Украденная роза - Патриция Филлипс

– Ты крепко любишь Розамунду, Гарри?

– Больше собственной жизни, – коротко ответил тот.

– Я рад, очень рад. Ведь она единственная моя наследница. Все распоряжения на случай моей смерти я оставил в Торпской обители, ее часто еще называют Сестринской.

– Я заберу их оттуда при первой же возможности.

– Да, я целиком тебе доверяю, Гарри. Но сначала я должен кое что объяснить тебе… относительно…

– Розамунды, – сразу догадался Генри. Краешком глаза он увидел на пороге священника, приготовившегося в любую минуту принять последнее причастие. Сэр Исмей тоже его увидел и предпринял отчаянную попытку сесть, но… уронил руки в бессильной ярости.

– Убирайся, проклятый поп! О Господи, как им не терпится меня исповедовать.

Генри махнул священнику, чтобы тот ушел.

– Он убрался. Можете говорить дальше. Так что Розамунда?

Сэр Исмей, с трудом отвернувшись, прошептал:

– Она не та, за кого ты ее принимаешь.

Генри взял из таза тряпицу и стал обтирать умирающему лоб.

– Ну и кто же она в таком случае? – спросил он, решив не перечить старику, чтобы тот не тратил силы на спор. Он не принял эти слова всерьез: у сэра Исмея был сильный жар.

– Она не из Франции.

Рука Генри замерла, сильнее стиснув влажную тряпицу. Он наклонился еще ниже:

– Не из Франции? А откуда же?

Сэр Исмей долго-долго молчал, но потом еле слышно вымолвил:

– Из Виттона. Я обманул тебя, мой мальчик. Я не могу умереть, не облегчив душу признанием. Та Розамунда умерла. Эта Розамунда – тоже моя дочь. Но она не дворянка. Ее мать – дочь деревенского дубильщика. Мне очень жаль, Гарри. Но ведь ты простишь меня?

Потрясенный услышанным, Генри резко отпрянул. Сэр Исмей, конечно, очень слаб, но он был в твердом уме. Значит, это не горячечный бред. Значит, он действительно обманул его… Но полно, возможно ли это? Чтобы Розамунда была дочерью какой-то деревенской потаскушки? Она ведь умеет читать и писать, и так споро управляется с хозяйством огромного замка… Нет, быть такого не может… Однако, ежели… ежели сэр Исмей обманул его, значит, и сама Розамунда все время его обманывала! Это открытие было еще мучительнее, чем провинность ее отца. Генри понимал, что заставило сэра Исмея решиться на такой шаг: его привлекал выгодный расчет. Но зачем это все понадобилось Розамунде? А у него-то самого где были глаза? Да что там… Видит Бог, с того мгновения, как он узнал эту женщину, для него никого больше не существовало.

Вслушиваясь в прерывистое дыхание старика, Генри пытался справиться с охватившей его оторопью. Это что же получается? Его жена, хозяйка его замка и мать будущих его наследников – крестьянское отродье? Деревушка, которую только что упомянул сэр Исмей, более всего похожа на скопище свинарников. А ему-то старый обманщик все твердил, что его чистая голубица только-только из монастыря. Но он-то сам какой был болван! И еще все удивлялся: дескать, никогда не видывал таких бойких монастырских питомиц. Впрочем, ему ли обвинять тестя и жену? Сам хорош, ни о чем не мог думать, кроме того, как бы поскорее утолить охватившее его при виде Розамунды вожделение. А к плотской неодолимой тяге вскоре прибавилось и неодолимое сердечное влечение. Что ему в самом деле до того, где Розамунда родилась и кто ее мамаша? Он любит ее. Говоря по чести, окажись она даже не дочерью сэру Исмею, это ничего не изменило бы. Однако он должен быть благодарен Господу за то, что у его жены хоть отец настоящий дворянин. «Да и вообще, вся эта история еще может оказаться просто выдумкой, порождением больного сознания», – утешал себя Генри, однако в глубине души знал: старик говорит правду.

Генри встал, пытаясь одолеть охватившую его ярость. Он посмотрел на старого вояку, – похоже, признание заметно его успокоило, сняло тяжесть с его души. Старый дьявол! Когда дело касалось его желаний, он никогда и ни перед чем не останавливался, ни в чем себя не сдерживал. У Генри так и чесались руки вытряхнуть его из постели и высказать ему все, что он о нем думает… Но тот вряд ли стал бы его слушать. У человека, готовящегося предстать перед своим Создателем, есть гораздо более важные заботы, чем вникать в обиды бывшего союзника.

Оставив сэра Исмея на попечение священника, взбешенный Генри принялся бродить по двору аббатства, он не мог сидеть на месте, он должен был двигаться, так ему легче было совладать с болью, охватившей его израненное тело, а теперь еще и душу.

Очутившись в конце концов у северной стены, он увидел церковку, пристроенную прямо к стене. Там сидел на скамье монашек и старательно расписывал какой-то манускрипт: на полях страницы причудливо свивались в узор изображения птиц, цветов и плодов, цветы были кристально чистыми и яркими.

– Доброго тебе утра, брат. Чудесная работа. Преискусно сделано.

– Покорно благодарю, милорд, – сказал монашек, наклонив голову с выстриженным затылком, тщетно пытаясь скрыть не приставшую его званию горделивую улыбку.

– Не можешь ли нарисовать для меня боевой герб?

– Я попробую, милорд. Кого вам угодно: единорога или неукротимого леопарда?

Генри покачал головой:

– Ни того, ни другого. Мне нужен ворон, и чтобы в клюве у него была роза. Это герб моей жены.

Итак, дело сделано. Генри удовлетворенно вздохнул. Он долго обдумывал, что ему выбрать. Как только он узнал от сэра Исмея правду, мысль о гербе не давала ему покоя. Этим подарком он докажет Розамунде, что он любит ее, несмотря на то, что она по рождению простая крестьянка. Да, вручив ей этот герб, он дарует ей законное право называться хозяйкой Рэвенскрэга, а главное, изгонит из ее сердца все сомнения и страхи относительно его чувств.

Генри неумело нарисовал свой собственный герб, пририсовал к изогнутому клюву цветущую розу. Это должно было символизировать, что Роза Рэвенскрэга – возлюбленная его Розамунда – теперь под его вечной защитой… Генри объяснил монаху, какого цвета должно быть поле и уточнил прочие геральдические тонкости, а розу велел сделать белой с золотом – символ чистоты. Монашек очень воодушевился неожиданным заказом, ему уже изрядно наскучило расписывать святые манускрипты.

Он обещался выполнить работу к раннему утру, если милорду будет угодно побыть у них до завтра.

«Что ж, – подумал Генри, – вроде бы никаких вражеских отрядов пока не видать». Однако он понимал, что всякое промедление очень опасно, к тому же он страшно измотан и его дружина – тоже. Ну ладно, еще один денек – и в путь…

Сэр Исмей умер ночью. Генри знал, что это случится, однако смерть тестя была для него тяжким ударом. Из их небольшого отряда уже двое испустили дух. Натан Беннет умер в первую же ночь. Сон сэра Исмея, в котором его конь вез какого-то мертвеца, выходит, оказался вещим… И еще на день они задержались, поскольку Генри должен был забрать тело своего тестя, чтобы отвезти его в Лэнгли Гаттон.