иного при нынешних обстоятельствах было бы странно.

— Прошу вас, господа, присаживайтесь.

Пока все устраивались кто где, суверен присел на корточки перед камином с аккуратно сложенной рядом поленницей, запалил серную спичку и поджег запалку из сухого мха. Когда огонь набрал силу, он вытащил горящую щепку и зажег свечи в двух массивных канделябрах по краям огромного, занимавшего едва ли не треть кабинета стола, потом опустился в кресло и вытянул ноги. Некоторое время в кабинете стояла тишина, прерываемая лишь потрескиванием дров в камине. Наконец суверен заговорил:

— Я просил вас прийти ко мне, господа, поскольку считаю, что вы показали себя заслуживающими наибольшего доверия. Вы спасли жизнь мне и моей семье, вы были со мной все эти нелегкие дни, и именно вы, по существу, и выиграли эту войну, — лицо суверена было печально, голос срывался, — и сейчас я крайне нуждаюсь в вашем совете.

Все находившиеся в кабинете, за исключением князя, перекинулись быстрыми взглядами и замерли, ожидая продолжения. Суверен устало вздохнул и заговорил снова:

— Господа, мне думается, эта ужасная война близка к своему завершению, и я не устаю благодарить за это Господа, однако степень ожесточения в обществе достигла немыслимых пределов, и… — Тут его голос пресекся, но Коней справился с собой и продолжил речь: — И я боюсь, что это ожесточение сохранится и после окончания боев. — Совсем тихо, будто разговаривая сам с собой, он добавил: — Я не знаю, что предпринять, как это все прекратить… — И замолчал окончательно, уронив голову на грудь.

По кабинету разлилось тревожное молчание. Круифф мысленно покачал головой: майор мельком упоминал о том, что суверен в последнее время очень подавлен в связи с массовым расстрелом заложников в Тащевских бараках, но чтоб до такой степени… Все-таки у этих людей совершенно иной психотип. Барон Конгельм шевельнулся, словно собирался что-то сказать, но в последний момент передумал. Наконец Коней заговорил снова:

— Мне думается, я совершил ошибку, согласившись вновь возглавить страну. Вы бы прекрасно справились и без меня. А мое решение привело только к еще большему ожесточению всех участников этой ужасной войны. — Он умолк на мгновение и угасающим голосом закончил: — Я решил исправить эту ошибку и… завтра объявить о своем окончательном отречении от престола.

— Это невозможно!

— Вы не можете этого сделать!

— Нет, нет, это… просто ужасно!

Барон, оба генерала и граф говорили одновременно, пытаясь доказать что-то не столько суверену, сколько самим себе. Земляне молчали. Суверен осознал наконец, что в этом хоре не хватает трех голосов, и повернул голову туда, где сидели земляне. До остальных тоже дошло, что эти трое, после стольких месяцев все еще остающиеся для всех загадочно-непонятными, до сих пор не произнесли ни слова, и гомон постепенно утих. В кабинете вновь воцарилась тишина. Напряжение становилось просто невыносимым. Наконец суверен не выдержал.

— Почему вы молчите?

Князь скривил губы в полупрезрительной усмешке.

— А вы разве о чем-то спрашивали?

Тон, которым это было сказано, заставил Конея вздрогнуть. А князь продолжал:

— По-моему, вы просто огласили свое окончательное и бесповоротное решение и наши протесты нужны вам лишь для того, чтобы вы еще больше укрепились в своем самопожертвовании и непреклонности. — Князь так взглянул на Конея, что тот отшатнулся, — Все как и в прошлый раз, не правда ли?

У суверена дернулась щека.

— Что вы имеете в виду?

Князь поднялся на ноги и шагнул к креслу суверена. Тот испуганно вжался в спинку.

— А то, что именно ваше глупое отречение ввергло страну в хаос и бросило ее в руки тех, для кого кровь людей значит меньше, чем болотная водица.

— Это неправда!

Князь снова усмехнулся.

— Да что вы говорите?! — Он повернулся на каблуках и прошелся по комнате. — Могу сообщить вам, ваше величество, что Тащевские бараки опять заполнены заложниками.

Суверен болезненно поморщился и открыл рот, но князь не дал ему заговорить.

— Вы считаете, что мы обошлись бы без вас… Тогда позвольте спросить, к КОМУ сбегались толпы крестьян из деревень в верховьях Панченги и КОГО они защищали? А сейчас вы готовы предать их упования!

— Позвольте!..

Князь резко остановился.

— Нет уж, слушайте. Вы тут рефлексируете по поводу тысяч невинно убиенных, так вот, могу вас обрадовать. Если нам не удастся вырвать столь любимую вами страну из лап тех, кто сейчас в ней верховодит, их число возрастет до миллионов. Вы читали «Манифест освобожденного народа»? — Князь хищно усмехнулся и процитировал по памяти: — «Победа освобожденного народа лишь тогда может считаться полной и окончательной, когда железной рукой будут раздавлены не только любые попытки бывшего господствующего класса воспрепятствовать установлению диктатуры, но и будут уничтожены ВСЕ представители этого класса эксплуататоров и угнетателей». Какова численность дворян в вашей империи? Миллионов двенадцать? Ну, тысяч двести уже сбежало за границу, где-то с полмиллиона уже лежат по рвам и лесным оврагам с пулей в затылке, часть женщин «из бывших» «соратники», конечно, оставят для собственных нужд, еще с миллион правдами и неправдами сумеют-таки перебраться через границу. А это значит — остается около десяти миллионов. Плюс мелкие лавочники, фабриканты из мещан, инженеры и профессура из разночинцев. — Он сделал паузу, упершись в суверена тяжелым взглядом. — И вы готовы из-за своей рефлексии обречь их на судьбу обитателей Тащевских бараков?