Александр Алехин. Жизнь как война - Станислав Андреевич Купцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я словно почувствовала, как меня вытолкнули из состояния, похожего на сон. Вернулась к реальности. Мой муж дарил мне самую красивую драгоценность на свете, божественную драгоценность. Но… Я не могла ее принять. Да, вот так просто! Не могла. Обсуждать это не имело никакого смысла; все, что меня волновало, – как не ранить его чувства. Я заставила себя быстро принять решение и сделать все по уму.
“Mon amour, – сказала я и подошла вплотную к Капе, заглянув в серо-зеленые глаза. – У меня есть еще одна идея насчет свадебного подарка. Это ведь наша свадьба. И подарок должен быть для нас обоих. Что-то, чем мы могли бы вместе наслаждаться. Я имею в виду новую машину. Packard просто великолепен! И, скорее всего, он будет стоить дешевле, чем этот драгоценный камень. Он слишком великолепен. Но он будет нам нужен в исключительных случаях. А поскольку мы так много путешествуем, придется оставлять его в сейфе – в отелях, на кораблях, в посольствах. Пришлось бы все время к этому возвращаться. А на новой машине мы могли бы объездить всю Францию! Поехать на северную границу Луары, посмотреть замки. Это же то, о чем ты мечтал”.
Я говорила быстро, нетерпеливо, сознавая, что затронула больное место. Я нежно поцеловала его, затем повернулась к нашему другу-ювелиру: “Никто не должен приносить жертву в день моей свадьбы. Я понимаю, вы были готовы потерять деньги на этой сделке. Даже Капа не в том положении, чтобы покупать такую драгоценность”. <…>
Все сложилось как нельзя лучше. Новый Packard заставлял прохожих оборачиваться, куда бы мы ни ездили по прекрасной Франции. Мы посетили старинные замки вдоль Луары – это была наша лучшая поездка. Когда пришло время уплывать в Аргентину, Капа решил оставить нашу машину в кубинском посольстве в Париже. А вскоре объявили войну. В Париже началась паника, эвакуация. Мы больше никогда ее не видели»3.
Позже Флор вспоминал, как нацисты разрушили и его уютный мир. «Они как будто преследовали меня. Я был в Англии – они начали бомбить Лондон, я поехал в Голландию – они перешли ее границу. И тогда мне протянул руку Советский Союз… – рассказывал «64» Флор, который в 1942 году получил советское гражданство. – Война подорвала мое здоровье, расшатала нервы, ряд моих чисто шахматных концепций требовал решительного пересмотра. Особыми познаниями в теории дебютов я и раньше не блистал, но в молодости это компенсировалось другими факторами и не так сильно отражалось на результатах. <…> Я не проливал пота над шахматами. Без этого не обойтись. Избалованный своими прежними успехами, я после первых же неудач опустил руки, у меня не хватило характера, я перестал бороться!»4
«АВРО-турнир» выиграли эстонец Пауль Керес и американец Роберт Файн, поделившие 1–2-е места; на очко отстал Ботвинник. В Голландии советский мастер отыскал Алехина, чтобы… предложить ему матч. «На закрытии турнира подхожу к Александру Александровичу, прошу назначить мне аудиенцию. Алехин соображал быстро, радость промелькнула у него в глазах – он понимал, что сыграть с советским шахматистом матч на первенство мира – наиболее простой, а быть может, и единственный путь к примирению с родиной», – вспоминал Ботвинник в автобиографии5.
На встрече в «Карлтон-отеле», где присутствовал также Флор, предварительно договорились: величина призового фонда – 10 000 долларов, Алехин получает 2/3. Как все будет согласовано, о матче объявят в Москве. «Крепкое рукопожатие, и мы расстались, чтобы никогда более не увидеться», – заключил Ботвинник.
В СССР он сразу получил телеграмму от Молотова, который санкционировал матч. Однако началась кулуарная возня: советские чиновники начали сомневаться, а будет ли победа. В 1939 году пришло письмо от Алехина, который попросил, чтобы вторую часть матча провели в Лондоне. «Мне поведение чемпиона не понравилось. Это было нарушением джентльменского соглашения», – писал Ботвинник в автобиографии.
Но колебания Алехина понять можно – и хочется, и колется. Допустим, сыграй они в Москве – и победу наверняка одержала бы молодость, окрыленная всесторонней поддержкой. Какова в этом случае дальнейшая судьба Алехина со всем его белогвардейским «прицепом»? Николая Крыленко, например, уже расстреляли – при всех его шахматных заслугах… Снова чемпион оказался в тисках сомнений, а там и война началась.
Получается, Алехин точно так же метался, как и мировые политики того времени, которые легко признавались в любви к одним странам, тут же с ними рвали – и примыкали к другим, ориентируясь на выгоду. Политическое лавирование, которое затеял Советский Союз, решивший заключить пакт о ненападении с Германией, хотя еще недавно готов был идти на немцев с оружием из-за Чехословакии, бросило тень на политику страны победившего социализма. Во времена повсеместного флюгерства Алехин тоже мнил себя политиком, подстраивался под переменчивый мир, чтобы выживать, – а если получалось, то и с комфортом. Имиджевые потери при таком поведении были неизбежны. Появлялось все больше противоречий, нелогичности в его поступках, и доверие к нему подрывалось. Слова его теряли вес – и оставался только шахматный авторитет, но и он становился все более призрачным. Да, Алехин владел титулом, но почтенный возраст обязывал пройти матчевое испытание. Вот только грянула война, и организовать такой матч стало проблематично.
Увы, на войне Алехин побывал по разные стороны баррикад – и под ее конец стал персоной нон грата.
* * *
Восьмая шахматная олимпиада в Буэнос-Айресе проходила с 24 августа по 19 сентября на фоне тяжелейшей общемировой ситуации. Участвовали 27 стран. Алехин (Франция) и Капабланка (Куба) отправились в знаковые для себя места, где когда-то творили магию – матч за шахматное первенство, который до сих пор считается одним из самых необыкновенных в истории. Пароход Neptunia, на котором Хосе Рауль с супругой Чагодаевой прибыл в Буэнос-Айрес из Франции, всего через два дня потопили немцы.
К моменту прибытия шахматистов на южноамериканские берега Германия уже подвергалась нещадной критике со стороны всех, кто обладал критическим мышлением, за то, что аннексировала Австрию и оккупировала Чехословакию, проявив невиданную наглость. Последняя по милости немцев выступала в Буэнос-Айресе под названием «протекторат Богемии и Моравии» (в ее составе отсутствовал Сало Флор). Немцы предложили чехословакам
